Some Reasons To Be Alive

День близится к закату. Кайл отправляет в мойку посуду и меланхолично плетётся на второй этаж, листать учебник по астрономии и доделывать задачи по физике. Не то чтобы что-то шло не так. Нет, всё как раз следовало плану, давным-давно придуманному его матерью или отцом, или кем-то ещё. Плану, который красной нитью должен обвиться вокруг его жизни, плану, в котором есть место колледжу, идеальным отметкам, престижной работе, красавице-интеллектуалке супруге, рыжим кудрявым детям и поездкам к морю раз в год. Плану, в котором не было места только одному — Кайлу Брофловски. Кайлу, который осознал это только пару дней назад. Который словно бы проснулся от долгого сна и теперь сомнамбулически бродит по своему дому, берёт привычные предметы, пьёт из своей чашки и абсолютно, тотально, стопроцентно не чувствует себя в своей тарелке. Может, это просто... сумасшествие. Может, оно накрывает вот так, по щелчку пальца, как будто форточка хлопает от ветра — громко и оглушающе. И потом всё тело окутывает ледяной воздух. И трудно дышать, хотя легкие всё ещё функционируют. И хочется уйти, закрыться, спрятаться. Перестать видеть всех тех, кто был рядом с детства, кто воспитывал, внушал цели и перспективы, кто направлял и был уверен, что всё действительно складывается хорошо. Кайл, в общем-то, тоже был в этом уверен. Он тяжело садится на свою кровать и теребит растянутый рукав синего свитера, давным-давно связанного мамой. Грязные кеды наверняка оставили песок на ковре и лестнице, и мама была бы недовольна, но... кого волнует вообще? Кайл забирается пальцами в свои волосы и пытается перешебуршить, перетрясти все мысли, такие упорядоченные до этого и такие взъерошенные и неспокойные теперь. Он действительно совершеннейше не представляет, что с ним творится. Если бы Стэн его спросил, он бы потерялся. Отвёл взгляд. Буркнул бы, что всё нормально, хотя ни черта подобного. Просто потому что... Нельзя ответить на вопрос, если ответа нет. Или ты его не видишь, хоть и тычешься слепым котёнком, ищешь отчаянно и тоскливо, боясь остаться таким — внезапно разбитым, беспричинно напуганным и потерянным — навсегда. Кайлу решительно необходим свежий воздух. Он включает ночную лампу и подходит к окну. Тяжелая синяя ночь уже накрыла весь город своей лапищей, и раньше под ней было... безопасно. Теперь тревога противной иглой тычет между рёбер, и Кайлу хочется заплакать. Просто захныкать как в детстве, когда всё вокруг чертовски непонятное и большое. Он набирает воздуха в легкие и ставит руки на подоконник. Сквозь свитер пробирается прохлада, и плечи покрываются гусиной кожей. Где-то в горле клубится тошнота — то ли после ужина, то ли от жизни, которая, чёрт возьми, должна по-прежнему нравиться, но по какой-то причине перестала это делать. Ветка неожиданно хрустит, и Кайл опускает голову, щурит глаза, пытаясь апатично разобрать что-то в темноте. И разбирает. — Эй, ты. Какого чёрта ты тут забыл? Эрик Теодор Картман собственной персоной. Кайл думает, какое странное имя «Теодор». Немного несовременное и... идиотское. Как и весь Картман, конечно же. — Да, я всегда знал, что ты дьявольское отродье, Кайл, — Картман привычно щерит свои белые зубы и его глаза поблескивают белками в темноте, когда он даже не пытается скрыться и делает шаг из кустов. Кайл бы, возможно, обиделся. Или разозлился. Или и то, и другое сразу. Но Кайл не чувствует ничего из привычного диапазона эмоций. И это чертовски удручает. На это отсутствие собственной реакции он даже немножко злится: — Пошёл отсюда. Я копов вызову. Кайл не узнает свой голос, когда слышит его. Он звучит так, словно между ним и ним же толстое двухслойное стекло. И нет никаких сил, чтобы его разбить или хотя бы попытаться. — Вызовешь копов?.. — Картман задирает голову выше и сует руки в карманы. Кайлу хочется спросить его «Почему ты ещё не сдох, ублюдок? Почему?», но он шмыгает носом и высовывается дальше в окно. — Можем уехать отсюда, Картман? Прямо сейчас? Кайл ждёт глумливого отвратитетельного смеха, пародирующих частушек, приевшихся шуток про еврейский народ и песок во влагалище. Кайл терпеливо ждёт, пока Картман, очевидно, набирает воздуха в лёгкие. Кайл ждёт и закрывает глаза, чтобы хотя бы на миг почувствовать себя лучше. — Да... Конечно, — Картман звучит не так уверенно, как мог бы, но уже в следующую секунду его голос твёрже каменной стены, — конечно, Кайл. Куда захочешь. Кайл садится на корточки под подоконником и прижимается к стене. Он понимает слишком много за какую-то грёбаную секунду времени, и он не может принять это так быстро. У него горят лёгкие, горят щёки, горит мозг внутри черепной коробки, у него горит и плавится остатки старой прогнившей системы, которая оказалась ненужной. «Может, я пожалею», — думает Кайл, торопливо засовывая первые попавшиеся вещи в свою серую спортивную сумку. — «Я скорее всего, пожалею об этом. Но и... чёрт с ним». Ночь по-прежнему немо наблюдает сверху, когда Кайл тихо и безоглядно покидает родительский дом. И ей по-прежнему нет никакого дела до того, что Кайл впервые в своей жизни целует Картмана.