Это прощание последнее

— Изуку! — Бакуго орет истошно, до хрипоты в голосе. Так, что звенит в его собственных ушах, а перед глазами все плывет. У него мелко подрагивают руки, а когда Изуку не реагирует на зов, то и плечи. — Изуку! — взгляд вцепился в его лежащее тело. Катсуки чувствует себя таким неудачником. В голове проносится: «Ты предатель. Он из-за тебя погиб. Здорово, правда?» Ну же, здорово же? — Изук… — Катсуки медленно поднимается с земли, так же медленно делает первый шаг, прихрамывая на правую ногу. Потресканный асфальт под ногами крошится в пыль, здания вокруг них обвалены. Весь западный район Токио просто сравняли с землей. Никто ничего не успел сделать: про-герои ринулись в бой, оставшиеся были ответственны за эвакуацию. Катсуки хочется быстрее до него, он подрывается, но сразу же падает на обломки. Локтями — прямо на битое стекло. Но он не чувствует порезов, только сухой воздух, полный смога, забирающийся в легкие, отравляющий их. Катсуки чувствовал запах бензина, крови. И своих сожалений. И отчаянно шепчет, почти уткнувшись носом в землю: «Прости меня, боже, Изуку… прости меня, я же не…» Прости. Прости. Прости же меня, черт возьми! Они отдали бой, отдали город, отдали жизни товарищей. Катсуки кричит. И ему страшно. Он кричит имя Изуку, потому что больше некого дозываться, не в ком искать спасения. Изуку молчит. Изуку, черт возьми, весь в крови. Когда Катсуки поступал в академию, он думал только: «Я буду героем. Я буду лучшим». Даже мысли о… Нога саднит, руки теперь в локтях едва удается разогнуть, и Катсуки шипит. Он пропускает через зубы воздух, мелко дышит. Но все еще не может поверить, что все порушено, что столько людей просто погибло. Нет их. Мер-твы-е. Из-за Катсуки. — Умоляю, прости меня, Изуку. Подняться на ноги у Катсуки не вышло: опираясь на ладони и ноги, он валится на бок. «Какая жалость, — думает Катсуки». «Лучше бы сдох, — думает Катсуки». Он шарится руками по земле, разгребает камни, куски серого бетона, и наконец вырывает из них деревянный тонкий и длинный брук. Надломанный, почти не похожий на трость, но выбирать Катсуки не из чего. Как же он жалок. Палка скрипит, когда он опирается, и опасливо трещит где-то внутри, когда Катсуки смог таки подняться на обе ноги. Идти до Изуку метров десять. Под ногами ландшафт неровный из-за вмятин на дорогах и горах мусора вокруг: бои между героями и злодеями были недолгими, но настолько сокрушительными, что даже комплекс пятидесятиэтажек обрушился: здания одно за одним — цепóчкой — каждое переломилось, словно из картона. Катсуки ковыляет медленно, а палка премерзко шкрябает о рассыпающиеся глыбы: этот белый песок из застывшего цемента был повсюду. Даже на зубах мелкие крохи неприятно перетирались, когда Катсуки сжимал зубы. Катсуки обессиленно валится на колени перед лицом Изуку. Он казался живым. Потому что кожа светлая и чистая, в веснушках (которые даже в двадцать два не сошли) — он выглядит совсем как ребенок. А Катсуки так гадко на душе, настолько от себя воротит, что сдавдивает горло — стальным жгутом поперек. И все «прости меня» застревают в глотке — он давится ими, и оседает на изрыхленный грунт, а затем ложится рядом с Изуку. Ничего уже не имеет значения, и Катсуки не знает, что он должен чувствовать, когда лучший друг лежит рядом бездыханный. Катсуки просто не портит момент. Когда начинает вечереть, Катсуки все-таки говорит: — Глупо так вышло. Ты умер. А я не могу поверить. Да мне даже мстить теперь некому, ты понимаешь? — Я ничего не могу сделать. Катсуки вздыхает полной грудью (и, кажется, это был всхлип). — Я провалился. — Как герой. — Как друг. Как тот, кто поклялся защищать тебя ценой жизни. — У тебя был самый тупой лучший друг из всех, Изуку. Катсуки вытаращился на небо, когда слов становится мало. Редкие звезды на нем были видны, неглядя на устланное смогом небо над мегаполисом. Все проблемы кажутся настолько незначительными. Катсуки полчаса назад лишился всего — и это не проблема. Около полумиллиона людей погибло — и это не проблема. Изуку мертв — это проблема. Звезды продолжают гореть, Изуку кажется умиротворенным. И Катсуки с неясным для него самого облегчением закрывает глаза. «Ладно». «Хотя бы умрем вместе».