Some Reasons To Be Alive

Когда Кайл подхватывает вирус где-то на соревнованиях по баскетболу, мать ожидаемо сходит с ума: укладывает бубочку в кроватку, укутывает в тысячу цветастых одеял и причмокивает губами каждые пять секунд, словно это как-то ускоряет выздоровление. Поэтому Кайл болеть ненавидел с самого детства, хотя раньше ему хотя бы покупали игрушки и книги, пытались развлечь, и болезнь превращалась в некое приключение. Теперь же — скука смертная, раздражающе-суетливая мамаша и бесконечная лента в Твиттере, которую Кайл вяло листает пальцем, даже не глядя. Ему кажется, что каждую проведенную в кровати минуту он бессмысленно и беспощадно деградирует, и ничто не может остановить этот процесс. Вообще-то, думает Кайл, это нездорово — такое к себе отношение. Вообще-то болеть нормально, лежать в кровати нормально и ничего не делать тоже иногда нормально. И, тем не менее, с каждой минутой чувство ужасной, невыносимой потери времени усиливается и усиливается. В современном ритме жизни любое из него выпадение чревато самыми жестокими последствиями. Пропуститить два дня в выпускном классе — это кошмар! Одноклассники, конечно, передадут домашнее задание, Стэн разжует подробно, что было на уроке, но... Даже понимая это, Кайл по-прежнему не может болеть спокойно. Отчасти оттого, что его ломает, и хочется постоянно двигаться, вертеться, хрустеть костями, а отчасти — как раз из-за ощущения собственной никчемности и глупости. Читать мать не позволяет: «Не хватало ещё глаза напрягать. И телефон отложи! Отберу сейчас!» Кайл вздыхает и послушно откладывает айфон на тумбочку. Сложно поверить в то, что в следующем году он не сможет повторить это движение руки, ведь в колледже тумбочка может оказаться на другой высоте, с другой стороны. Её может вообще не оказаться рядом. Кайл прячет голову под одеяло. Колледж — это очень круто. Это новые знакомства, новые предметы, новая страница жизни, но... Это значит, что придется перевернуть старую. Это значит, что всё, что дорого сейчас, останется на ней. На этой странице. Родная подушка, что пахнет его шампунем для волос, книжный шкаф, забитый под завязку литературой, вид из окна на дорогу и на баскетбольную площадку, скрипящие полы гостиной... Всё это останется здесь, в его старом доме. Который останется в его старом городе, в Южном парке, о котором, возможно, захочется забыть, закрутившись юлой в новой просторной во всех отношениях жизни. Без нравоучений от матери, словно тебе пять лет, без её постоянных цоканий языком, без шелеста отцовских газет по утрам, без запаха какао, которое можно пить из детской кружки с жирафиком, без Стэна с его дурацким характером и Венди с её потрясающим чувством юмора... Кайл шмыгает носом, потому что у него насморк. Он не плачет, потому что он уже отгрустил своё, потому что все проходят через подобное, и это — необходимый этап взросления. Вначале будет страшно, холодно и дико, и всё будет казаться чужим, а потом привыкнешь, срастёшься, и родными станут стены общежития. Кайл знает, что так и будет. Когда он высовывает голову из-под одеяла, матери в комнате уже нет. Зато в ней есть Эрик Картман, горделиво и грузно восседающий у него на постели на самом краю. На голове у него импровизированная корона, и Кайл невольно усмехается: какой же, мать его, бред. Всё, что есть в этом долбаном Южном парке — это корона из листьев и веток на голове Эрика Картмана. — Болеешь? — Ага, — Кайл шмыгает носом для убедительности и чихает на всякий случай. — Простуда? — Картман дотошно уточняет, словно это имеет какое-то сакральное значение. Впрочем, чёрт бы разобрал жиртреста. — Вроде того, — Кайл подозрительно, но устало щурится и приподнимается на локтях, — ты домашку принёс? — Домашку... — Картман рассредоточенно крутит головой, словно отчаянно пытается зацепиться за что-то взглядом, за что-то кроме Кайла. И не находит, — да, домашку. Нет. Я пришёл тебе почитать. Стэн сказал, ты написал ему, что дуреешь от скуки, что тебе мать не разрешает ничего. И я пришёл почитать. Принес Зюскинда, Воннегурта, Рассела... Выбирай. Брофловски удивлённо наблюдает, как Картман сосредоточенно вываливает из своего потрепанного красного рюкзака книги на его кровать. Штук десять, не меньше. Мать честная. Кайл усиленно моргает: — Ты библиотеку ограбил?.. Картман улыбается в ответ, но слишком смазанно, словно он вообще не настоящий, словно он призрак прошлого, случайно посетивший его спустя много лет. — Это мои. Видишь, тут пятно, тут корешок порван... — Картман на полном серьезе поднимает одну книгу за другой, осматривая дефекты, и бормоча себе почти что под нос свои оправдательные мантры. — Картман, — Кайл останавливает своей горячей от жара рукой эту суету, накрывает пальцами чужие пальцы и молчит, лениво прикусывая герпесные губы зубами. Картман тоже молчит, замирая в одной позе и раскрыв «Бойню №5» на первой странице. Кайл бродит отсутствующим взглядом по своему мятому пододеяльнику, потому что если он посмотрит на Картмана, то непременно заплачет. Картман понимает и слегка кивает, дёргая массивным подбородком: — Всё хорошо, Кайл. Ложись. Я тебе почитаю. Кайл послушно опускает голову на подушку и закрывает глаза. Спокойный хрипловатый голос, произносящий какие-то фразы словно заклинание с определенной ритмикой и темпом действует моментально успокаивающе. Кайл делает глубокий вдох и засыпает, чувствуя Эриково карамельное дыхание у своего уха. Чувствуя, что ни он, ни Южный парк не готовы отпустить друг друга.