Some Reasons To Be Alive

Это промозглое серое утро с орущим надрывно металлическим будильником в очередной раз бьёт точным выстрелом-осознанием в висок Кайла. Он мог бы сейчас валяться на солнечном побережье Средиземного моря, поедать тропические фрукты в лесах Амазонии или, на худой конец, танцевать на грязном тротуаре под красочную мексиканскую музыку. Он мог бы заслуженно отдыхать после знатно попортившей его кровь учёбы хотя бы месяц, мог бы потратить накопленные средства на хороший тур по всему миру, а не выложить их все перед суровым бородатым арендодателем квартиры, оплачивая проживание сразу за год. В конце концов, кто знает, что произойдёт за этот год? Кайл добирается до ванной комнаты и долго рассматривает в зеркало своё лицо — бледное, с выступающими скулами и красноватым длинным носом, на котором красуется неуместный подростковый прыщ. Он оттягивает пальцами мешки под глазами и проверяет, нет ли у него анемии так, как в детстве учила его мама. Скорее всего, есть, но что с ней делать Кайл все равно не имеет представления. В теории он должен зайти в аптеку и купить препараты железа, но на практике он, конечно же, забудет об этом, погружённый в насущные рабочие проблемы. Он завтракает тостами и холодным кофе и спешно надевает выглаженную заранее, но всё равно отчего-то противно мятую рубашку грязно-серого цвета и вешает на шею галстук, автоматически завязывая самый простой узел. На него в зеркало смотрит тощий пацан двадцати четырёх лет, который два месяца назад сам сидел за партой, а теперь занимает законное место за учительским столом. Кайл моргает и видит уже сосредоточенного молодого человека с проступающими морщинками под глазами и потрескавшимися губами, с устало приопущенными веками и синеватыми следами под ними. Это куда больше соответствует его профессии и, по меньшей мере, придаёт ему значимости в своих же глазах. Так и должен выглядеть учитель истории старшей школы. Так выглядел его историк в колледже. Если ты устаешь — значит, ты не бездельник. Значит, ты заслужил свой кусок хлеба. Всё правильно. Кайл кивает самому себе, хватает зонт и кожаный потёртый портфель и закрывает дверь на два ключа. В мозгу саднит противная мысль, что он был слишком радикален, когда решительно отказался вернуться в родной город в дом родителей и согласился на преподавание после первого же собеседования в старшей школе Южного Сиэтла. Директор — пожилая интеллигентная женщина — была чрезвычайно мила с ним и много расспрашивала про его мотивацию. Кайлу казалось, что он говорит полную чушь, что такой бред, который он произносит, говорят только в дешевых мелодрамах высоким тоном, и это звучит отвратительно, но миссис Гринс участливо пожала ему руки и провела по всему зданию, открывая кабинеты и рассказывая о самых интересных учениках, подающих надежды. Проснувшись на следующее утро после заключения договора в холодной скрипучей постели, Кайл подумал, что на него просто решили повесить всю ответственность разом, и лучше него, наивного юнца без опыта работы, никто не подошёл бы на эту роль. Иначе почему ему не сказали о каких-то переработках или возможных проблемах заранее? Что-то явно было не в порядке. Кайл ожидал подвоха два месяца. Он подозрительно осматривался и на всякий случай не знакомился с преподавательским составом близко, готовый в любой момент забрать свои документы. А потом в один момент понял, что никакого подвоха нет, что никто не желает ему зла, а за доброжелательностью директора не скрывается никакого злого умысла. Ещё он понял, что все учителя во все времена безбожно перерабатывают и чертовски устают, но это не имеет никакого отношения к заговору против него, Кайла Брофловски. Понял и начал перерабатывать вместе со всеми, оставаясь для проверки тетрадей и тестов после шести часов и потребляя кофе из пакетиков так же, как и все остальные. Он просто привык, и мир вокруг снова расширился до привычных размеров, снова начал включать в себя хороших людей и их тёплые улыбки. Кайл познакомился с Анной Дафтшелт, преподавательницей французского, от которой всегда пахло свежими фруктами, с мистером Гаксом, который любил петь в учительской, когда проверяет домашние работы по географии, и обнаружил, что директор подозрительно похожа на его мать. Докручивать мысль о том, что все женщины такого возраста и цвета волос видят в нём жалкого маленького мальчика, которым можно манипулировать, он тогда, к счастью, не стал. На улице по-прежнему слякотно и мокро, а над городом стоит плотный туман, и Кайл идёт почти вслепую, стараясь обходить прохожих и не моргать слишком медленно, иначе велик риск не открыть глаза в очередной раз. Он думает о том, что, чёрт возьми, пятый день спит меньше шести часов, и это неправильно, с этим нужно что-то делать, иначе он просто не выдержит, забуксует, как старая машина на ухабистой дороге. На светофоре его внимание привлекает серебристая спортивная машина, из которой доносится громкая, оглушающе громкая музыка, которая должна сообщить окружающим, насколько крут хозяин машины. Кайл морщится и трёт пальцами висок. Его всегда раздражали такие люди. Музыка, какой бы громкой она не была, должна звучать внутри салона и не просачиваться наружу, чёрт побери! Не всем людям приятно слушать то, что слушаешь ты, и это надо учитывать. Так делают хорошие, ответственные люди, к которым Кайл себя вполне справедливо причисляет. Наконец машина срывается с места, обдавая всех стоящих на тротуаре грязными брызгами, и уносится в даль под тихие переругивания испачканных людей. Кайл, благоразумно сделавший шаг назад, сдерживает улыбку победителя и продолжает свое шествие в чистой одежде. Он переступает порог класса за пять минут до звонка и сверяется с часами — 7:55, всё верно. У него ещё есть возможность выложить учебник, тетрадь и письменные принадлежности, а так же проверить список, который милая секретарь каждый день кладёт ему на стол. Он привычно пробегает перечень фамилий глазами, готовый ставить галочки в соответствующих окошках, когда случайно натыкается взглядом на новую фамилию в самом конце списка. Кайл озадаченно садится на стул, снимая с себя пальтишко, которое отправляется на спинку стула, и крутит карандаш в руке. Новый ученик. В общем-то ничего особенного, если исключить тот факт, что прошло уже почти два месяца с тех пор, как в школе идут уроки после каникул. «Перевёлся только-только», решает Кайл и раскрывает учебник. По плану сегодня начало большой темы, изучение которой растянется на несколько занятий. Кайл с улыбкой отмечает, что его больше не трясёт мелкой дрожью, а руки под одеждой не покрываются гусиной кожей от волнения. Рубеж перейден, он — учитель, который смог наладить контакт с классом, несмотря на свой молодой возраст. Он готовился к худшему, когда шёл на свой первый урок, готовился ловить комки мокрой бумаги и тонуть в пучинах глумливого смеха, но... на удивление выпускной класс оказался очень хорошим, спокойным и терпеливым. Они серьёзно переносили его заикание на протяжение всего часа, его судорожное опрокидывание стакана с водой (дважды!), его неловкий смех и потирание затылка, а, самое главное, они понимали причину его волнения и всеми силами старались вести себя идеально. Кайл был благодарен настолько, что первый рабочий вечер дома он проревел в подушку — от стресса, страха и того мучительного чувства, что в этой доброжелательности подростков тоже кроется какой-то подвох. Единственная сложность этого класса заключается в том, что в него собирается влиться новый ученик и, судя по всему, именно на его уроке. Кайл, чёрт возьми, абсолютно не помнит, как на практике прорабатывал эту ситуацию и что говорил на ней. Должно ли быть это классическое «познакомьтесь, дети, и помогите новичку влиться в ваш коллектив», или наоборот не нужно ничего говорить, кроме короткого приветствия? Кайл трясущимися руками гуглит этот вопрос, заранее понимая, что не найдёт ответ. — Доброе утро, мистер Брофловски. — Здрасте! — Здравствуйте, мистер Брофловски! Кайл резко прячет смартфон в стол и широко улыбается, поправляя выбившуюся прядь за ухо. Волосы всегда были и есть его большой проблемой, но что-то с ними сделать радикально всё ещё представляется ему невозможным, как отрезать себе здоровую конечность. — Всем привет... Сегодня начнём новую тему. Вторая мировая война. Кайл улыбается, глядя как рассаживаются эти здоровые парни и высокие девушки за небольшие парты. Они похожи на больших птенцов, пытающихся уместиться в маленькое гнездо, думает он. На душе становится спокойнее — ещё один обычный, и оттого славный день без всяких ненужных потрясений. Дверь открывается с тихим скрипом, и на пороге появляется какая-то фигура, которую Кайл замечает сперва боковым зрением, подсознательно отмечая, насколько она крупная, а потом поворачивает голову и, сдерживая удивление от крупных габаритов ученика, улыбается. — Хм, доброе утро. Вы, очевидно, мистер Картман? — Очевидно, — хмыкает вошедший и хрустит шеей, как будто пришёл не учиться, а бить морды, и первая на очереди морда — его, Кайла Брофловски. — Эм... Садитесь, пожалуйста, — Кайл ищет взглядом свободное место и кивает на единственную пустую парту в самом конце. Пиджак начинает неожиданно врезаться в подмышки, а ноготь на указательном пальце левой руки пронзительно болеть. Этот Картман действительно здоровенный. Он крупнее всех в классе, и можно было бы подумать, что он культурист или профессиональный спортсмен, если бы большой живот, обтянутый тёмно-красным свитером не говорил о том, что перед Кайлом просто любитель вкусно поесть. Или больной человек с проблемами эндокринной системы. Кайл слишком далёк от того, чтобы считать каких-то людей некрасивыми из-за их веса, но не отметить про себя размеры новенького он просто не смог. Картман смотрит на него его спокойным насмешливым взглядом, чему Кайл не придаёт значения просто потому, что утыкается взглядом в книгу, а потом проходит между рядами, задевая рюкзаком чужие парты. — Зачем ты вернулся? — Чувак, а как же Нью-Йорк? Кайл отрывается от серых страниц и вопросительно приподнимает брови. Всё выглядит так, будто дети знают новенького. — Мистер Картман... Вы уже учились в старшей школе Южного Сиэтла? Картман располагает своё тело на маленьком стуле, очевидно, испытывая дискомфорт, и кладёт руки на парту, сразу же занимая ими всё свободное место. Он смотрит в упор, несмотря на то, что между ними четыре ряда чужих спин и как минимум десяток метров. — Ага. Начинайте урок. Кайл хмурится от такой неожиданной наглости и пожимает плечами. В конце концов нет смысла знакомиться с тем, кто сам этого не желает. Это не входит в его программу. Кайл возвращается за свой стол, стараясь игнорировать неприятный осадок в глотке, как будто он только что сам послал кого-то матом. — Что же... Давайте приступим. Наша тема, которой мы будем заниматься на протяжении шести занятий, это вторая мировая война. Сегодня мы поговорим о её причинах, о предвоенном времени и разных факторах, которые повлияли на ход событий... Сперва мы... В чём дело? Он недовольно оборачивается, когда слышит за своей спиной хрипловатый издевательский смех. Такого никогда не было. В этом классе — никогда. — Нет, ничего. Продолжайте, мистер... Брофловски... — новый ученик крутит блестящую металлическую ручку в руке и широко улыбается, стараясь контролировать свой смех. Кайлу кажется, что он произносит его фамилию с трудом и неохотой, будто она плохо звучит или обозначает что-то плохое. Он смаргивает. — Держите себя в руках, пожалуйста. Для смеха есть специально отведённое время, называется перемена. Он отворачивается к доске, чувствуя, что это первый камешек в его ботинке. Откуда-то появляется скрежещущее чувство, что его так просто не получится вытряхнуть. «Ну вот, это и значит быть учителем. А не только прилизанные детские мордашки, внимающие каждому твоему слову. Привыкай» — Вот уж не думал, что меня когда-то попытаются ограничить в моём праве смеяться. — Я не... — Кайл оборачивается с мелком в руке. Его брови ходят ходуном от волнения, — я не... Ограничиваю вас в правах. Я напоминаю, что урок предназначен для другого. — Так у меня есть право? А? Имею я юридическое право смеяться, мистер Брофловски? — Картман очевидно упивается видом смущённого, бледного и красного одновременно преподавателя. — Юридическое — да, но... Вы не имеете права препятствовать проведению урока, — Кайл твердо сжимает губы, готовый дать отпор любой ценой. У него трясутся колени, но, по счастью, об этом никто не знает. «Почему всё не может быть хорошо?.. Ах, ну да, потому что это грёбаная жизнь» Картман смотрит на него с улыбкой очень долго, так долго, что у Кайла начинает тонко звенеть в ушах, и неожиданно благосклонно кивает: — Продолжайте. Продолжайте, пожалуйста, мистер Брофловски. Кайл резко отворачивается к доске, не намеренный больше тратить ни минуты учебного времени на этого хулигана, и где-то в голове эхом отдаётся наглый голос, разрешающий ему продолжить урок. Этот час проходит относительно гладко, за исключением того, что новичок неотрывно смотрит на него со своей дальней парты, даже когда что-то пишет в тетради. Кайл надеется, что он пишет задание, которое он задал. Он не желает встречаться взглядом и переводит его на светлую голову девочки на первой парте. Лили Симонс. Отличница по всем предметам. Председатель женского клуба. Её он застал в мужском туалете с членом Майка Марсона во рту. Это ничего не изменило для него. Он переводит взгляд левее, на Остина Краверса. Лопоухий и сутулый, с бегающим взглядом и вторым подбородком — Кайл знает, что Остин отличный программист, который занимается сайтом старшей школы и никогда никого не подводит. Кайл, разумеется, никого из них не любит так, как любят старые учителя, проводящие с учениками бо́льшую часть своей жизни, но он отдаёт им должное — это хорошие люди, которые знают, чего хотят в жизни и умеют признавать свои недостатки и слабости. Кайл уважает тех, кто не считает себя идеальным. Он сам далёк от того, чтобы хотя бы сформировать в своей голове собственный наилучший образ. Когда перед ним внезапно оказывается лист Картман, Кайл чувствует запах его парфюма — приторно медовый с корицей — и ему впервые хочется нагрубить, глупо и беспричинно высмеять этого ученика, заявить, что место коричных булочек в столовой, а не в кабинете истории, но он прикусывает губу и кивает на стопку с тетрадями: — Кладите сюда. Я проверю, оценки и комментарии на следующем уроке. Дома почитайте про ключевые фигуры второй мировой и распределите между собой, кто и про кого будет рассказывать. Можете разбиться на группы, главное, чтобы все вы были задействованы так или иначе, и чтобы важных исторических фигур было не меньше семи. Договорились? Отлично. Он кивает выходящим из класса ученикам и передаёт заполненный список с фамилиями старосте класса, которая с улыбкой интересуется, какой у него следующий урок. — Девятый класс, — Кайл многозначительно закатывает глаза и смеётся, намекая на то, что они сущие дьяволы в сравнении с выпускниками. Девочка тоже смеётся и выходит, оставляя Картмана в дверях. Он не торопится. Продолжает буравить Брофловски тяжёлым взглядом и перебрасывать в руке айфон. Кайл находит в себе силы, чтобы достать термос и бутерброд и максимально незаинтересованно глянуть в сторону двери: — Что-то ещё, мистер Картман? — Меня зовут Эрик. — Я учту, мистер Картман, — спокойно глядя прямо в злые голубые глаза, Кайл откусывает от бутерброда, даже не заботясь, что пачкает губы крошками и кетчупом. Дверь за Картманом хлопает так, что Кайл закрывает глаза и ест бутерброд с осыпавшейся побелкой. В пятницу, когда у десятого снова первый урок истории, Кайл долго мучается от диареи, поэтому выбегает из дома, когда часы показывают 7:45. Это катастрофа, потому что путь до старшей школы занимает у него пешком не меньше двадцати минут, если идти в приличном темпе, почти бегом. Вариант только один — поймать такси и потратить лишние десять баксов, зато приехать вовремя. Ещё три минуты Кайл возится с приложением, которое в самый неподходящий для этого момент начинает зависать. Кайл злится и обматывает горло длинным шарфом, который должен защитить его от холодного ветра, но вместо этого только волочится по земле и цепляет грязь. — Давай уже, твою мать!.. Он воровато оглядывается, надеясь, что поблизости нет какого-нибудь ученика, который мог бы заметить этот эмоциональный порыв, а особенно, что поблизости нет Эрика Картмана, с которым как-то сразу не задалось. При воспоминании о нём, Кайл чувствует, что некстати холоднеют пальцы от злости. На это решительно нет времени! Отключив в сердцах телефон, Кайл ловит попутку прямо на светофоре и запрыгивает на переднее сиденье. — Скорее, к старшей школе, пожалуйста!.. Водитель, мужчина средних лет в дорогом костюме, удивлённо смотрит на него и срывается с места. — Контрольная, что ли?.. — А? — Кайл судорожно облизывается и смотрит в маленькое зеркало, пытаясь понять, насколько плохо он выглядит, и приходит к заключению, что да, чертовски плохо, если не сказать хуже, — что? — У тебя контрольная, что ли, что так спешишь? Родителей вызовут, если опоздаешь? — мужчина хмыкает, беззлобно улыбаясь, а Кайла накрывает чувство справедливого гнева. Он сводит брови у переносицы и хлопает себя по портфелю на коленях. — Я учитель истории вообще-то! — А-а... — мужчина неопределенно шмыгает носом и сконфуженно пожимает плечами, — извините. — Да... Вы тоже извините... Не люблю опаздывать, — пристыженно оправдывается Кайл, изо всех сил вцепляясь пальцами в сумку, чтобы не сказать другое, чтобы не сказать, что он ненавидит платить в такси. И вообще платить. — Ага, понимаю. Остаток дороги они едут молча, и Кайл благодарен, потому что этот неловкий разговор забудется им уже через две минуты. Он выходит из машины и, нацепив дежурную обязательную улыбку, достаёт из кошелька десятку, в надежде, что этого достаточно. Мужик кусает губы и неохотно берёт бумажку, после чего молча закрывает кайлову дверь и уезжает, а Кайлу открывается вид на роскошный спортивный автомобиль, который издавал вчера ужасающие по громкости звуки музыки. — Мистер Брофловски, — гнусавый и до чёртиков довольный голос касается его слуха раньше, чем Кайл связывает два и два. Ну конечно, кому ещё может принадлежать эта машина? Кайл сдержанно кивает и поворачиватся, чтобы вбежать по лестнице. До урока семь минут, он успел, и это главное. — Мистер Брофловски, день не задался, да?.. — Картман настигает его на ступеньках. У него блестит золотая серьга в ухе, а на пальцах столько колец, сколько не бывает даже на манекенах в ювелирном. Кайлу становится смешно от этой детской демонстрации своего материального состояния, и он улыбается. — Отчего же, мистер Картман? Хороший день. — Вы выглядите так, как будто провели в тюрьме последние десять лет. В тюрьме или в туалете. — Что?! — Кайл резко хватает его за руку, забывая о том, что это совершенно недопустимо. Картман умышленно переходит все возможные границы. — Перестаньте вести себя таким образом, мистер Картман, иначе у нас с вами не получится рабочих взаимоотношений. Кайл пытается сурово глядеть ему в глаза, но, разумеется, краснеет помимо воли. Какого чёрта этот кретин в одежде от Гуччи знает про туалетные приключения в пять утра? Картман улыбается и кладет свою горячую мягкую ладонь поверх его руки: — На что вы намекаете, Кайл?.. Разве учителю можно говорить такое ученику? — Я? — Кайл обескураженно открывает рот и дёргает рукой, надеясь, что все заняты своими делами, — Я ни на что не намекаю... Я говорю прямым текстом: соблюдайте дистанцию. — А то вы... сорвётесь? — Картман тянется к его уху и шепчет прямо в него, едва ли не касаясь губами его волос. — Я бы посмотрел на это... С удовольствием... Кайл отшатывается от него почти в ужасе и бежит по ступенькам вверх. Ну его к чёрту! Ещё не хватало вступать в прения с провокатором на глазах общественности. Уже внутри здания Кайл, с бешено бьющимся сердцем, понимает, что его побег выглядел намного, намного хуже. Несмотря на все его худшие ожидания, урок идёт хорошо, дети увлечённо рассказывают биографии военных и политических деятелей, но Кайл всё ждёт, пока разразится гром. А он безусловно разразится, он чувствует это в животе: тяжёлый ком обхватывает его мышцы и сжимает их изо всех сил. Когда к доске выходит Карман, Кайл понимает, что у него нет группы, что он будет выступать один, и в глубине души прекрасно понимает, почему все отказались от коллективного творчества с этим человеком. От Картмана по-прежнему пахнет мёдом, и Кайл оттягивает воротник рубашки, пытаясь глубоко вдохнуть свежий воздух от окна. Картман рассказывает увлечённо, без бумажки, с указанием дат и мест, безошибочно перебирает фамилии и использует прекрасные метафоры и эпитеты. Кайл ловит себя на том, что заслушался бы этой речью, если бы не одно но. Картман рассказывает о Гитлере. Картман рассказывает о Гитлере так, как будто мечтает снять про него фильм — с придыханием и сумасшедшим блеском в глазах, сжимая и разжимая крупные кулаки. Кайл бледнеет, потому что его худшие опасения подтверждаются у него на глазах. Разумеется, он ставит высший балл, просто потому что того требует его профессия. С точки зрения выполнения задания, Картман блестяще выступил и был вполне осторожен в выражениях, но Кайл, разумеется, понял всё. Чёртов жирный сукин сын. — Мистер Брофловски... — успевший стать ненавистным сладкий голос заставляет его поднять голову от журнала, после того, как он оглашает оценки за прошлое задание на уроке. — Да? — Почему у меня С? — Потому что вы написали в причинах второй мировой войны «еврейскую безнаказанность и хищничество, наглость и подлость, а так же беспрецедентное по своей жестокости убийство посла еврейским негодяем». Дословно. — И что же?.. — Картман придвигает стул и садится напротив, глядит на него почти не мигая, впивается взглядом то в его нос, то в рыжие волосы, то снова заглядывает в глаза масляно и надменно. — Это не соответствует исторической действительности. Думаю, вы об этом осведомлены, мистер Картман, — Кайл чудовищными усилиями воли остаётся спокоен, не вскакивает и не указывает на дверь. Это было бы в высшей степени непедагогично. А он хороший педагог. Он надеется, что хороший. — Вы поставили мне удовлетворительно... потому что вы еврей? — Нет, — Кайл упорно листает журнал, хотя там нет абсолютно ничего интересного. Фамилии и всё тут, — моя национальность здесь совершенно ни при чём. Я поставил удовлетворительно, потому что я историк и историческая правда для меня важнее всего. — Неужели? — Картман хищно щурится и неожиданно болезненно смотрит на его губы. — Мистер... Брофловски... Обсудим историческую правду за ужином? — Простите?.. — Кайл давится воздухом и захлопывает журнал. Это никуда не годится. — За ужином? За каким ещё ужином, мистер Картман? Вы в своём уме?! — За итальянским или французским... Да хоть еврейским, господи боже, — Картман обводит потолок скучающим взглядом и начинает покручивать золотое кольцо на руке, — будто это имеет значение. Я? Да, я в своём уме, мистер Брофловски. Но очень скоро я буду и в вашем. А потом — не только в уме. Картман облизывается как тигр, как чертово дикое животное, наслаждаясь красными пятнами на бледном в зелень лице учителя. У Кайла дрожат ресницы, и совершенно непонятно, что он может сделать: заплакать, ударить по лицу или выпрыгнуть в окно. Картману не хотелось бы ничего из этого списка, поэтому он торопливо покидает класс, подмигнув от двери напоследок. Кайл сидит без движения всю перемену, не в силах даже встать и закрыть дверь класса. Его щёки горят таким огнём, что, не уйди Картман заранее, не преминул бы пошутить про огонь печей концлагеря. Кайл тяжело дышит и сжимает край стола бледными пальцами. Он хочет вскочить и броситься следом за жирной нацистской сволочью, схватить его за плечо и заорать, что этого никогда, ты слышишь, кусок дорогого дерьма, никогда, никогда не будет, но... ... откуда-то, чёрт бы знал откуда, Кайл Брофловски, учитель истории старших классов школы Южного Сиэтла, откуда-то он знает, что так и будет. Как раз так всё и будет.