твои неважные шестнадцать

Максима совесть не мучает. Ни когда он вещи Кристине обратно кидает, ни когда с Трущёвым взглядом пересекается, который просёк ещё утром причину, по которой другу сегодня было «очень нужно» оказаться в школе. Кошелева сбегала от Макса слишком долго и так упорно, что разве что пятки не сверкали. И выловить птичку в её же клетке, в которой она заперта с восьми тридцати утра до трёх дня, было вполне реально и ощутимо настолько, насколько можно было вообще представить. Ведь на назначенные встречи она не приходила, в компанию нос больше не совала, как бы те не пытались вытащить её погулять. Убралась из жизни его настолько, что он, в привычном пьяном состоянии, едва не принял её за галлюцинацию. Но Кошелева была живой; по крайней мере физически так точно, ведь хрупкую фигуру Анисимов слишком часто высматривал в толпе школьников, идущих после уроков. После первого октября, полупустой бутылки водки и компаньона Олега, что пил и не морщился, Кристина ощетинилась настолько, насколько позволяли ей дружеские отношения с Дианой и Сережей и приятельские — с Олегом, Назимой и с Женей. Анисимов пролетел в тот же вечер, когда собрался проводить ту до дома. Получил прямое «Отъебись» от пьяной, а оттого и смелой Кристины. И, к удивлению всей компании, лишь больше вмешался в жизнь шестнадцатилетней Кристины Кошелевой, которая искренне хотела покоя. Поэтому и приперся на праздник в честь такой славной профессии как учитель, лишь подсознательно понимая, что выглядит как ебанный маньяк, преследующий школьницу. И такую версию, как ни странно, высказал именно Серёжа, делавший всё, чтобы птички оказались в одной клетке, да и наконец поговорили. Но трепаться Анисимов не решил. По смертельно красной Кристине, бегущей по коридору, Трущев это понял явственно. И он даже не затормозил её. Лишь проводил голые ноги Кошелевой взглядом и откинулся от стены, намереваясь явиться к виновнику раскрасневшейся десятиклассницы. И тот благо ждать себя не заставил, смсками описав своё местоположение. В пустом кабинете было тоскливо, темно и грязно. И на учительском столе восседал Анисимов, крутя сигарету меж пальцев. Трущёв медленно, но тяжело прошагал расстояние от двери до стола и уселся на парту напротив. На которую ещё пять минут назад Анисимов нетерпеливо усаживал Кошелеву, усыпая поцелуями её красивые ключицы. Думать о том, куда это могло зайти не хотелось. — Тут есть эти ваши датчики дыма? — разрезал тишину Макс, с силой отрываясь от разглядывания парты и переводя взгляд на друга. Тот спешно обвёл помещение взглядом, а потом усмехнулся: — Похуй. И достал из кармана свою пачку, быстро вынудив оттуда зажигалку и сигарету. Макс же ухмыльнулся и последовал за другом, зажигая толстую палочку. — Я видел её, — меж затяжек бросил Серёжа, пытаясь отследить на лице Анисимова хоть какую-то эмоцию. Но вместо всего привычного он сухо поджал губы, — Растрепанная и красная. Проинформировал Серёжа, буравя взглядом неизменившееся лицо. — С голыми ногами! — высказался с чувством Серёжа вконец, и Макс наконец улыбнулся, глядя на него исподлобья. — И давно ты на её ноги пялишься, придурок? — не без шутки проговорил Анисимов, щуря глаза, — Назимы тебе не хватает? Так я ей скажу!.. Громкий смех заполнил грязное и темное место и оно показалось Трущёву уже не таким тоскливым. Тащить что-то из Максима Серёже не хотелось, хоть и какая-то часть его изнывала от любопытства, как «голубки» (так Трущёв назвал их однажды, за что чуть было не лишился друга) поворкуют. Или не только… Но Анисимову нужно было радоваться, что в его друге здравого смысла было больше, чем любительницы послушать о чужой жизни, и он не полез с расспросами о том, почему же у Кошелевой все-таки вид растрёпанный, щеки красные, а ноги — голые. Вместо этого Трущев подарил Максу время подумать, да пораскинуть собственными мозгами о том, что произошло и что будет дальше. — Я все проебал! — изрёк Анисимов, качая головой, спустя полчаса, идя к дому Сережи. Второму, кажется, было не до него; он в тот момент как раз переглядывался с Назимой, идущей рядом, крепче переплетая их пальцы; но Трущев все же, кажется, друга услышал и взглядом проводил его фигуру, шагающую впереди. Макс шёл, засунув руки в штаны и опустив голову, считая перед собой камни, и совершенно точно был уверен в том, что все потеряно. — Ну она же от тебя не сбежала, — поместил руку на плече друга, произнёс Серёжа и несильно его сжал, — Крис, конечно, котёнок ещё тот, но в случае чего коготки бы выпустила, — он кинул беглый взгляд на Джанибекову, наблюдая за тем, как она воспримет такое сравнение, но той, кажется, было все равно. Даже если бы Трущев сейчас сказал, что провожал её худые голые ноги взглядом и находил Кристину достаточно привлекательной, то ей бы было, кажется, наплевать. Назима упорно, подобно Максиму, изучала землю, по которой вышагивала. А Серёжа понял, что отвлёкся. — И значит она тебя не оттолкнула потому что не захотела. А, следовательно, — Серёжа сильнее сжал плечо Анисимова, привлекая внимание, — ты ей симпатичен. И не все проебано! И вряд ли кто-то смог бы переубедить Серёжу сегодня. В том, что птички поладят он был уверен. Вопрос стоял в другом — когда. /// А Кристину этажом ниже ждал такой погром, которого, кажется, ей даже не устраивали родители. Софа, еще не растерявшая остатки самоконтроля, достаточно спокойно передала той куртку и портфель, а потом прошлась взглядом по внешнему виду подруги и, не сдержавшись, выпалила: — Где ты, мать твою, была? И так на Кошелеву вылилась масса вопросов, куча шуточных оскорблений и даже пару несильных ударов, говорящих об настоящей злобе на девушку. И Кристина не нашла ничего лучше, чем выпалить правду, особо не сомневаясь. Все-таки Софа была самой близкой подругой и, возможно бы, это изменило вектор вечера. И, возможно бы, избавило Кристину от лекций Авазашвили. Поэтому, когда в Пятерочке девушки вооружились энергетиками и достаточным количеством сладкого, а потом уселись на просторной кухне Софы, Кристина наконец заговорила. — Это всё было абсолютно спонтанно, — вытащила из себя под конец Кошелева, покрытая красными пятнами смущения от самой шеи, и подняла глаза на невозмутимую подругу, которая выдавала свой шок лишь поднятой лёвой бровью, — Я не знаю, как и зачем! Горячо воскликнула девушка, капитулируя и поднимая вверх ладони. Её беспокойство явно перешло все возможные границы и вид почти спокойной Авазашвили лишь больше нервировал. — А потом ему просто пришло сообщение и он отвалил? — переспросила Софа, хмуря брови. Кошелева напротив лишь кивнула и положила локти на стол, а секундой позже в них уткнулась, издав сдавленный крик. — Оделся, дал одежду мне и я свалила, — пробурчала девушка, все ещё не поднимаясь. А Софа лишь бессильно усмехнулась. — Возможно виной тому тот сок из столовой, — заговорчески проговорила подруга, и Кристина, наконец, подняла голову и уткнулась в Софу непонимающим взглядом. В глазах Авазашвили просматривались искры веселья, а сама она с усилием пыталась не улыбаться. Кажется, камень с души Кристины в тот же момент упал и рассыпался. — Да, это определено сок! — с чувством воскликнула Софа, стукнув по столу ладонью, будто до неё снизошло озарение, каких ещё свет не видел, — Я всегда говорила, что после этого сока хочется делать всякую необдуманную хрень. Кошелева рвано засмеялась. На душе стало спокойно хотя бы от понимания подруги, которая все ещё с видом ученого хмурила брови и настороженно оглядывалась по сторонам, будто бы сок из столовой мог их преследовать. — Я люблю тебя, — немного тише произнесла Кошелева, нервно сжимая в руках банку. — Всё нормально, Крис, — подняв уголки губ, проговорила Авазашвили и уткнулась взглядом в ред булл в руке, — Тебе только осталось прояснить с Максом и тогда всё уже точно будет отлично, — добавила девушка тоном не принимающим возражений и подняла глаза на вновь взгрустнувшую подругу. — Я не знаю, что прояснять, — пожала плечами Кристина, покачивая банку, — Я не знаю, как у него об этом спросить и что ответить, если спросит он, — взглядом девушка утыкалась во что угодно, кроме подруги, — Типа «да отвали от меня, это ничего не значит»? — озадачено закончила Кошелева и закусила от волнения внутреннюю сторону щёки. — Ну врать точно не стоит, — ответила Софа, — Скажи, как есть. — «Ну, Макс, понимаешь, я хрен пойми почему это случилось и вообще не понимаю, что с этим делать», — затараторила Кошелева и взглядом самой настоящей идиотки посмотрела на подругу напротив, — Так? — иронично добавила она. — Только ты свои нервы усмири и тогда будет выглядеть шикарно, — усмехнулась Софа, а Кристина фыркнула и накрыла ладонями горящие щёки. — Не знаю, как тебе нужно поступить и что конкретно говорить, Крис. Но правда это всегда лучше, — через несколько мгновений разбила тишину Авазашвили. /// Диана ненавидела себя в тот момент, когда вновь зашла в отделение полиции. Промокшая, замерзшая и абсолютно неживая она на ватных ногах забрала заявление, разорвала его и на улице выбросила в ближайшую мусорку. Быстро, четко и не размениваясь. Будто его никогда и не было. А лучше бы не было гребанного Кримлидиса в её жизни, того первого сентября и последующего месяца. Промахиваясь то ли от капель дождя, капающих на смартфон, то ли от пелены слез, обзор перекрывающей, Видякина все же набрала одно единственное сообщение абоненту, который до недавнего времени был в чёрном списке. И ответ его ждать не заставил. « Умница :) » Так, будто это не он её шантажировал на протяжении нескольких недель, выбивал дверь в квартиру весь месяца и смирял почти что каждый день в школе омерзительным взглядом. Так, будто они до сих пор встречаются, у них все приторно охуенно и она ему написала, чтобы просто похвастаться оценкой за экзамен. Умница, Видякина, ты отдала ему всё, что он хотел. «Если твоё заявление на Макса ещё где-нибудь всплывет, я напишу таких ещё кучу» — не мешкаясь, отправляет Диана и носом шмыгает, перебираясь между луж. «Не переживай» — отвечает Руслан, и Видякина думает, что теперь она сможет спокойно спать. Между правосудием, про которое ей твердили абсолютно все, и дружбой, возникшей между ней и Анисимовым, Диана не без раздумий выбрала второе. Макс, конечно же, об этом не знал. Ни одна живая душа не знала, что Видякину каждый день изнутри разрывало чувство предательства (в случае выбора правосудия) и чувство страха (в случае выбора дружбы). И ни одна живая душа не знала, что проще чем выбрать было набрать тёплую ванну, залезть в неё и взять в руку лезвие. И ни одна живая душа не знала, что Видякина после всего случившегося была все ещё абсолютно разбита. Ощущение сломленности, ненависти к себе и к окружающему её вновь и вновь приводило в ванную, где, обнимая себя руками, Диана рыдала часами, и в кабинет психолога, который пока что лишь вспарывал гнойные раны, вспоминая ушедший сентябрь и всё, что произошло в нем.