Some Reasons To Be Alive

«Кайл, конечно, ублюдок, но ублюдок совершенно замечательный в консевративности своих иллюзий насчёт себя самого». Картман тянет руку к чашке с горячим молоком и с удовольствием отхлёбывает, облизывает губы и прикрывает глаза. Это просто потрясающе — вот так сидеть и умещать слова в строки за своим столом в своём удобном кожаном кресле. Матери не будет до утра — клиент снял её на всю ночь. Это значит, что можно проводить время как хочется, без каких-либо ограничений. Устроить пьяную вечеринку, пригласить кого угодно, сожрать все продукты из холодильника, разгромить дом, если очень хочется. Картману хочется спокойно крутить плечами, разминая их, и писать сочинение, которое сдавать нужно только через месяц. «Сложно ответить однозначным предложением на заявленную тему. Тут требуется тщательный анализ, на который у меня нет времени. Когда-нибудь — возможно. И даже скорее всего. Нельзя же оставить такой потрясающий феномен без должного изучения». За окном глубокая ночь, часовая стрелка на часах едва не пересекла цифру «3», но кого волнует такая мелочь? Только не Эрика Картмана. «Ограничусь пока что своим поверхностным рассуждением, которого, надеюсь, будет достаточно для высшего балла за данную работу. Кайлу наверняка будет приятно, что он причастен к чему-то настолько грандиозному как моя отметка за сочинение. Кайлу вообще крайне льстит любое упоминание его имени. Источник информации тут совершенно не играет роли. Предполагаю, что он был бы счастлив найти упоминание о себе хотя бы в чьём-нибудь некрологе. Можно сказать, сейчас я удовлетворяю его тайное желание быть известным и обсуждаемым. Совершенно очевидно, что я привлекаю внимание к его личности, посвящая сочинение на тему «Человек, сильнее всего повлиявший на вас» ему и только ему. На самом деле, для меня нет ничего постыдного в том, что я желаю удовлетворить Брофловски. Я делал это уже неоднократно различными способами и не собираюсь останавливаться. По крайней мере, пока он способен испытывать эмоции, а я способен выпивать их до дна. Кайл отвратителен, как я уже упоминал ранее, но он бесподобен в своей ущербности, наспех прикрытой фланелевой праведностью. Он старается убедить всех вокруг и себя, что живёт так, как следует жить порядочному, законопослушному гражданину и примерному члену общества, но нас ведь интересует не маска, а то, что под ней, верно? Кайл отвратителен потому, что тщательно убивает свою неидеальность и думает, что об этом никто не догадывается. Что ж, его право. Только быть и притворяться кем-то — очень разные понятия. Нельзя стать настоящим врачом, если играешь в него, нельзя стать священником, если носишь митру, выходя из дома. Нельзя перестать быть плутом, если плут по натуре своей. Я понимаю это так же хорошо, как и он, и я готов обличать его каждый день, каждый вечер, каждую ночь, что мы проводим вместе». Картман тяжело дышит и судорожно улыбается, выпуская листок из дрожащих пальцев. У него очевидно температура, и стоит, по крайней мере, принять таблетку или закрыть окно, но сочинение не готово отпустить его так просто. Это ведь важнейший пасквиль, который, по сути своей, им не является. Эрик объят неукротимой страстью к письму в эти секунды, и ничто не смеет отвлечь его. «Мои движения могли бы показаться чрезмерно грубыми, но только так мы оба видим его настоящего, неприкрытого, обнажённого, его мерзкую душонку со всеми её страстями и прихотями. Только так я слышу блаженные стоны, что ласкают мои уши, и только так я вижу его бесовские блестящие глаза. Только так, когда обличаю не словами, но действиями, когда караю не законом, но беззаконием. Мой мальчик тогда робеет, хотя эту гордыню в его взгляде мне никогда не выволочь из него. Тогда он льнёт покорно и требовательно, и мне ничего не остаётся, кроме как прощать, прощать, прощать его. Снова и снова. Кайл — прелестный, моё сокровище и моё наказание. Я не могу сделать его лучше, чем он есть, потому что он делает меня самого хуже, хотя, казалось бы, хуже уже некуда. Своей деланной невинностью распаляет во мне такие жестокие желания, что описывать их я никогда бы не позволил себе из соображений собственной безопасности. И эта ответственность лежит на нас обоих, но на нём — больше, потому что это он — виновник всех моих метаморфоз, всех страданий и искушений. Он заслужил это сочинение, как заслужил быть увековеченным во мне, высеченным намертво в моём сердце и памяти». Картман жадно допивает остывшее молоко и падает головой на руки. Сочинение истощило его силы, и Картману кажется, что в своей комнате Кайл глумливо улыбается этому.