***
«Королева Виктория является самой известной носительницей гемофилии, а её сын умер от кровоизлияния в мозг, когда ему было тридцать один. Гемофилией заболевает один ребенок из десяти тысяч родившихся, и это нельзя предотвратить и даже предугадать — это просто случается. С этим нужно смириться. Мои сыновья будут здоровы, а все дочери станут носителями. И узнал я об этом, когда очнулся в реанимации в десять лет. Мне прямо так и сказали: «у тебя плохая свертываемость крови», при этом смотря мне прямо в глаза и надеясь, что я что-то пойму в этих словах. Я провел всю свою жизнь в больницах, но до десяти лет я, так же, как и мой брат, не осознавал серьезности своего положения. Мама постоянно плакала, держа меня за руку, а медсестры дружелюбно улыбались, и для меня ничего не имело значения. У меня — средняя тяжесть болезни, что значит — спонтанные кровотечения или кровотечения после небольших травм, но это совсем не значит, что я постоянно нахожусь на грани, между жизнью и смертью, вовсе нет. Но у меня поэтому нет друзей, потому что я слишком аккуратный, потому что я не рискую. Потому что я боюсь умереть. Особенно, после исчезновения Джастина. Лекарства я принимаю внутривенно или через таблетки. Второй способ мне нравится больше всего, потому что в таком случае люди не задают вопросов. Обычно я перекладываю таблетки в коробочку от витаминов. Тогда никто даже не вскидывает и бровь. В моей комнате стоит маленький холодильник, прямо под письменным столом, где всегда лежит лёд. У меня не меняются врачи, даже стоматолог и социальный работник, и я знаю этих людей с самого рождения, а они, в свою очередь, знают обо мне абсолютно всё. В моём лексиконе есть много слов, вроде «гермартроз» или «гематурия», и я их не могу выговорить, а Эмили даже не хочет о них слышать. Полное избавление от моей болезни невозможно. И с этим тоже нужно смириться. Скорее всего, к сорока годам я стану инвалидом. И ты можешь расстаться со мной прямо сейчас, если тебе страшно. А если не страшно, то не оставляй меня. Потому что я влюблен в тебя. И моя болезнь не должна быть помехой нашим отношениям». Этот текст я написал для Джинни и отправил ей эмейлом, когда мы только начали встречаться. Я наткнулся на него сейчас совершенно случайно. Ко мне в комнату пытается прорваться солнце через жалюзи, а я лежу на кровати, касаюсь своих синих вен на руках, закрываю черновик этого текста, застрявший в моей электронной почте, и смотрю на три листка, исписанных почерком не моего брата, уголки которых дрожат на сквозняке. Я прочел его письмо после того, как проводил Джинни и дождался, пока уснут родители и сестра, наевшаяся пирогом. Я сразу понял, что это он. Никто, кроме него, не мог так запутанно излагать свои мысли, как будто он хотел всё усложнить ещё больше. У него действительно получилось «ловко» меня «обмануть», черт бы его побрал. Я так ненавидел его в тот момент, когда читал буквы, ему не принадлежащие. Я так ненавидел его за то, что он продолжает манипулировать моими чувствами, что начинал читать несколько раз. Я чувствовал себя так, будто меня сжали в кулак, как Эмили этой ночью схватила бабочку, и не выпускали, не давали воздуха. Но с каждой строчкой, убеждающей меня в том, что это Джастин, мне будто становилось легче. И вот надежда уже поселилась в моей груди и вырывается через ребра, как солнечные лучи через жалюзи на моих окнах. Мне хочется проорать: «Джастин здесь» или «он где-то рядом». Но я не знаю, где. Где «здесь»? Что же это за место такое? Как в него попасть? Страшно ли? Больно ли? Я зарываюсь лицом в подушку и вдыхаю еще не выветрившийся запах порошка. Я считаю свой пульс. Листки письма разлетаются по комнате. Что если «здесь» означает «везде»?***
Мама вытаскивает из шуршащей упаковки две таблетки и кладет их на язык Эмили. Та терпеливо сидит на высоком стуле. Ума не приложу, зачем он нам, у нас даже барной стойки дома нет. Этот стул нам как-то притащили Трой с Джастином, уверив родителей, что взяли его на соседской распродаже. Через пару недель к нам зашел друг отца и, увидев стул, произнес: «надо же, я похожий на днях выкинул!» Эмили, как всегда, не оборачивается, когда я их приветствую, и смотрит в окно на дом старика. Я тоже выглядываю: он стрижет газон. — Папа уже уехал на работу? — я краду недорезанный огурец, предназначавшийся для салата, и сажусь за стол. Эмили слезает со стула и зачем-то дает мне подзатыльник. — За что?! — Ты всё еще не позвонил Джинни! Я взглянул на маму, та кивнула, соглашаясь с Эмили. — Я поздравил её ещё в полночь, — сказал я, жуя. — Мы сегодня идем на пляж вместе с Роуз и Троем. — Не забудь крем от загара, — предупредила мама. — И выпить лекарство. — Какая же у нас больная семья… — протянула Эмили. Мама только взглянула на неё мельком, даже рта не раскрыла, что было непривычно: мама всегда любила поспорить. Однажды она нашла ошибку в какой-то телепередаче, вроде «Кто хочет стать миллионером», позвонила на их горячую линию и звонила так несколько недель, пока, наконец, её не выслушали. Когда мы с отцом спросили, чего она добивалась, она сказала, что правды и справедливости. Она сделала глоток чая, от которого ещё шел пар, и задумчиво взглянула в окно, на всё тот же дом старика Ирвинга. Из приоткрытой двери, ведущей в сад, ветер нам принес запах скошенной травы и теплого солнца. — Было очень приятно… — мнётся мама, говоря о Роуз и Трое. — Увидеть их… — её лицо пропадает в паре, поднимающимся из чашки. — Мне кажется, ты недовольна, — замечает Эмили. — Нет! — мама будто выходит из своего транса. — Я очень скучала по Роуз. Я всегда считала, что она — лучший вариант для Джастина. Понимаете? Мы оба киваем. Хотя Эмили, возможно, не понимает. — Она ничуть не изменилась, — продолжала мама, смотря то на меня, то на мою сестру. — Только в глаза мне совсем не смотрела. Я весь вечер ощущала неловкость между нами. — А мне она не пон-авилась, — высказалась Эмили. — Она какая-то ненастоящая. — Потому что она переживала о том, как мы с отцом будем реагировать на них, — мама садится за стол напротив. — Они не появлялись в нашей жизни целых четыре года. — Именно поэтому они ненастоящие, — Эмили собирается выходить из кухни. — Оставили бы настоящие люди вас в беде? И на кухне стало так тихо, что мы могли слышать неловкие мысли друг друга. Даже газонокосилка в соседнем дворе перестала работать. А по моему лбу текли холодные капли пота.***
Я двигаю пальцами ног в тёплом песке, растираю в ладонях лепестки подсолнуха, букет из которых подарил Джинни. Она плещется в воде с Роуз среди ещё кучи подростков, выбравшихся в жаркий день к озеру. Шум стоит такой, что я не слышу собственных мыслей: смех, разговоры, щелчки, с которыми открываются бутылки кока-колы и дешевого тёплого пива. Трой касается пальцем моего плеча, а мои ладони становятся желтыми, как солнце, плавящее кожу. Трой замечает, что у меня обгорели плечи и делает глоток пива. — Ты забыл кремом намазаться, — говорит он в точности, как моя мать. Мне хочется сказать: «закрой свой рот, пока я не выбил тебе челюсть» или «я получил письмо от Джастина» или «я хочу защититься от всего мира» или «мне кажется, я начинаю умирать». Смех Джинни врезается в мою голову, и мне становится беспокойней — я хочу оставить её в неведении. Я вообще смотрю на улыбки этих ребят, на их легкую походку, вслушиваюсь в их беззаботные разговоры и понимаю, что если хотя бы намекну, что Джастин может быть жив — всё это рассыплется в одну секунду. И больше не будет этого жаркого солнца, этого шелкового смеха, этих подсолнухов и горячего песка. Больше не будет смешков Троя и ямочек на щеках у Роуз. Их жизнь уже однажды кардинально поменялась, и ничего из этого не выдержит второй раз. Я сижу и смотрю на блики солнечных лучей в воде, чувствую, как тоска прожигает моё сердце, и совершенно не знаю, что делать с этими письмами. У меня заканчивается дыхание. Джинни встаёт рядом со мной, а с кончиков её волос и тела катятся и падают капли воды прямо на мои обожженные плечи. Она наклоняется ко мне, а потом и вовсе садится напротив. — Тебе нужно искупаться, — говорит она, размазывая по моим рукам воду из озера. «Мне нужно утопиться», думаю я, но, конечно, не говорю. Я вообще не хочу и не люблю пугать Джинни, она и так слишком остро реагирует на многие вещи, и я должен оставаться весёлым и спокойным, пока буря внутри меня не разорвёт моё тело на части. Я пока хорошо держусь: моя улыбка не кажется фальшивой. Я наматываю мокрые локоны Джинни на палец. Я думаю, что действительно хочу зайти в воду, пока не свалился в обморок от солнечного удара, как вдруг вижу того почтальона со своими друзьями, расстилающими плед неподалёку от места, где мы сидим. Я надеваю свою кепку на голову Джинни, чтобы ей не напекло, и поворачиваюсь к Трою, допивающему своё пиво. Я говорю: — Тот рыжий парень. — Итан, — кивает Трой. — Наш бывший одноклассник. — Вот как. — Работает почтальоном, — будто я и не знаю. — Вы знакомы? — Он сказал мне некоторые вещи о Джастине… — краем глаза я заметил, что Джинни прислушалась к нашему разговору. — Они дружили? — Мы были хорошими приятелями. Ходили вместе на плавание. — Мне кажется, я его где-то видела, — Джинни тоже смотрит на Итана, снимающего свою футболку. — Это не с ним был Джастин, когда они разбили машину мистера Бибера? Трой мнётся. Он смотрит на парня с какой-то неприязнью: щурит глаза, и плечи его немного дергаются, как будто его бьет током. — Расскажи о нем, — прошу я, понимая, что могу вызвать подозрения. Трой цокает языком. У него потресканные, сухие губы. Джинни кладёт ладони на мои колени. — Они дружили в ту весну, — Трой стучит пальцами по пустой бутылке, не сводя глаз с Итана, улыбающегося своим друзьям. — Мы плохо общались с Джастином тогда, и он дружил с Итти. Так они его называют. По-дурацки. «Итти». — Вот как. — Когда Джастин пропал, Итан был первым, к кому я пришёл с допросом, первым, на кого я указал полицейским. — Я никогда не видел его у нас дома. Я о нем даже не слышал никогда. — Ну, говорят, они тусовались в гараже Итана. — Они принимали наркотики? — хмурится Джинни. — «Тусоваться» не равно «принимать наркотики», — хмыкает Трой. — Но черт их знает. Спроси сама. Потому что он идёт к нам. Я поднял голову. Этот рыжий парень и впрямь шёл к нам. Он отряхивает песок с коленок, а на его носу — белая полоска крема. Я смотрю на него и думаю: «ты и так рыжий, ты не сможешь загореть ещё больше» — Трой! — он протягивает ладонь. — И Джеймс! — он тянет ладонь и мне; она у него скользкая, в креме. — И ты… Они с Джинни смотрят друг на друга около пяти секунд и не издают ни одного звука. Она сжимает ладонями мои колени. — Джинни, — сообщает Трой. — Её зовут Джинни. Её волосы кучерявятся после воды, и она это чертовски не любит, поэтому приглаживает их ладонями. Неужели Итан так сильно заставил её понервничать? Я смотрю на него — высокого, хорошо сложенного, симпатичного парня-почтальона, который каким-то образом связан с моим братом, и хочу с ним подраться. — Как отпраздновал день рождения, Джим? Устроил грандиозную вечеринку? Я усмехаюсь. Итан тоже. — Если что, — он чешет затылок и оборачивается к своим друзьям, ждущим его у воды. — Присоединяйтесь к нам. У нас есть хот-доги. — Даже не пытайся, — говорит Трой с незажжённой сигаретой в зубах. — Да ладно тебе, дружище! — Итан почему-то смотрит на меня. — Я буду рад, если вы потусуетесь с нами. И он убежал, чуть не столкнувшись с Роуз, идущей к нам. Он её не заметил, она — заметила. И еще некоторое время смотрела ему вслед. — Что это сейчас было? — нахмурилась она, поддерживая мой недоуменный взгляд. Ни Трой, ни Джинни не смогли дать ответ на этот вопрос, потому что оба задумчиво смотрели в разные стороны и долго еще не были готовы проронить и слова. Вот что сказала Роуз об Итане: они были знакомы со средней школы, вместе катались на велосипедах и вместе разбивали колени о горячий асфальт; он казался ей призраком, слоняющимся постоянно где-то рядом, а когда устроился работать почтальоном, то стал призраком, знающим все обо всех; он веселый, постоянно пьяный и по-детски наивный; у него мягкие волосы и шершавые ладони; он был другом Джастина, о чем долгое время никто не догадывался. — Я удивлена, что ты ничего не знаешь о нем, — нахмурилась она, садясь рядом с Джинни. — Это как не знать, что Трой когда-то ходил с ирокезом. Сам Трой закатывает глаза. — Их дружба длилась всего два месяца. И в ней не было ничего особенного, — дым от сигареты заслоняет его лицо. — Ты просто ревнуешь, — улыбается Роуз. Трой снова закатывает глаза. — Я слышала, что Итана исключили из школы за воровство, — вступила Джинни, поглядывая на меня. — Его не исключили, — поправил Трой. — Просто отстранили от занятий… — Это подпортило его статистику, и он остался без стипендии, так что не поступил в колледж, — продолжила Роуз. — Ну почему я об этом ничего не знаю?! — меня действительно возмутила эта ситуация. — Знаешь, — выдыхает Трой и крутит сигарету в пальцах. — Просто не помнишь. Слишком маленький был. Возле моего брата всегда крутилось много людей, не всегда хороших. Правда таких он от себя сразу отстранял. Он искал, говорил, пробовал до тех пор, пока у него не осталось никого, кроме Троя и Роуз, постоянно находящихся в нашем доме. Джастин любил уходить на ночь, куда — мы не знали, думали, что к этим двум. Получается, мы что-то упустили. Я что-то упустил.***
— Так что насчёт этого почтальона? Мы с Роуз плетёмся впереди Джинни и Троя, дразнящих какую-то дворнягу. Они скармливают ей последний хот-дог, доставшийся нам от друзей Итана. Весь вечер мы провели в их компании. Мы даже пытались поймать рыбу в том озере, стоя по колено с Итаном в зеленоватой воде. Мы ловили рыб ладонями. Он смеялся: — Черт возьми, Джеймс! Ты бы не выжил, будучи охотником в каменном веке. — Пошел ты! — смеялся я в ответ, напившись пива, которое вручил мне Трой. А потом он хлопнул в ладоши и поднял их над водой. Капли стекали по его рукам до локтей, а сам он светился от счастья. В его ладонях билась мелкая рыбёха. — С таким уловом мы бы точно сдохли, — сделал он вывод. И мы снова залились смехом. — Неужели он так сильно запал тебе в душу? — усмехнулась Роуз. Конечно я видел Итана раньше. Я видел его в день рождения Джастина на вечеринке в нашем доме, я видел его на выпускном, я видел его, слоняющегося по торговому центру, или на его работе почтальона. Мне было знакомо его веснушчатое лицо и рыжие волосы, его широкие плечи, и я уверен, что очень много раз слышал его басистый голос где-то неподалёку. Но если Джастин постоянно считал меня своим самым близким человеком, почему он ни разу не назвал это имя, хотя бы мельком? — Возможно, я пытаюсь схватиться за любое упоминание о Джастине, особенно от человека, который мне незнаком. — Ты продолжаешь цепляться за прошлое, да? — Роуз оглядывается на Троя и Джинни, раздумывающих о мороженом. — Итан уже давно не имеет ничего общего с Джастином. — А ты быстро отпустила его, да? — злюсь я, хотя она ни в чем не виновата. — Отпустила? — она поджимает губы и смотрит на полоску заката, появляющуюся за домами. — Я недавно прочла где-то, что любовь, как и боль, не проходит, а просто немного затупляется. И сама в этом убедилась. — Ты все ещё его любишь? — я почти остановился посреди этой дороги и заметил, что ни Троя, ни Джинни рядом уже не было. Рядом был только этот оранжевый свет, Роуз, сжимающая лямку рюкзака, и я, который не может произнести ни слова. — Я не могу сказать, что всё ещё его люблю, — тяжело выдыхает она, как будто её легкие заполнены дымом. — Я просто внушила себе, что это он меня больше не любит, — она слабо улыбается, как будто не хочет пугать меня своей вселенской грустью, затаившейся в её груди. — А когда ты безразлична человеку, долго его любить тоже не получается. — Это бессмысленно, — я пинаю носком кроссовка маленький камушек. — Если бы он вернулся, ты бы приняла его обратно? Роуз выпрямляет спину. На лицо её падают тени деревьев, и черты становятся резкими, совсем мне не знакомыми. — Если бы он вернулся? Что ты имеешь в виду? Я пытаюсь избавиться от надежды, стучащей в моей груди, только так, чтобы она не перешла к Роуз, чтобы она ее тоже не мучила. — Он не вернётся, Джим. Её голос не ломается, а по щекам не текут слезы. Она лишь злится на меня. Оранжевый свет делает её каштановые волосы рыжими. Я хочу коснуться её, я хочу почувствовать её злость, хочу понять, что она ещё что-то чувствует. Злится ли она на меня? Или на Джастина? Или на саму себя? Я не знаю, что происходит внутри Роуз. Она никогда мне в этом не признается. Она лишь говорит: — Он не вернётся. Потому что несмотря на то, как он исчез и при каких обстоятельствах, она всегда будет думать, что он её предал. Она всегда будет думать, что он её просто однажды разлюбил. Джинни и Трой выходят из кофейни с четырьмя рожками ванильного мороженого. Два из них уже таят, и крем течет по пальцам Троя. — Как же жарко, — выдыхает он с улыбкой. Они оба смотрят на нас, и я понимаю, как странно мы сейчас выглядим. Люди на грани того, чтобы взорваться от эмоций. Я забираю мороженое у Джинни и зачем-то выкидываю его в мусорное ведро, стоящее в паре метров от нас. Я иду вперед один. Я с нетерпением жду ночи, чтобы прочитать письмо от своего брата, который вернулся.***
Я засиделся на кухне допоздна с ноутбуком и оставшимся куском бананового пирога, пил остывший кофе, оставленный отцом, и обновлял странички своих знакомых в социальных сетях. Все ждали начала нового школьного года. А я и не знаю, радовался или расстраивался, что этот год будет последним для меня в старшей школе, что потом — колледж, университет, работа, семья, смерть в тридцать один год от кровотечения в мозг. Или что ещё будет потом? Джастин научил меня тому, что в жизни нельзя ничего угадать. Моя болезнь научила меня тому, что ты не имеешь никакой силы над своим будущим. Это просто происходит. Так просто кому-то надо. Отец и Эмили давно уже спали по своим комнатам, а мама задержалась у своей сестры. И я не ждал её, сидя в тусклой кухне, но так получилось, что дождался. Я выключил свет и прикрыл крышку ноутбука, когда фары чьей-то машины врезались в окна и ударили меня по лицу. Я вытянулся. Машина стояла у дома Ирвинга, но из неё выходила мама. Я осторожно подошел к окну. Черная Тойота вмиг исчезла, оставив после себя эхо и пыль, зависшую в плотном воздухе. Мама шла к крыльцу. Я притаился. Мы с Джастином любили играть в сыщиков благодаря Ирвингу. Он прятал конфеты, печенье и шоколад, рисовал нам карту, иногда даже его жена подыгрывала и давала нам некоторые подсказки, а мы бегали по его двору или по своему или по всей нашей улице, только чтобы не пропадали из виду. Дни тогда казались очень короткими. К вечеру мы находили яркие пакеты со сладостями, а потом прятали их от родителей в спальне Джастина, потому что мою комнату всегда обыскивали в целях безопасности, а в его никогда не заходили. Когда сладостей нам стало мало, Ирвинг стал прятать пару долларов, тогда игра становилась азартнее. Он больше не рисовал карту, он говорил всего несколько слов, и тогда мы становились настоящими детективами. Сейчас я бы не хотел играть в это. Не то, что бы я очень повзрослел, просто мне было бы лень бегать по всей улице ради одного пакета чего-то там, но когда я увидел маму, выходящую из незнакомой мне машины (она точно не принадлежала моей тете), остановившуюся не у нашего крыльца, а у соседнего дома, чтобы папа точно не заметил, мне захотелось вернуться в детство. Мне захотелось вбежать в комнату к Джастину на второй этаж, распахнуть дверь без стука и закричать: «у нас новое дело!», и он бы пустился за мной вслед, даже если был достаточно взрослым для таких глупостей, даже если у него были свои планы. Он всегда искал со мной. Я сижу в темноте, слышу тихие мамины шаги, глухой звук, с которым она ставит на пол туфли на каблуке, и сожалею о том, что однажды не бросился на поиски Джастина. Однажды я его не нашел. Я выхожу в прихожую, пока мама не успела подняться на второй этаж. Она остановилась и заглянула в мою комнату. Клянусь, она ахнула, когда не увидела меня в кровати. — Я здесь, — тихо сказал я. Мама сдержалась, чтобы не завизжать от испуга, а потом подбежала и начала меня целовать. От неё пахло этими резкими духами и лаком для волос. От неё пахло кожаным сидением Тойоты. — Почему ты до сих пор не спишь? — спросила она, смотря через темноту в мои глаза. — Я встал воды попить, — солгал я. — Как прошел день рождения Джинни? — мама всё еще держит мое лицо в своих теплых ладонях. — Вы повеселились? — Да, — снова лгу я (наполовину). Мы ведь действительно веселились. До того разговора с Роуз, до того, как я просто выкинул чертовый ванильный рожок, который с улыбкой протянула мне Джинни. Я ушел домой. Я обновлял её страницу в фейсбуке целую ночь. Мама оглядывается на часы. Ровно три утра. — Нужно идти спать, — говорит она и снова целует меня в лоб. — Да, я только…воды попью. Она ушла. Мне казалось, что я теперь никогда не избавлюсь от запаха этих резких, чужих, мужских духов.***
В полчетвертого утра я тихо вышел из дома, даже не прикрыв дверь, а оставив её болтаться на ветру, и пробрался к почтовому ящику. Я огляделся, прежде чем приоткрыть дверцу, и в глаза бросилось яркое пятно — свет в окне комнаты Троя. Его силуэта я не видел, но ощущение было такое, что он смотрит на меня, следит за тем, как медленно я подхожу к дороге, как тихо открываю скрипучую дверцу ящика. По моей коже проходят мурашки, и я резко вздрагиваю, как будто просыпаюсь, испуганно, нервно. Тишина вокруг стоит такая, что мне кажется, я могу услышать, как в своей кровати ворочается Эмили. Я засовываю руку в ящик. Я нащупываю письмо. Свет в окне Троя гаснет.Вы: Прости, что я так резко ушел сегодня. Не знаю, что на меня нашло, я полный идиот. Сейчас происходит много всего, Джинни, и я бы хотел тебе обо всем рассказать. Я надеюсь, что смогу, потому что ты не только моя девушка, ты еще и мой лучший друг. Кроме тебя у меня никого действительно больше никого нет.
Я прикладываю лед к синякам на ноге. Джинни на мое сообщение не отвечает, и это не удивительно, потому что сейчас почти четыре утра, но она часто засыпает за просмотром какого-нибудь сериала и слышит уведомления на телефоне, поэтому…поэтому…Вы: Надеюсь, что Трой проводил тебя до дому.
Джинни панически боялась возвращаться домой одна, даже в светлое время суток, потому что её маму убили, когда та шла домой. Джинни панически боится вообще возвращаться домой. Поэтому довольно часто она ночует в комнате Эмили или у своей лучшей подруги Марты. Но мне нравится провожать её домой. Мне нравится, что со мной она чувствует себя в безопасности, хотя я — последний человек, на которого можно полагаться в этом плане. Я умру быстрее, чем какой-нибудь уличный хулиган надавит ножом на мое горло.Вы: Я надеюсь, что ты простишь меня. Простишь?
Рядом со мной на кровати лежит нераскрытый конверт, подписанный Чарли Брауном или моим братом Джастином. И я действительно не знаю, чего ожидать от этого письма. Какие ещё тайны он захочет раскрыть? Насколько сильную боль он решил мне причинить в этот раз? Мой брат почти что убил меня, когда мне было семь лет. А наш отец за это запер его в подвале. Моя мать, кажется, спит с другим мужчиной, а моя сестра настолько не контролирует себя, что избивает детей в детском саду. Я начинаю смеяться. Лёд в пакетике уже превратился в воду, и теперь всё мое одеяло мокрое.Вы: Насколько быстро человек может сойти с ума?
Джинни: Ты сумасшедший с рождения, просто никогда этого не замечал.
Вы: Какой сериал ты смотришь этой ночью?
Джинни: ЯПКЗНСП
Вы: Такого сокращения для сериала я ещё не встречал!
Джинни: Его полное название: «Я Пиздец Как Злюсь На Своего Парня".
Вы: О, я смотрел его! Там в главных ролях один лузер и одна потрясающая девчонка.
Джинни не ответила на это. Я знал, что не ответит, потому что она ненавидела, когда я говорил ей комплименты или называл её «девчонкой» или ласковым прозвищем, потому что Джинни была серьезной, потому что она рано повзрослела. После смерти её матери ей пришлось выхаживать своего отца, лежавшего дома с депрессией. Он не выходил на улицу, не вставал с кровати, ничего не ел, почти не пил. Я помню, что шторы на его окнах всегда были плотно занавешены даже ночью. И Джинни приходилось оставаться с ним, уговаривать съесть даже блинчик, выпить глоток воды и приоткрыть окно в комнате. Меня к ним домой она не пускала, не хотела, чтобы я видел, что у них происходит, как будто я мог разочароваться или оставить Джинни навсегда. А Джастин приходил. Джастин говорил с её отцом, говорил с Джинни, приносил еду, что готовила наша мама, помогал с домашними делами. И постепенно отец Джинни начал приходить в себя. До сих пор помню момент, когда я позвонил к ним домой, она подняла трубку и заплакала: «папа согласился посмотреть со мной телевизор!». Джинни была серьезной. Она больше не плакала.Вы: Дорогая Джинни, я полный идиот.
Джинни: Я и так это знаю, не обязательно мне напоминать об этом
Я больше не стал писать ей, потому что понимал, что завтра ей станет лучше, она проснется в два часа дня, напишет мне «доброе утро», придет завтракать, посмотреть с Эмили мультфильм про Рапунцель, который они обе ненавидят, но почему-то смотрят каждую среду лета. Я понимаю, что нужен Джинни, а она, в свою очередь, нужна мне. Я откладываю телефон, я закрываю крышку ноутбука, встаю, чтобы закрыть жалюзи на окнах и случайно выглядываю во двор. К дому Троя подъезжает машина. И из неё выходит Роуз. Мне не хочется смотреть, что будет дальше, что случится. Я и так знаю. Он выйдет на крыльцо, а затем они оба зайдут внутрь дома. Мне интересно другое. Почему? В пять утра! Почему она приехала к нему? Я закрываю жалюзи и возвращаюсь в кровать. Я укрываюсь одеялом, потому что мне холодно от включенного кондиционера и аккуратно распечатываю письмо от Чарли Брауна. Мне до сих пор кажется, что это всего лишь глупая шутка.запомни кое-что, Джим: никому нельзя доверять.