Some Reasons To Be Alive

У Кайла блеклые ромашки в волосах — они прекрасны — и он чувствует себя птицей с бесконечными крыльями, обнимающей небо. У Кайла в глазах отражаются курчавые бестолковые облака, и когда они заходят за кружок радужки, полностью теряются в белом полотне почти бескровного глаза. У Кайла в руках вселенная и — отчасти — холодная ладонь Картмана, уже почти мужчины, но ещё не совсем. Картман всё ещё носит дурацкие детские комбинезоны и пьёт клубничный коктейль из трубочки на завтрак, непременно пачкая подбородок. Картман всё ещё клеит наклейки на порванные блокноты с разрисованными листами и всё ещё отказывается мириться с черной упрямой щетиной, колюче задевающей ворот его водолазки. Зелёный ворох травы ерошит их волосы, а кроме запаха этой свежести и сырой земли нет, кажется, ничего. У Кайла мёрзнут ноги, и Картман снимает синие свои носки с нарисованными ромашками, чтобы натянуть поверх длиннющих тонких кайловских гольфов. Лёгкая синева неба невесомо проносится над ними, меняя минуты и часы друг на абсолютно такие же часы и минуты — мгновения вечности, без начала и конца, где начинать отсчёт можно с любой точки, не ошибёшься. Рука у Картмана шершавая и грубая — в отличие от мягкого подбородка и бесконечного преданного взгляда, которым он одаривает Кайла всю свою жизнь. Кайл морщит нос и широко улыбается, обнажая крупные белые зубы с едва заметной щербинкой между верхними. Ему щекотно из-за травы и так близко, что он чувствует себя почти что супергероем, у которого из атрибутов костюма — только разноцветные носки. — Эрик, — неожиданно тихо, почти шёпотом произносит он, разбивая благодатную свежую тишину. — Кайл... — Эрик отвечает так же тихо, боясь спугнуть эту странную нежную гармонию между высоких разнозеленых стебельков весны. Ему режут глаза солнца, застрявшие в волосах Кайла, и это лучшая боль, наверное. — Назови меня ещё... Как-нибудь... По-своему. По-дурацки... — Кайл смущается и прикусывает губу, глядя на Картмана вызывающе игриво почти помимо своей воли. Его пальцы крепче сжимают чужую ладонь. Воздух пронзительно быстро наполняется запахом мёда и терпкой травяного завара. А больше ничего нет. — Нежность моя невыразимая... Мальчик мой вечный... Глупый небесный птенец... Сладкий греховный нектар... Моя любимая смерть... — Хватит, прекрати! — Кайл хохочет, заливаясь красками и закрывая обеими ладонями красное лицо. Ромашки летят из его волос в траву. Картман глядит на него и улыбается — как бог, почивший от дел своих, как вечная эссенция, пропитавшая собой каждый атом пространства, как монада высшего порядка. Как самый счастливый человек на свете.