В некотором роде

Гермионе хватило недели в Норе, чтобы понять, что им там не место. Они отправились туда вечером первого же дня, слишком счастливые от разрешения своего бремени и слишком убитые смертями. Даже всегда стойкая теплая Миссис Уизли в тот вечер скрылась в спальне Фреда и Джорджа, наложив несколько согревающих заклинаний на весь дом. Джинни и Гермиона пытались ее заменить и умудрились состряпать достойный ужин, вымотавшись и изжарившись до состояния запертых в Выручай-Комнате Пикси. Достойный коллективный ужин так же достойно и коллективно спрятали в пустующий погреб, наложив кучу охлаждающих заклинаний, предназначенных больше для ран, но Гермиона не знала других, а в семье Уизли не было принято оставлять что-то от трапезы. Ночью опустошенные и растерянные все лежали в своих комнатах, глупо глядя в потолок. Чувствуя приближение чего-то страшного и непонятно могущественного и борясь с ним до пяти утра, Гермиона не выдержала и, схватив свою сумочку и свою подушку, рванула в спальню к мальчикам, обнаружив их такими же напуганными. До шести утра они возились, освобождая посередине комнаты место и сдвигая кровати Рона и Гарри. А в восемь с диким криком и отборными ругательствами их обнаружила Миссис Уизли. Слушая ее разъяренные речи о нравственности, Гермиона успела понять несколько вещей: 1. она не может спокойно заснуть без Гарри и Рона 2. необходимы эксперименты, чтобы понять, может ли она спокойно существовать без них днем 3. необходимо понять, происходит ли это с мальчиками 4. необходимо покинуть Нору 5. необходимо сходить в библиотеку К облегчению всех четверых в комнату заглянул Джордж, отныне и навеки персона нон-грата в семье Уизли. Бледный, хмурый, отчаянный, он неосознанно был громоотводом всех маминых тиррад. Отдавая должное большому сердцу Молли Уизли, Гермиона едва подавила раздражение, видя, как быстро она переключилась с гнева на нежное, глубокое сострадание. - Это ли не пиздец? - глубоко изрек Гарри, когда дверь, наконец закрылась, а снизу послышался звон посуды. - Вынуждена признать свое поражение в дебатах, касающихся битвы полов, мальчики. - Так же глубоко и немного рассеяно сострила Гермиона, давно смирившаяся и пробщившаяся к матерному лексикону друзей. - От пиздеца спасает только хуец. Мальчики рассмеялись: оба хрипло, оба устало, но Гермиона, отчаянно нуждающаяся в них обоих, почуствовала себя счастливой. В груди дрожало и рвалось, и вся она была изнутри тугая и натянутая, потому что странное, тревожное ощущение того самого пиздеца, вызывало у нее ужас за неимением хуйца. - Мальчики, - начала она тихо и серьезно, когда они угомонились, - мальчики, вы тоже?.. - Да. И она успокоилась. Он была не одна. И думать об этом вмиг расхотелось. Дни в Норе текли медленно и лениво: Гарри, Рон и Гермиона лезли на стены наперегонки, швырялись друг в друга заклинаниями и по кусочкам собирали паззл войны, внимательно слушая Кингсли, навещающего Мистера Уизли каждое утро. Спустя три разгромных речи в исполнении хозяйки дома, они научились ненавязчиво и незаметно следовать за Джорджем, нагло его используя. Вопреки ожиданиям Гермионы, Джорджа это веселило, и на четвертый день он пришел к ним сам, предлагая кучу новых идей. Усталость наваливала на плечи, бесконечная и липкая, усталость и странное, неопознанное чувство бесполезности, бессмысленности. Гермиона тонула в круговороте собственного безразличия к окружающему миру, раз за разом просыпаясь на берегу страха. Всегда звонкая, всегда собранная, всегда знающая, что делать, Гермиона с ужасом понимала, что все необходимое и востребованное неделю назад не имело ровным счетом никакого смысла. Она всегда держалась особняком от мечт Гарри и Рона стать аврорами, она всегда ставила в приоритет решение насущных проблем, забывая строить планы на казавшееся таким невозможным и далеким будущее. И теперь, оказавшись в этом будущем, Гермиона понимала, что была в полной растерянности. Эта война никогда не была ее войной, но Гермиона, раз за разом отбрасывая все личное и все важное, отчаянно и зло бросалась на этот мир, вытравливая из него хворь ненависти и непростительности. Маленькая и лохматая, она, с присущим ей перфекционизмом, вгрызалась в этот мир, слишком ослепленная желанием решить его, как одну из своих задач. И теперь, чужая, теперь, тотально осиротевшая, она сидела на развалинах, понимая, что она больше не нужна. Миру, которому она мимолетно и легкомысленно отдала свою семью, свою жизнь и свою любовь, она была не нужна. Слишком запутавшаяся и слишком уставшая, она с трудом переносила семью Уизли, с трудом смотрела на их вымученное воодушевление, на их отчаянные попытки радоваться. Ей был противен весь мир, абсолютно противоположен, и, глядя на него свежим взглядом, Гермиона не находила себе в нем место. Прогнившее Министерство отталкивало, открывать свое дело не хотелось, да и она знала, что большая часть ее сверстников вскоре кинется открывать свои лавки, торгуя мантиями, зельями, мороженым, чем угодно, лишь бы найти свою стезю, лишь бы почувствовать себя востребованными. Гермионе хотелось бурь, Гермионе, привыкшей решать проблемы, находить ответы и искать лазейки, хотелось бурь. Как будто в бурях был покой…* Она не представляла, как это возможно. Просто не представляла, как можно теперь смотреть дальше, как можно просто сделать вид, что жизнь продолжается. Потому что она не продолжалась. Потому что Гермиона отбросила свое домагическое прошлое, потому что выросла в этой войне, потому что Гермиона ничего не знала, кроме нее, и теперь, когда война кончилась, Гермиона не представляла, что может иметь смысл. Им было не место в Норе. Им, видевшим так много, не хватало воздуха в этом уютном маленьком доме, дышащем весельем и жизнью. Третьей ночью Гермиона решилась: - Пойдем отсюда, - тихо, мягко попросила она воздух, лежа посередине их импровизированной кровати и прислушиваясь к дыханиям мальчиков. Гарри привстал на локте, внимательно глядя ей в лицо. Рон тяжело вздохнул, повернулся на бок к ним лицом и тихо щелкнул иллюминатором, включая маленькую настольную маггловскю лампу, прикрепленную к спинке кровати. Гермиона внимательно смотрела на длинные тени от ресниц Гарри, не желая видеть его глаз. - Куда, Гермиона? Куда нам теперь идти? Гермиона покачала головой и зажмурилась, пытаясь сдержать слезы. Чувствуя себя бесконечно виноватой из-за того, что просто не может здесь быть, что не может смотреть на эти лица, что не может игнорировать свои разыгравшиеся чувства. - Я не знаю. Я не знаю, куда, но подальше отсюда. Подальше от счастья, подальше от... Я просто больше не могу так. Кому мы тут нужны, кому мы вообще нужны теперь, просто подумайте. Гарри ты убил его, ты выжил, ты убил его, а дальше что? Неужели ты не понимаешь: все, что мы знали и понимали, пропало. Это Дивный Новый Мир, это новое время, только чье угодно, но не наше. - Молчи, Гермиона, - прошипел Рон, - пожалуйста, просто молчи. И Гермиона расплакалась. Тихо и горько, не жмурясь, не всхлипывая. отслеживая каждую слезинку и ненавидя себя, расплакалась. Гарри нежно погладил ее по щеке и подвинулся к ней, осторожно перекладывая ее голову к себе на плечо, свободно рукой гладя ее по волосам. - Я думал, - осторожно начал он, - Я думал двинуть в Хогвартс. Учиться ли, охранять, строить, я не знаю, но я думал. Я думал, там мы можем помочь. Хогвартс всегда нам помогал, и просто... Может, наша очередь помогать ему. Рон вздохнул. Гермиона всхлипнула. Она понимала, что он готов их предать. Что ему не нравится это все, что его мир не разлетелся на куски, что он знает свое место и не может покинуть его снова. Но и их бросить он тоже не мог. Они были связаны по рукам и ногам, были припаяны друг к другу, и либо все, либо никто. - Дайте мне время. Я не смогу так сразу. Гермиона резко села на кровати и повернулась к Рону. Терпеливо ждала, пока он найдет силы посмотреть ей в глаза и увидит благодарность, тепло и верность. Терпеливо ждала, положив руку ему на грудь и отсчитывая его утихающие злость и отчаяние. И, когда Рон собрался с силами и обрущился на нее отчаянным теплом, когда Гарри осторожно толкнул ее на подушку, когда они закрыли глаза, касаясь друг друга руками и ногами, Гермиона почувствовала спокойствие. Они уедут. Все будет хорошо.

***

Северус не знал, зачем он вернулся в Хогвартс. Так же как не знал, почему продал свой дом, почему явился на церемонию вручения Ордена Мерлина и почему вообще выжил после укуса Нагайны. Просто в какой-то момент открыл глаза, встал, пошатываясь на ноги, и послал Минерве патронус. Не задаваясь вопросами. Ни о чем не думая. Встал, пошел, послал. Минерва появилась через несколько минут. Вылезла, вся пыльная и растрепанная, из прохода в Визжащую Хижину и аккуратно встала, сдержанная и величественная. Оглядела его с головы до ног. Задержалась взглядом на шее, уркашенной двумя маленькими ранками. Молчала. Северус ухмыльнулся ее сдержанному неверию и развернулся к окну, около которого стоял. Вопросов задавать не хотелось. Видимо, ей тоже. Он не ждал от нее ненависти, как не ждал и принятия. Просто поставил ее в известность: он жив. Дальше она решала сама. Северус отчего-то был уверен, что Золотой мальчик уже растрещал всему миру о великости и могучести злобного Проффесора Зельеварения, декана Слизерина, бывшего члена ордена Феникса и бывшего Пожирателя Смерти. Поэтому он просто стоял. Он не думал, что скажет МакГоннагал, не пытался предсказать, высчитать или проанализировать. Молчали они долго. Северус - не видя смысла нарушать тишину, Минерва - не находя смысла ее нарушить. А потом она подошла к нему, остановившись на расстоянии полушага и глубоко вздохнула. Северус мог поклясться, что ощутил, как груз, давивший на ее плечи расстворился в воздухе и пылью осел на их фигурах. Разделившись надвое. Северус не был благодарен ей за тишину. Он знал, что ей она нужна в равной степени. И что она в равной степени просто не может ее нарушить. Это не казалось ему странным, в целом, ему вообще ничего не казалось. Тишина просто была вокруг них, а они были вокруг тишины. Достаточно честный расклад после двадцати лет, наполненных несправедливостью и отчаянием. Хогвратс не был разрушен полностью, но полность Хогвартса была разрушена до основания. Они трудились, ни минуты не выпсукая палочек из рук. И Северус просто ни о чем не думал. Левитировал камни. Шептал сложные заклинания, растирал сведенные от постоянного напряжения руки. Варил зелья. Сканировал стены в поисках повреждений, чинил стены. Получал письма. Кормил сов. Отдавал распоряжения эльфам. Пил Огневиски с МакГоннагал вечерами. Спал с ней на трансфигурированных из лавок кроватях прямо в Большом Зале. Северусу казалось, что время было сваренным и разлитым по склянкам зельем. Бездушное и размеренное. В конце мая явились Поттер, Грейнджер и Уизли. Северус с Минервой начали реставрацию с гостинных факультетов, и до дыры в витраже Большога Зала ещё не дошли. Тем более ночи были свежие, и они хронически нуждались в свежем воздухе. Засранцы влезли прямо через эту дырку. И Минерва оттаяла. Кинулась обнимать своих детей - излишне суетливая, излишне любящая, излишне стремящаяся отдать свою любовь. Она целовала их лоб, гладила по головам - Северус был рад, что она хотя бы не расплакалась. Видеть ее такой было странно. Он вновь почувстовал себя шпионом, подглядывающим чужое, сокровенное, однако шпионом слишком бесполезным, потому что этой сцене не было никакой цены по шпионским меркам. И в голове родилась навязчивая мысль, что именно его шпионским меркам уже нет никакой цены. Все, что он научился делать за это время, теперь не имело никакого значения. Замок затрепетал, подтверждая его мысли. Хогвартс не нуждался в нем больше, как в шпионе. Хогвартс хотел видеть в нем Хранителя, а не Смотрителя. И Северус подошел к Золотой Троице, осторожно отстранив резко замолчавшую Минерву. И поцеловал всех в лоб. Он не чувствовал себя отцом, встречающих блудных детей, он не чувствовал себя никак - он продолжал исполнять свой долг. Потому что всеми жилами чувствовал, как нуждается Хогвартс в любви. Как он нуждается в позитивных эмоциях, как он высасывает из них с Минервой радость победы, ненарочно, по-детски эгоистично превращая их в своих марионеток. И никто кроме него не понимал ужаса ситуации. Потому что только он знал, что возложил детей на алтарь этого замка. Прекрасно осознавая жертву, прекрасно осознавая свое бессилие. Прекрасно помня бесконечные часы искренней ненависти к Альбусу Дамблдору, возложившего всех близких ему людей на алтарь чужого, далекого и неоцененного спокойствия. Больное, вывернутое наизнанку восхищение промелькнуло в его сердце, тут же поглощенное Хогвартсом, проскочило в его сердце: Дамблдор сумел в итоге убедить себя, что делал все правильно. Северус же знал, что не сможет. Что умрет в этом каменном Замке, до дна исчерпав свою душу, умрет, зная, что точно так же умрут эти четверо. И он молился только, чтобы они не поняли, чтобы они ничего не поняли. И с удивлением слышал их мысли: глупые, далекие мысли, всегда кишащие вокруг мастеров легиллеменции. Поражаясь, как его не раскусили, поражаясь переменам, произошедшим в этих трех детях. (вечных детях, потому что Хогвартс сделает их своими вечными детьми, съест их, сломает, обглодает кости их счастья, и Северус будет всему виной) Он слышал их и понимал, что мыслили они абсолютно иными, чем прежде, категориями. И если Уизли стал намного легче, проще смотреть на мир, если Поттер смирился с тем, что спасение всего мира - цель недоступная и научился здраво оценивать риски, то Грейнджер стала циничнее, человечнее и едва ощутимо - порочнее. Грейнджер стала мудрее, и это было единственным, что его действительно удивляло. Грейнджер мыслила почти как он. И он не мог понять, хорошо это или плохо. Он и не пытался понять - это было просто страшно. Потому что он знал, что она догадается. Паталогическая умница Грейнджер все прочтет и обо всем догадается. И только на этот раз она никого не спасет. В этот раз ее не услышат: Хогвартс сожрет ее первой, потому что ее радость будет отравлена. И если Северус был нужен Хогвартсу, покорный его злой воле, то Грейнджер он отбросит безжалостно и грубо. Северус заставил надежде родиться в своей душе, надежде, что Хогвартсу не потребуется ее страдание, что это произойдет тихо и быстро. И, как на зло, как на свое собственное зло, Грейнджер улыбнулась ему. Так, как улыбаются только проверенным, давним друзьям, так, как улыбаются растоптанные собственной же святостью люди. Поттер пожал ему руку, пытаясь заглянуть в глаза, предлагая свои глаза, как шлюхи предлагают свое тело. И Северусу пришлось сделать вид, что он рад этому дару, что рад смотреть в живые глаза мертвой женщины, что рад увидеть эту зелень, окунуться. Мальчишка не знал, что ничего у Северуса уже не осталось к этим глазам, что Северус отдал за них свою жизнь, что отвоевал у них свою смерть, и что они не нужны ему больше. Минерва положила ему руку на плечо, грея его своей магией. Северус едва заметно склонил голову к ее руке в знак благодарности. А потом развернулся, хлопнул в ладоши, и под потолком зажглись свечи. Потому что несмотря на кровожадность и беспощадность, разбуженную в Хогвартсе, он все еще был их Домом.