Это прощание последнее

Изуку тихо шуршит своим футоном. Ворочается, поправляет подушку. Катсуки не шевелится и смотрит на потолок палатки, в которой они с Изуку вынуждены ночевать вместе всю следующую неделю. А Мидория вертится опять, и Катсуки спрашивает: — Да когда же ты, блять, уже уляжешься? Изуку резко прекратил шевелиться. Расслабил тело и Бакуго услышал, как мягко под его весом проседает футон. Мидория повернул к нему голову: — Не спишь? — Не сплю, — отвечает Бакуго и откидывает одеяло, потому что и без него в тесной палатке очень душно. Катсуки сопит носом, потому что дышит мерно, вдыхает воздуха столько, сколько помещается в легких: пытается успокоиться, пытается хоть как-то охладиться. Потому что, черт возьми, в тесном (одном с Изуку на двоих) пространстве в голову лезли глупые мысли. «Ублюдские», — хмыкает про себя Бакуго и поворачивает голову в сторону Мидории. Наверное, они встретились взглядами, из-за кромечной тьмы здесь ничего не разобрать. — Бессонница? — Изуку тянется куда-то рукой, но случайно нашаривает руку Катсуки. И не двигается. Они оба ничего не делают. — Да. Пальцы у Изуку очень горячие. Катсуки понимал, что по-хорошему надо бы отдернуть руку и наорать, но… не хотелось. Хотелось схватить ладонь и крепко сжать ее в своей. — И у меня, — совсем грустно вздыхает Деку. А потом убирает свою руку и-таки шкрябает чем-то, а потом он приподнялся с футона и начал надевать ботинки. — В чем дело, идиот? Что ты делаешь? — Бакуго привстал со спального места тоже и оперся о локоть. — Шило в заднице лежать мешает? — Я прогуляюсь, — тараторит Изуку. — Может, станет легче и я смогу заснуть потом. — Я с тобой, — решает в миг Катсуки. — З-зачем? Бакуго сузил глаза. Этот ботан явно не хотел сопровождения. Что-то здесь… — Не чисто, — договаривает вслух обрывок мысли Катсуки. — Что? — Говорю, подожди меня. Куда ты, бля, летишь? Деку вздыхает, говорит: — Хорошо, — и останавливается: ждет. Бакуго сразу натягивает штаны, а затем носки. Забил на шнуровку на кроссовках и просто запихал эти самые шнурки в отверстие сбоку. Изуку же одеваться не пришлось потому, что спал он в спортивных штанах и футболке. Катсуки бы хотелось думать, что он постеснялся раздеваться до трусов, а не что это лишь привычка. Потому что мысль о том, что Изуку стесняется рядом с ним немного льстила (и возбуждала). — К-каччан, ты уже все? — Изуку приоткрывает выход из палатки и рассеянный лунный свет немного освещает путь. И Катсуки поднимается на ноги. Он подходит к Изуку почти вплотную. — Ты без футболки? — И без нее жарко, — бурчит Каччан, пихает плечом Изуку и выходит из духоты первым. Изуку идет следом, под его ногами ломаются мелкие сучки. Они проходят мимо потухшего кострища, на котором сегодня готовили мясо. — Ну и че ты молчишь? — спрашивает Катсуки совсем внезапно, когда они почти подошли к речке. — А что мне говорить? — спрашивает Изуку полушепотом в ответ. — Что-нибудь ботанское, как ты обычно это делаешь. Изуку наклонил голову и закусил губу, пинал камни под своими ногами. Ветка какого-то дерева оцарапала щеку, и Изуку резко выпрямился, а потом заметил, что Катсуки на него смотрит неотрывно. — Что-то н-не так? — Изуку инстинктивно коснулся своей щеки и потер ее. — Ничего.