Some Reasons To Be Alive

В вечернем полумраке комнаты с плотно задёрнутыми тяжёлыми шторами, когда единственным источником света являются две белые восковые свечи, истекающие мутными слезами, чувства обостряются до предела. Тонкий восточный аромат благовоний, среди которых на удивление органично оказывается кедр и миндаль, лёгкой щекоткой касается обонятельных рецепторов, и по кончикам пальцев проходит ток — едва заметными разрядами — пока по позвоночнику сбегают ряды испуганных мурашек и теряются где-то на лодыжках. Блестящий шёлк мягко обнимает острые колени Кайла, и он поджимает губы в ожидании. Тот, кого он ждёт, не имеет привычки опаздывать; по правде говоря, единственный, кто периодически задерживается в пробках по дороге в этот отель — это Кайл. Он ненавидит свои задержки, просто потому что заставлять этого человека скучающе сидеть в кресле, хрустя своими мозолистыми пальцами, кажется ему чудовищно-преступным. Лучше уйти с последней пары, лучше бежать сломя голову на красный свет через дорогу, чем прийти позже на пять минут. Сегодня Кайл умудряется прийти раньше на полчаса, и этого времени едва хватает на то, чтобы привести себя в порядок и подготовиться к встрече — принять душ, где он тщательно трёт себя жёсткой мочалкой, параноидально остерегаясь пропустить хотя бы один участок кожи, и тот, кто будет касаться его, вдруг почувствует... грязь под своими пальцами. Это будет крахом, катастрофой, этого нельзя допустить. Когда тело полностью вымыто и приятно пахнет ванильным гелем для душа, Кайл торопливо сушит волосы и собирает их в хвост на макушке, хотя несколько прядей неизменно выберутся из плена и непокорно нависнут над глазами — как всегда. Ещё Кайлу болезненно хочется убедиться, что он чист абсолютно везде, особенно там, сзади, но негативный опыт, когда его гость обнаружил, что Кайл проникал в себя пальцами, раз и навсегда отбил желание касаться себя в интимных зонах. Тогда гость не был зол, но недоволен — более чем, и этого оказалось достаточно, чтобы щёки и кожа головы горели от стыда. Словно Кайл нарушил негласное правило, словно он трогал без спроса то, что ему не принадлежало. Кайл всегда был хорошим мальчиком, Кайл всегда усваивал уроки с первого раза. Кайлу чертовски хочется быть уверенным, что он сделал со своим телом всё, что должен был, но всё, что он в действительности может — это забраться на идеально разглаженный чёрный шёлк, занять излюбленную позу на коленях с опущенной головой и терпеливо ждать, пока часовая стрелка в коридоре доберётся до отметки в 7, а мелодичный пересвист деревянной глупой птицы известит об этом всех посетителей отеля. Это девятый раз. Девятая встреча. Кайл думает о магическом значении числа девять, о том, что нумерология считает девятку символом идеализма и о том, насколько он, чёрт возьми, далёк от этого жизненного принципа при всём своём стремлении к нему. К чёрту символы и всю эту мутотень, это всё волнение из-за предвкушения... это из-за... Когда дверь с резной ручкой наконец с лёгким скрипом открывается, Кайл сдерживает выдох облегчения — всякий раз сомнения рассеиваются именно этим звуком. Кайл не поднимает головы, но это и не нужно — он чувствует по походке, по тонкому шлейфу дорогих португальских духов, по тому, с каким звуком дверь плавно закрывается. Он знает, кто это и зачем, знает и опускает голову ниже, склоняя её в жесте библейского благоговения. Вошедший не торопится подходить ближе, сперва медленно снимает своё пальто и вешает на вешалку в углу, затем аккуратно складывает свой шарф на кресло — Кайл слышит каждое прикосновение этих пальцев к нежной ткани — и несколько мгновений стоит неподвижно, разглядывая свою послушную обнажённую жертву, насколько это позволяют столь жалкие источники света. Кайл успевает вспотеть от волнения снова, и это он ненавидит больше всего на свете. Запах его собственного дезодоранта бьёт ему в нос — и хочется стиснуть зубы от негодования на самого себя и на этот ужасный дешёвый способ пахнуть лишь немного приятнее грязи. Вероятно, мельтешение на кровати наконец надоедает гостю, и он в пять шагов преодолевает расстояние между ним и кроватью. Теперь Кайл может видеть его ноги в деловых темных брюках, чувствовать его тихое размеренное дыхание совсем рядом с собой и слышать движение руки, плавно опускающейся на его голову. Это поощрение. Ладонь ложится чуть выше резинки, слегка сжимает голову в ладонь и треплет кудри пальцами, заставляя Кайла закрыть глаза. Всё это время с момента принятия душа он думал о чём угодно кроме того, что его собственный пах начинает неумолимо ныть, будучи куда более нетерпеливым нежели все остальное тело. Теперь же простое прикосновение тяжелой руки к голове кажется верхом безумия, верхом томительного издевательства — и ведь это даже не начало. Голова начинает кружиться словно бы от духоты, и Кайл сглатывает слюну, чтобы немного успокоиться. Гость шелестит рукавом и садится рядом, проводит другой рукой по напряжённой горячей спине и задерживается жёсткими подушечками пальцев на каждом отдельном позвонке. — Сегодня ты не опоздал... но был ли ты хорошим мальчиком на занятиях? Тихий вкрадчивый голос звучит хрипловато — Кайл думает, что в частности из-за сильного акцента. Английский не является родным языком для его гостя, и этот человек не предпринимает ни одной попытки, чтобы приблизиться к тому, как говорят в Америке. Кайл всякий раз восхищается тому, как привычные слова, облечённые в это каменистое неповоротливое произношение, звучат совершенно иначе, совершенно... будоражаще, волнующе, будто крупный гравий медленно сыплется вниз, кроша ещё более мелкие камни. Кайл настолько погружается в свои ощущения, что совершенно упускает суть вопроса — потому он получает лёгкий, но чрезвычайно звонкий шлепок по бледному заду и скованно охает, больше от смущения, чем от боли. Сам факт того, что он добровольно стоит обнажённым на коленях рядом с полузнакомым человеком с грохочущим между рёбер именем Эрик, что только мрак не даёт тому видеть все его изъяны, все родинки и волосинки, что этот Эрик намного — намного — старше него, сам факт этого заставляет Кайла растворяться в душном плотном пространстве маленького номера. И тем не менее, если он хочет — а он хочет! — избежать другого, не менее постыдного удара, ему необходимо собраться с мыслями и ответить на вопрос. Кайл приоткрывает рот и молчит несколько долгих секунд, борясь с напряжением в висках и напрочь пересохшими губами, а затем тихо произносит: — Да, сэр... я был хорошим мальчиком. Гость удовлетворённо хмыкает и легко проскальзывает рукой под вжатый упругий живот. Кайл вскрикивает, потому что чужие пальцы не касаются его пениса, они оглаживают его пупок, надавливают на дорожку волос и старательно игнорируют припухшее естество, что в скором времени рискует быть прижатым к животу естественной волной возбуждения. Пока же шёлковые простыни слишком деликатно соприкасаются с напряжением в паху, чтобы вызвать преждевременное семяизвержение, но если это продлится хотя бы полчаса... Кайл знает, что ему нельзя кончать раньше времени; раньше того, как кончит господин Картман, его гость и, пожалуй, возлюбленный. Кайл теряется внутри себя, стоит только задуматься о том, что он испытывает помимо всепоглощающего удовольствия и уважения, Кайла словно обжигает кипятком, и он умоляет себя думать о чем-либо угодно другом, иначе... иначе это будет чертовски, оглушительно больно — осознать единожды и после снова и снова, что ты не более чем приятное времяпровождение и об этом изначально и шла речь. Кайл отлично помнит, что он согласно кивнул, изо всех сил делая вид, что это далеко не первый раз, когда он соглашается на секс вне отношений. Кайл отлично помнит, что спустя тридцать минут после того, как они пожали друг другу руки и разошлись, он уже рыдал в туалете ближайшего кафе, слыша, как бешено бьётся его испуганное сердце. Кайл отлично помнит, что он дожил до 18 лет девственником и единственное, что было в его жизни, связанное со всем этим, это поцелуй в двенадцать лет с одноклассницей. После поцелуя, к слову, всё осталось прежним. И одноклассница, и Кайл, и их дружеские отношения. Тогда же, стоя перед крупным импозантным мужчиной в солнцезащитных очках и глядя на его протянутую руку, Кайл ни на секунду не задумался о том, чтобы отказаться от предложения. Наверное, всё дело было в шраме, рассекающем белой линией всю руку. Или, скорее, в том, как он приподнял очки, и посмотрел прямо в его маленькую тщедушную душонку своими глубокими серыми глазами. На самом деле, у Кайла изначально не было выбора. — Хм... Тебе сказал это кто-то посторонний? Кто-то считает тебя хорошим мальчиком? Требовательный голос рывком возвращает Кайла в номер отеля, где он всё ещё стоит на коленях, упираясь ладонями в простынь и дышит в раскрытые сухие губы. Рука господина Картмана всё ещё поглаживает его живот, теперь словно случайно задевая кольцом на большом пальце его блестящую от смазки головку. Кайлу требуется некоторое время, чтобы сфокусировать взгляд на дверной ручке, и ещё несколько, чтобы сжать пальцы на ногах — иначе он кончит. Так быстро и так безнадёжно. — Нет, сэр... Никто не думает, какой я мальчик. Никто, кроме вас. — Хорошо, если так, — Картман отстраняется, резко выдергивая руку из-под его живота, и Кайла прошибает насквозь от этого неожиданного контраста. Он слышит, что Картман расстегивает сперва свой дорогой ремень на брюках, а затем саму ширинку, Кайл прижимается грудью к кровати в надежде успокоить сердце, и дёргает головой, не в состоянии прийти в себя. Его мутит, его кружит, его даже подташнивает, и он прислушивается к тихому треску свечи, чтобы хотя бы не двинуться рассудком. Всё-таки это слишком для него. Каждый раз он практически теряет сознание, и едва ли это нормально. Всё-таки, может, стоит отказаться от этого... всего? Этого запаха, этих движений, этого шёлка и грубого квадратного голоса, теперь водопадом разбивающего камни. — Хорошо, если так, mein kleiner Junge ... meine sanfte Rücksichtslosigkeit¹... Кайл не понимает ничего, когда Эрик Картман срывается голосом на свой родной язык, Кайл не понимает ничего, кроме того, что он умирает. Его касаются словно бы тысячи рук, тысяча глаз смотрит на него, — хотя у Эрика всего два глаза и две руки, хотя он всего-навсего достаёт свой напряжённый влажный член из белья и ведёт им по ягодице Кайла, захватывая его бока в плен крепких ладоней. У Кайла дрожит кадык, и в ушах непрекращающийся звон его голоса, у Кайла перед глазами круги и пятна разного цвета, особенного много красного, черного и белого, и эта пугающая триада в сочетании с хриплым шёпотом за его ухом возвращает его туда, где он никогда не был, где снег забивался за ворот, а чужие окрики заставляли сердце обмирать всякий раз заново. Там, в далёкой Польше, он бы лежал с простреленной дырой в сердце, а Эрик Теодор Картман в белой от снега форме нависал бы над ним точно так же, и бормотал бы точно так же свои непонятные грубые слова, — только Кайл уже не мог бы слышать их. Он всхлипываёт и дёргается, впервые проявляя инициативу за этот вечер, прижимается спиной к чужой груди, наслаждаясь тем, что он здесь, что он, — выкуси, смерть! — живой, что мягкий паточный голос теперь льётся по его загривку, ласкает его шею и плечи вперемешку с губами, что крупный член господина Картмана до сумасшествия медленно входит в его узкий почти не смазанный зад, что его широкие ладони перехватывают Кайла поперёк груди — так грубо и так осторожно одновременно, что его пальцы находят нежный сосок и крепко сжимают, словно это совершенно нечто ненужное... — Meine Süße, meine Anspannung, mein Unmögliches ... Ich will dich ganz ...² Движения ускоряются, Кайл распахивает глаза, когда слышит, как налитые крупные яйца долбят его по ягодицам, когда чувствует, насколько же глубоко Эрик Картман в нём — со своими стальными руками, сжимающими его сзади, с крепким членом внутри его задницы, толкающимся прямо в простату, с его судорожными укусами в плечи и беспорядочными громкими поцелуями во влажные от его же слюны уши, с его непонятными немецкими заклинаниями, от которых Кайла ведёт так, что он уже не понимает, сколько раз он кончил и имел ли на это право... — Ich ficke dich, ich ficke dich wie eine kleine Schlampe ... und ich möchte, dass du jetzt für mich abspritzt!³ Кайл запрокидывает голову на чужое плечо — его отдельного больше не существует, он насаживается на толстый член так, словно это всегда было частью его, скользит по нему сам до конца, когда Картман с силой сжимает его обрезанный пенис у основания и накрывает пальцем головку. — Я сказал, кончи для меня... Прямо сейчас. Кайл скрипит зубами и закатывает глаза, когда горячая оглушающая волна накрывает его с двух сторон, и толчки в заднице превращаются в вязкое тёплое спокойствие. Он рассеянно смотрит на блеск его собственной спермы на чужой ладони и бессильно валится на кровать, не в состоянии даже закрыть рот. Картман сидит неподвижно чуть больше минуты, приводя дыхание в порядок, а потом укрывает Кайла тёмным покрывалом с головой — почти как мёртвое тело. — До встречи, Кайл. Береги себя, чтобы потом я мог позаботиться о тебе. Дверь закрывается с характерным щелчком, а дурацкая птица оповещает посетителей о том, что прошёл ещё один час их бесполезной жизни. Кайл обессиленно обнимает подушку и пытается не улыбаться, но... ...чтобы потом я мог позаботиться о тебе. ¹ — мой маленький мальчик, моё нежное безрассудство ² — Моя сладость, мое напряжение, моё невозможное... Я хочу тебя полностью... ³ — Я трахаю тебя, я трахаю тебя, как маленькую сучку... и я хочу, чтобы ты кончил для меня сейчас!