Living dead

      Стив слишком многое подмечает и в этом его проблема. Он всегда замечал ложь, несправедливость и человеческое недовольство ровно так же, как и незримое и неопределившееся счастье. Ему тяжело даётся это, но Стив замечает даже то, что люди чаще всего не замечают в себе. Из-за этого Стив задыхается в приходе непонимания, когда застаёт Баки на кухне с непонятной улыбкой на губах и с разгорячёнными устами, отчего-то ало-красными, будто он пил горячий чай, но кружек рядом не было.       Стив быстро смекает и так же быстро выходит из себя, кивая на дверь. Джеймс непонимающе смотрит, но идёт на выход, кидая мимолётный взгляд на печку, где крепкий сон обуздал два слабых тельца.       На улице снег валит хлопьями, он в медленном вальсе кружит и опускается на промёрзшую землю, не то тая, не то оставаясь на поверхности покровом полупрозрачного флёра. Джеймс оборачивается и смотрит на Роджерса приподнимая одну бровь, засовывая руки в карманы кожаной куртки и ожидая дальнейших действий от своего товарища, не зная, чего и ожидать-то в этот момент неясности и зависшей между ними наэлектризованной злости и недовольства.       Стив не раздумывает, он хватает друга за грудки и встряхивает, скалит зубы как злая собака из подворотни в Бруклине. Джеймс тут же перехватывает его в области запястий рук и резко дёргает вниз, высвобождаясь от крепкой хватки с грацией бывалого охотника, в прочем им он и являлся.       Осуждение мелькает в глазах Роджерса, Баки зеркалит яростью и смятением. — Что ты творишь?       Злость клубами и тёплым паром изо рта окутывает их в гуще тёмного леса, холодок декабрьской ночи проникает под одежду и кусает пальцы на ногах, но они оба возбуждены и раздосадованы словно разгорячённые быки на родео. — Ты этой девчушке жизнь вознамерился поломать? Что ты вообще о ней знаешь, чтобы лезть в её жизнь? В курсе всего того, что ей пришлось пережить?       Всё это напоминает корриду, один выводит на эмоции другой рефлексирует, но очень пассивно и неохотно — с обеих сторон усталость многодневных скитаний и тяжба от осознания того груза ответственности, что сплёл несколько судеб в плотный клубок. — Ты о чём? — Баки опешил и отпрял от Стива.       Джеймс понял к чему ведёт друг он и сам видел, что творит, но не ведал как выйти из этих странных и запутанных отношений: выходит и не хотел вовсе покидать эту манящую обитель чувств, да и разрешить сложившуюся ситуацию сейчас было невозможно. Алиса была вдовой, её бывший муж барыга со склонностью к лёгким наркотикам, он оставил на ней своего младшего брата, который хочет оттяпать часть наследства, тот что подарил кучу проблем с зависимостью от алкоголя и страх перед ответственностью. Баки же просто сломленный человек — итог созависимые отношения, где каждый пытается найти не то убежище, не то неведанное спасение: никто не хочет решать свои проблемы в одиночку.       Притяжение, вызванное усталостью. — Она слабая молодая женщина с ребёнком на руках, ей всего-то двадцать пять на что ты надеешься? Она же сама ещё ребёнок! — Прекрати говорить мне то, что я знаю и без тебя. Она вполне самостоятельная и уже не маленькая, эта женщина что-то испытывает ко мне, и я тоже, так что не пытайся мне досаждать и переубеждать и с ней не вздумай заводить этот разговор. Сами разберёмся.       У Стива желваки выступили на челюсти, он набрал кислорода в лёгкие и шумно выдохнул, растрепал волосы и взглянул на окно, где слабые блики настольной лампы вытанцовывали что-то неясное. Взгляд Барнса привлекла тень, мазнувшая оконное стекло со стороны улицы; Джеймс резко обернулся Стив проследил взглядом и оба они столкнулись лицом к лицу со взглядом встревоженного Сэма и Наташи, которые выглядели так, словно пробежали сперва километров десять, а потом ещё и подрались с кем-то. — Не время ссориться из-за украденных газет, старички, пора бы прибрать вещички и сваливать в новое место.       Наташа пронырнула между двумя негодующими телами и прошла в дом, громогласно провозглашая о том, что им нужно скрываться. Она, по всей видимости, пошла будить Алису и Якова. — Фьюри узнал, где вы, видимо, в моей машине был маячок. Мы шли на опережение… Наташин пикап недалеко припаркован. Нужно бежать… — Не успеем, — прошептал Барнс, вслушиваясь в треск заледеневшей пожухлой листвы под ногами бравых бойцов Щ.И.Та.       И впрямь не успели.       Из леса как из рога изобилия вышло по меньшей мере человек десять подготовленных и вооружённых до зубов агентов, каждый норовил направить дуло своего автомата прямиком в Барнса. Мужчины отреагировали быстро: площадка была открытой, не спрятаться, не скрыться, преимущество могла дать разве что темнота леса, да и то агенты наверняка имели инфракрасные очки, позволяющие видеть в темноте. Сейчас опасно было сделать даже малейшую попытку к побегу, да и бежать с Алисой и ребёнком было бы из ряда вон — они не могли рисковать. Сэм напал первым, нанося сокрушительный удар по рядом стоящему солдату — на мужчине были соколиные крылья и действовал он резко, отлаженно и чётко. Баки ловко маневрировал под градом пуль, он выбил автомат из рук одного из близ стоящих и повалил того на землю, вырубая прикладом. Стив не отставал, но действовал куда более аккуратно, размеренно и безынтересно, больше обороняясь, нежели нападая. Он не должен идти на поводу страха и угроз Старка, сейчас главное выбраться и быстрее найти нору до того момента, пока Т`Чалла не прибыл с помощью из своей волшебной страны с новейшими технологиями.       Нужно выбираться из этого дерьма и попытаться обезопасить жизнь Алисы и Якова, а потом подумать о том, как выбить чёртов код из головы и привести жизнь в более-менее стабильное состояние. Сперва, разумеется, разобраться с отрядом этих недоумков, которые возомнили себя сильнее, чем суперсолдаты.       Все не могло быть так легко, но думать времени не было: пара сокрушительных ударов, выбитый автомат, удар прикладом и крик, сорвавшийся с губ женщины позади, следом плач ребёнка и завершительные слова успокоения — всё превратилось в какофонию звуков, а агенты прекратили пускать огонь: о женщине и ребёнке не сообщалось, но стрелять по гражданским строго запрещено уставом.       Нерадивая женщина и маленький ребёнок спасли сильнейших Солдат от разборки с внутренним войском Щ.И.Та, что может быть абсурднее и забавнее?       Наташа скрылась в лесу, толкая Алису с малышом на руках в чащу. Тёмный лес ловил в свои холодны и сырые объятия всех, он не обращал своего внимания на то, кого именно принимает, потому любовно смотрел на каждого, готовясь спасти или погубить каждого в его глухих и одиноких дебрях. Аткинс е плохо ориентировалась в лесу, но из-за побега и резкого пробуждения не могла трезво соображать, озираясь назад, глядя на мощную спину Джеймса, почему-то ей казалось, что она видит его в последний раз: мысли пыталась гнать от себя, но внутри всё сжималось в болезненном спазме и валуном давило на желудок, рёбра болели от напора, а всё вокруг казалось каким-то нереальным и далёким. Все эти возвышающиеся над ней дремучие деревья выглядели искорёженно как-то не так, нарочито стилизованными и неправильными — Алиса вздрагивала, она боялась каждую веточку, шорохов кустов, колыхавшихся под силой ветров. Яков плакал, он вжимался в тело матери и просто плакал, потому что был ребёнком, потому что было страшно, потому что вокруг все было незнакомым и тёмным.       Уверенная Наташа нисколько не успокаивала.       Шагая по морозной земле, запинаясь о корни столетних деревьев, шарахаясь от каждого шума в чаще леса, они шли. Шли не так долго, но воспалённый разум Алисы растянул эти минуты в часы, толкая в пучину безумия и страха, в ласковые руки тихого ужаса, где она будет сжираема собственными бесами.       Не сейчас!       Сын, хлюпающий на руках, укутанный в грязный плед, кажется, уже не мог плакать, но всё ещё не мог успокоится и за усталостью хлюпал носом, глядя на пуговицы матери, так плотно сидящие на пальто. Ей и самой хотелось плакать, она была близка к срыву, но пришлось держать себя в руках, взять всю силу воли в кулак и просто идти, не задавая вопросы и не сбивая Наташу с толку, с её выверенных мыслительных операций в голове. — Слушай меня внимательно. Садись в машину и езжай в сторону Нью-Йорка, попетляй немного, а потом домой, слышишь? Не останавливайся по пути, а если увидишь кого-то — притворись обычной миссис Аткинс с ребёнком. — А вы? — заикаясь и дрожа от холода вопрошала Аля, она даже куртку не схватила, была в драном свитере, укрытая поверх стареньким пледом. — За нас не волнуйся. Король Ваканды окажет нам услугу, — таинственная улыбка поселилась на пухлых губах русской. — Ваканда… Наташа, будь аккуратна и… — Аткинс осеклась на полуслове, взглянула на сына и сглотнула тяжёлый комок нервов. — Передать слова любви Барнсу не обещаю, но попрощаться за тебя сумею, да и о твоих волнениях на ушко меж делом шепну.       Алиссия не успела и слова поперёк вставить, как Романофф уже растворилась в ночной мгле, гонимая туманом, оставив в оледеневшей ладони Али ключи от пикапа. Аткинс тут же открыла пассажирскую дверь и усадила сына, подоткнув плед под него, хлопнула дверью, обошла машину, остановившись перед водительским сиденьем — из леса послышались выстрелы и громкие крики; а над головой небо угрожающе-чёрное пыталось залезть в голову и вскрыть все возможные мысли, обнажая все тайны и поглощая воспоминания. Алиса быстро уселась, тихо прикрывая дверь и тут же заводя машину, она включила печку, недолго так посидела, обезумевшим взглядом смотря вперёд. — Мама, — тихий голосок раздался совсем рядом, — мне страшно, я хочу домой в свою кроватку… мамочка, пожалуйста.       Алиса прикрыла глаза, она откинулась на седенько, протянула руку к сыну, растрепала ему волосы и погладила по щеке. Яков смотрел невинно-голубыми глазами в самую суть, он ничего не понимал, но кажется всё знал, столь осмысленный взгляд будоражил и волновал кровь в жилах Алисы. — Скоро всё закончится, мы возвращаемся домой. Наконец-то домой.       Аля выдавила улыбку, но она получилась искусственной, ненатуральной, излишне театральной, даже ребёнок это понял и отвернулся, смотря в окно, всяко лучше, чем на ненастоящую эмоцию матери.       Алиса тронулась с места. Она даже думать не могла было слишком тяжело, всё вокруг тяготило её, давило тяжёлым валуном на все внутренности, физическая боль, усталость, эмоциональное переутомление дали о себе знать в самый неподходящий момент — руки начали дрожать, перед глазами всё размывалось, она не могла сфокусироваться или мыслить здраво, вообще мыслить и рассуждать. До города было ещё прилично, приглушённая песня Нэнси Синатра, поющей о женской независимости и силе, воспевающей красоту и непосредственность, как раз этого ей сейчас и не хватало, не для себя силу она просила, а для сына, чтобы защитить его и пойти на новые свершения ради этого спокойного и тихого малыша, который величал ей своей матерью. Но она уже не могла справляться со всем что происходило вокруг: сейчас не ей тяжелее всего, она трусиха, сбегающая с поля боя… но ведь она не боец! Они никогда не собиралась быть воином, силы в ней не было и духу не хватало, слишком долго в себе мужество искала да так сыскать и не смогла, теперь нужно было думать о другом, в первую очередь о себе и сыне.       Яков заснул к тому времени, когда пикап въехал в город.       Пришлось покружить по Нью-Йорку пятнадцать минут, избегая постов и скопление машин — у неё всё ещё нет прав, вернее они ещё не восстановлены. Она не смотрела на улицы, подготовленные к празднику, сейчас она могла смотреть лишь вперёд, не озираясь по сторонам словно зомбированная. Алиса бросила машину на подземной парковке в минутах двадцати от собственного дома; взгромоздила ребёнка на спину и побрела к дому. Со стороны выглядела не лучше уличной оборванки, но приезжать в дом на машине Наташи было опасно и несколько безрассудно, терять голову времени не было, силы взялись из ниоткуда, точно она начала подпитываться чем-то сторонним.       Дом не был готов к её прибытию: были видны следы присутствия чужих уже во дворике, следы тяжелых ботинок на газоне, калитка на распашку и парочка гильз — она вздрогнула, крепче ухватившись за ноги сына. Поднялась на крыльцо и быстро вошла в дом, огляделась, захлопнула дверь ощущая знакомые эмоции — в гостиной сидел Григорий. Он поднялся с места бледный, весь перепуганный, точно только из морга вышел с опознания. Алиса тут не выдержала, она начала тихо плакать, стараясь не всхлипывать и не будить сына, пускать слезы из глаз и содрогаясь в мелкой дрожи от испытанного стресса, запоздалые эмоции окутали в плотный кокон всё тело Алисы и слава Богу, брат своевременно прочувствовал ситуацию, взял племянника и отнёс в его комнату: его не было минут пять-шесть, а когда вернулся сестра уже сидела на полу, смотря в одну точку перед собой, обнимая себя за плечи и пуская беззвучные слёзы, сетуя на несорванный вопль.       Григорий поднял сестру, он усадил её на диван, присел рядом.       Он ничего не понимал.       Она вцепилась в руку мужчины обеими ладонями, обхватывая её точно так же, как и руку неизвестного, полузабытого дяденьки с речки; а он спас её жизнь когда-то, но страх — страх смерти, животное начало в ней играло сильнее желания благодарности. Её практически трясёт, колотит, прошибает на дрожь. Кто-то крепко обхватывает её тело, прижимая к груди — ритм сердца за грудиной знакомый, практически свой.       Она отстраняется. Два лазурных глаза смотрят на неё, точно такие же, как у неё. Тёплые руки падают на плечи, а потом утягивают обратно к грудине; он кладёт свой подбородок на её макушку, сжимая её запястья в одной руке, поглаживая спину другой. И она успокаивается. Его пальцы нежно проходят по костяшкам, перебирают их, разглядывая белеющие сухожилия и кости, золотое колечки, опутывающие её палец.       Сейчас её не волнует, как он попал сюда; что он собирается делать дальше и почему он не с Нэнси. Ей просто спокойно, впервые за минувшую неделю и последующие три дня. Он успокаивает её одним своим присутствием. Его запах, его присутствие; «Родина — не место, родина — это люди». Григорий всегда был и остаётся её родиной. — Теперь всё хорошо, всё хорошо, я рядом! Милая, твои лекарства, где они? — вопрошает он, рыща взглядом по комнате. — Не нужно… не хочу… только не отпускай, держи, — сипит она, впиваясь пальцами в его плечи.       Грег тяжело выдыхает, перебирая её волосы, совсем как отец в детстве. Он не перестаёт прижимать её к себе и дыхание двойняшки нормализуется, потому что брат — единственный кто может оказать настоящую эмоциональную поддержку, просто находясь рядом. Просто у него нет глубоких душевных травм, барахтающихся на поверхности, въедающихся в подкорку, приносящих боль всему организму. Григорий — сильный, он не нуждается в психологах, потому что не переживал по-настоящему жестоких и ужасных событий в своей жизни.       Ему повезло.       Алиса скрипит зубами.       Он не был лабораторной крысой как она, как Джеймс. — Почему ты здесь? Как нашёл меня?       Она укладывает свою голову на подушку, брат ложится рядом, проводя пальцами по лицу, очерчивая скулы и челюсти. Она смотрит на его сосредоточенное лицо и слегка бьёт по животу в ожидании ответа, слишком ребяческий жест для взрослой дамы, изжитая нервная система даёт о себе знать всплесками детских привычек. Грег хмурится и улыбается, в этом весь он — совмещать несовместимые эмоции на своём лице, поднимать настроение своим присутствием: быть её маяком и не отпускать никогда. — Ты такой ребёнок, — он шепчет, носом ведёт по её щеке, — я знаю где ты, ведь ты моя сестра. Маленькая и несмышлёная, любимая мною и нашими близкими… Мия всю округу на уши подняла, а я сразу в Америку… искать, вынюхивать, копать… а ты вот, сама из плена вырвалась.       Всполохи тёмно-медных волос словно огонь кусаются и не поддаются сторонним воздействиям — неконтролируемый пожар. Алиса так ненавидела свою тёмную медь, но волосы брата отличались каким-то красивым переливом карамели и меди: сейчас это единственное о чём она может мыслить, лишь его волосы, его тёплые и домашние глаза, его тёплые прикосновения и вера в неё. Она улыбается и хочет провалиться в глубокий сон — забыть всё, будто ничего и никогда не былою       Так хочется, чтобы Джеймс сбежал и так хочется быть рядом с ним в минуту свободы, только вместе вряд ли кто-то из них будет свободен, а по отдельности кошки на душе скребут. — Я влюбилась, — она облизывает пересохшие губы, — прости меня.       Она интимно шепчет перед его сухим поцелуем в лоб и проваливается в глубокий сон, забываясь обо всём на свете. И эта выданная в бреду тайна становится последним упоминанием Джеймса — её уста смолкают на долгие ночи и дни; а уши Грэга становятся единственным пристанищем этого скверного признания.