Some Reasons To Be Alive

От зверя воняет кровью. Плотный густой запах пробирается глубоко в ноздри, а сквозь них глубже, куда-то за подкорку, и там разлагается на несколько других запахов — диких и неприятных. У зверя есть клыки, и они огромные, смоченные слюной и блестящие как натёртая лампа джина. Зверь похрипывает утробно и злорадно, он заранее знает, кто победитель в этом маленьком, насквозь прошитом сумерками лесу, он знает каждую тропку, каждую ложбинку, каждый торчащий из земли корень, он дышит в спину и обдаёт её своим адским зловонием. Кайлу кажется, что он уже умер, но сердце бьётся по-прежнему часто и загнанно, сердце пульсирует под тонкой синеватой кожей, сердце отдаётся в каждой венке инфернальным страхом. Кайл прижимает колени к груди. Колени исцарапаны дикими елями, ладони многократно рассечены. От Кайла воняет кровью — как и от зверя. Вся эта ночь и погоня и по влажному душному лесу под макабрический хохот чёртовых филинов — всё это кажется ненастоящим, неестественным, пропитанным кладбищенским сладковатым тленом... Кайл вскакивает на ноги — его кеды давно превратились в сплошное грязное месиво — и бежит дальше, как только ветви за его спиной начинают хрустеть, а из жадной пасти вырывается победный рык. Зверь всегда находит его. Кайл помнит, что впервые зверь нашёл его на кухне — Кайл заваривал макароны быстрого приготовления и пританцовывал в такт одной из лучших композиций KMFDM. Горела жёлтая лампа, и свет от неё почему-то падал выборочно, только на некоторые предметы. Кайл помнит, что сначала прохлада коснулась щиколоток, а потом поползла по ногам и спине выше, к верхней точки позвоночника, обволокла шею и сжала её ненавязчивой рукой. Стало неспокойно, так, как становится, когда предчувствуешь нечто ужасное, но на это нет никаких причин. Кайл помнит, что он вышел в коридор проверить входную дверь, которая была закрыта, хотя из-под неё тянулся фиолетовый дымный флёр, как будто на улице кто-то варил колдовское зелье и закрыл крышку, а теперь пар вырвался на свободу, и уже ничто не могло остановить его. Кайл помнит свои тонкие бледные пальцы, пытающиеся тихо открыть замок, чтобы утолить детское глупое любопытство, помнит свой сколотый ноготь, под которым оставалась грязь, помнит выемки на дверной ручки — такой чёртов бред... На него пахнуло сыростью и утром, но на улице не было ни души, словно никому не нужно было торопиться на работу. Кайл с облегчением закрыл дверь и вернулся в кухню — лапша пахла бесподобными приправами и усилителями вкуса, и когда Кайл потянулся к металлической вилке, он увидел зверя. Зверь стоял со стороны кладовой — огромный и лохматый, с демонически светящимися глазами и свалявшейся шерстью по всему телу. Запаха крови ещё не было, он появился позднее, в их следующую встречу, когда от зверя воняло человечиной. Мёртвой человечиной. Кайл сделал шаг назад, чувствуя дрожь во всём теле, чувствуя, что он должен, обязан бежать. Это было почти инстинктом. Он волей-неволей вспомнил легенду о Жеводанском звере, и это воспоминание смешалось с прочитанной статьёй в Nature об отсутствии у человека инстинктов. На языке раскатался горький привкус полыни, и Кайл слабо удивился, откуда он, чёрт возьми, взялся. Кайл удивился, а потом побежал. А зверь побежал за ним. Кайл падает на колени в глухой чаще, исполосованный колючими ветками и потерявший одну треть кудрявых волос в беспробудном сухостое, цепляющем его своими крючковатыми пальцами. Кайл дышит по инерции — он уже не может дышать, ему больно совершать любое движение от усталости, он бежал несколько часов, делая лишь кратковременные остановки. Перед глазами плывёт и трещит, в ушах бесконечный бесперебойный стук молоточков, говорящих, что сердце ещё стучит, а в голове — едкий дым, и больше ничего. Можно прекратить бежать. Можно просто... сдаться. Зверь растерзает его. Зверь, от которого пахнет кровью. Кайл прислушивается к мёртвой тишине леса, и не слышит ничего. Ни одна ветка больше не хрустит. Зачем он пришёл за ним? Почему именно за ним? Волосы налипают на мокрый лоб. Кайл судорожно убирает их за уши, чувствуя, как трясутся руки. Печень отдаёт глухим ноющим камнем где-то внизу живота, как и всегда, когда бежишь сумасшедше, долго, когда убегаешь. Кайл прислушивается снова и снова, пока не убеждается, что он один, что он может дышать, что запах крови, который заставляет его желудок сжиматься в предчувствии тошноты, исходит только от него самого. Тогда он медленно встаёт, и мир во круг вертится, стремительно меняется, играется с Кайлом как с нелюбимой игрушкой, пока не забрасывает его на каменистую пустынную землю, где из выжженной земли торчат насмешливые сухие травинки. Они выросли в ужасных условиях, они смогли побороться за жизнь, они доказали всем и самим себе, что обстоятельства не определяют бытие. Кайл чувствует подкатывающую тошноту, сладковатым привкусом щекочущую корень его языка. Здесь грёбаная жара пропитывает всё его существо, здесь пахнет солнцем и адом. Адом больше. Кайл плачёт, и нет ветра, чтобы высушить его слёзы. Он отворачивает лицо от солнца, но оно повсюду. Оно сжигает. Солнце тоже пахнет кровью, думает Кайл. Он снова бежит, хотя бежать больше некуда, пустыня никогда не кончится. — Я жив, пока ты жив, — утробно, клокочуще раздаётся в его голове, и она снова заполняется запахом крови изнутри. — Оставь меня! — Кайл дёргает руками, мотает головой, чувствуя, как тяжелый жаркий воздух оплетает его мокрые от пота и крови ноги. — Оставь меня в покое! — Я никогда не оставлю тебя. Никогда. Голос, звучащий в распалённой голове, превращается в какофонию звуков машин, родственников, предприятий, животных и фильмов ужасов, смешивается в неперерабатываюшийся коктейль, и Кайл падает на землю, расшибая колени окончательно. Он больше не встанет. Он больше никогда не встанет. Он опускает голову. Зверь может забрать его. Зверь может сожрать его. Он не растение в пустыне, что прорастает вопреки. — Я здесь не для того, чтобы причинить тебе боль. Густой гул в голове разбивается трамвайным дребезжанием, пока, наконец, не стихает, оставляя место только мягкой ватной пустоте. — Тогда зачем? — Чтобы защитить тебя. Кайл сжимает зубы до скрежета и резко распахивает глаза. В приоткрытое окно бьёт прохладный ветерок, но его мало, чтобы охладить горячую комнату. Кайл с удивлением замечает одеяло, опутавшее его потные жаркие ноги, и торопливо сбрасывает его на пол. Он тяжело дышит и кусает губы, снова опускаясь спиной на влажную теплую постель. Часы на стене извещают, что уже почти шесть часов, и совсем скоро вставать на работу. Нью-Йорк начинает жить рано, это не ленивый Южный парк, тут либо работай, либо сдохни. — Ты что, проснулся уже?.. — мягкий приглушённый голос от двери заставляет Кайла повернуть голову и увидеть Картмана в своём излюбленном банном халате с дурацкими красными цветами. Картман садится рядом и наклоняется к нему, от Картмана пахнет мятной зубной пастой и кокосовым гелем для душа, и Кайл блаженно закрывает глаза, утыкаясь носом в широкую грудь. — Угу. Мне кошмар снился... — вяло вздыхает Брофловски и отстраняется, чтобы утонуть в чужих мягких и таких родных губах, которые, как и всегда, слишком быстро переходят от невинных касаний к задыхающимся судорожным поцелуям, когда никому не хватает дыхания. — Ничего... — Картман оттягивает голову Кайла назад, открывая себе доступ к тонкой прекрасной шее с выступающим кадыком, любуется ею пару секунд, а потом начинает жадно облизывать её, — ничего... Ты ведь знаешь, что я здесь для того, чтобы всегда защитить тебя. Кайл вздрагивает.