Is This the World We Created?

— Дом, скажи мне честно, ты издеваешься? — Даниел смирился с тем, что его постапокалиптичная жизни превращается в фарс с тех пор, как впервые увидел ввалившихся в прямом смысле в его убежище Ивана и Луку, спасавшихся от Мглы. Модрич с Ракитичем могли вдвоём, не делая ничего особо, довести любого человека в равной степени до истерики, нервного тика и умиления. Но эта парочка, на самом деле, — наименьшая из проблем ответственного за их лагерь Субашича, они уравновешивали друг друга, и косяки Ивана быстро исправлялись Лукой, а тот хаос, что начинался, если в рейды выходил сам Модрич, успешно ликвидировался силами и паническим переживанием за жизнь того Ракеты.       Гораздо большую по размерам катастрофу представляет из себя совершенно непредсказуемый Домагой Вида, каждый раз выкидывавший что-нибудь новенькое. Дани признаёт, что для разведчика такое качество незаменимо, но для человека… Иногда ему правда казалось, что Дом издевается над ним, то возвращаясь с огромной тушей двухголового медведя, привязанной к спине, то убегая от стаи разъярённых ворон, то притаскивая Луке для продажи кучу огнемётов, утверждая что те рейдеры сами их выбросили. Про количество получаемых им разнокалиберных ран и травм Даниел вообще предпочитает не думать во избежание собственного инфаркта. Но сейчас он просто переплюнул сам себя. — Конкретно сейчас — нет, но иногда бывает, — Вида улыбается широко, как довольный собой нашкодивший кот, но уголки губ подрагивают едва заметно, желая скривить линию губ и выразить переживаемую Домагоем боль. — Суба, ты не отвлекайся, работай! — Ты меня в могилу сведёшь, — ворчит Субашич, меняя на несчастной спине своего подопечного влажные тряпки, отмокавшие тут же в мисках. Антисанитария в лучшем её проявлении, и Дани искренне переживает, что вместо обычных ожогов, пусть и крайне болезненных, Дом от этой первой помощи получит заражение или воспаление, но обеспечить ничего лучше он не может. — Как? Вот просто. Как? Дом, как так можно было, тебя же просто за мясом отправили. — Но мясо-то я же принёс, — в целом, замечание Домагоя, конечно, справедливо, однако у Даниеля есть ещё много вопросов к тому, что произошло между «мы отпустили здорового-крепкого-взрослого-самостоятельного-человека» и «блять, Лука, тащи воду, Ваня, тащи Дома, нет, я себя сам потащу, не смешно, Вида». — Ага. На спине, — Дани хлопает Дома ладонью по так хорошо подставленным ягодицам, и тот стонет сквозь зубы — задница у него не пострадала, но зато досталось пояснице, и движение оголённой кожи вызывает краткий приступ боли. — Есть мы тебя должны? — Нет, тех трёх кроликов, что я с таким трудом поймал! — Вида изворачивается на постели, пытаясь взглянуть на сидящего чуть позади него Субашича, периодически меняющего на его многострадальной спине влажные куски полотенец и тряпок. — Вида, если из-за этих кроликов нам пришлось гнать Ивана в ночь за подорожниками, а Луку, как хозяюшку, варить из него супец для твоей спины, то нахрен они нам не сдались! — Суба хмыкает, осторожно поглаживая кончиками пальцев здоровые участки кожи на позвоночнике и под рёбрами. — Как хоть это произошло-то? — Тебе кратко или пополнее? — Домагой чуть изгибается, подставляясь под приятные ощущения, при этом стараясь не потревожить больные участки.       Даниел бросает задумчивый взгляд на небольшое окошко, для себя отмечая время и что-то прикидывая в голове, не отвлекаясь от аккуратных ласкающих движений. — Лука заходил недавно, новую порцию своего чудо-супа из подорожника он ещё долго варить будет, так что поподробнее. Итак, Домагой. Как так вышло, что при ловле трёх несчастных кроликов, которых ты, судя по всему, поймал вообще-то с помощью ловушек, ты угодил во взрыв? — Не угодил, а устроил, для начала… — тихо шутливо ворчит Вида, за что тут же получает лёгкий щелбан в непострадавший загривок. — Эй! Лежачего не бьют. — Знаешь, как говорят рейдеры? Вида даже полуживой Вида, не думай, что он не прикончит тебя, если у него пробита голова. — Пф, — Дом, позабавленный словами Дани, фыркает, пытаясь взглянуть на того из-за плеча, но при малейшем движении покрытая болезненными ожогами кожа на спине натягивается, заставляя его зашипеть против воли. — Не придумывай, Суба. — А ты не дёргайся так, это всего лишь подорожник и прохладная вода, а не панацея от всего, не заживёт же, — Даниелу не видно, но даже глядя на чужой взъерошенный затылок, он может точно сказать, что Домагой сейчас закатил глаза в ответ на отповедь. — И я не придумываю, чистая правда. Помнишь тот раз, когда вы вдвоём ушли с Ракетой на разведку, а мы с Лукой - в тот город рейдеров? Вот тогда и услышали. Долго смеялись, конечно, но свалили оттуда намного раньше, чем планировали. Так что там с твоей охотой? — Ну… — рука Субашича перемещается на голову Виды, тяжелая большая ладонь зарывается в растрёпанные светлые волосы, едва затронутые кровью, гарью и запахом дыма, которые не мешало бы помыть, но тут бы с остальным разобраться. Дани мягко перебирает пальцами пряди, почёсывая подушечками голову, и готов поклясться, что Дом, если бы мог, сейчас мурчал настоящим котом. — Помнишь тех забавных ребят со старого завода? — Которые с переплавки или со спичечного? — Даниель хмурится, припоминая — ни те, ни другие ему, откровенно говоря, не нравятся. Чокнутые, и ещё посмотри, кто больше. — С переплавки. Ну те, которые… — Которые хотели скинуть Луку в чан с расплавленным металлом и чуть не выткнули Ракете глаза? — Суба грубовато тянет Дома за волосы, намекая Виде, что за это ему ещё припомнят, но позже. — Да, забавные, прям даже жалко, что пришлось от них уйти. — Ой, да ладно тебе, всё же хорошо закончилось, — одни из неисправимых извечных черт Домагоя, примеченных даже их врагами и прочими не особо лояльными личностями — бесконечный оптимизм, почти баранья упорность и абсолютная неспособность сдаваться кому или чему бы то ни было. Хорошие, конечно, качества, полезные, в прошлом мире были бы достойны восхищения, но в этом всё несколько сложнее. — В общем да, эти. Я когда ловушки расставлял на зайцев, встретил девчонку, оборванная совсем была, грязная, даже хуже, чем мы, вся в гари, копоти и кровище, так что сразу понятно, что от этих сбежала, тем более, что я недалеко от того завода и охотился. — Погоди-погоди, — Дани меняет на многострадальной спине Виды влажные тряпки, стараясь действовать максимально осторожно и нежно, чтобы причинять как можно меньше боли и без того настрадавшемуся за своё шило в заднице Домагою. — А что это ты там забыл? До завода же пилить чуть ли не двое суток! — Вообще-то чуть больше одних, если спать, ты преувеличиваешь, — очевидный намёк «какого хера ты так далеко ходил, если можно было поохотиться в ближайшем лесу» в голосе Субы Дом игнорирует весьма профессионально, как и всё, что касается вопросов безопасности/предостережения/правил и произносится Даниелем. Почему именно им? Луку игнорировать было опасно, их капитан, несмотря на внешнюю безобидность и абсолютную к ним почти семейную лояльность, мог за невыполнение вполне адекватных требований и редких приказов проучить так, что в следующий раз ты хорошенько подумаешь, стоит ли игнорировать предписания Модрича. Это не касалось Ракитича, продолжающего творить херню налево и направо, но у того вообще особые привилегии, выбитые, как справедливо шутил Домагой, через постель и обаятельную улыбку, а простым смертным, вроде Виды, Субы и тех редких караванщиков и мирных путешественников, что рисковали у них останавливаться, приходилось следовать указам капитана. Так вот, игнорировать Луку, как уже было сказано, опасно, Иван зачастую оказывался на стороне самого Дома ровно в той же ситуации, только тому ещё перед своей второй половинкой объясняться приходилось, а вот Даниеля можно было игнорировать в этом плане с чистой совестью и нескрываемым ехидством. — Ну вот эта девчонка ко мне подходит и говорит: «Хочешь рейдеров с плавильного завода уничтожить»? Я и пошел, — Домагой рефлекторно пытается пожать плечами и тут же болезненно стонет, потому что верх пострадал в наибольшей степени. — Я бы сказал, что это невероятное распиздяйство — доверять этой, очевидно, сумасшедшей девушке, но тут ещё вопрос, кто из вас больше чокнутый, — так уж вышло, что их отношения были построены на таких маленьких взаимных подшучиваниях, воспринимать которые всерьез не пришло бы в голову ни одному из них. Дани ласково успокаивающе перебирает его волосы, пересев чуть ближе для удобства. — Ну. И как, уничтожили? — Ты же просил поподробнее, вот и не перебивай! Пришли с этой девчонкой к заводу, а там рейдеров чуть ли не в два раза больше, чем было, когда мы от них убегали. Думаю, ну нахер, вдвоём против этих ёбнутых даже я не пойду, но девчонка на меня смотрит и такая: «У меня взрывчатка есть. Немного, но если правильно заложить — хватит, чтобы убить их всех или хотя бы столько, чтобы они не решились мстить». Взрывчатка, понимаешь? Грех было отказываться, где ты ещё сейчас взрывчатку найдешь! — А, ну, в принципе, можешь дальше и не продолжать, мне уже и так всё понятно… — Не, там дальше самое интересное… Ты можешь поменять на правой лопатке тряпку? — Дани исполняет просьбу молча, поощряя продолжать рассказ. — Так вот, говорю же, грех было отказываться, ну я и не отказался. Полезли с ней в подвал через окно, от которого она доски оторвала, устанавливать заряды, а там парочка охранников. — Погоди, а ты не думал, что это может быть ловушка? — Субашич хмурится, сильнее сжимая лежащие на шее Домагоя пальцы, только сейчас понимая, что импульсивность Дома могла закончится чем-то худшим, нежели раненной спиной. — Думал, конечно. В первый момент, а потом решил, что не может же у них быть настолько всё плохо с пленниками, чтобы пришлось их по одиночке отлавливать по лесам, тем более так глупо, рискуя потерять людей. Они, конечно, ребята забавные и ебанутые, но вроде не тупые. По крайней мере, я не замечал.       Дверь тихо скрипит, приоткрываясь и пропуская в полумрак помещения несущего две миски с отваром Луку. Модрич, поставив тарелки с лекарством рядом с такими же посудинами с водой, проверяет состояние Домагоя, отмечая какие-то свои выводы коротким кивком, и, положив руку Даниелу на плечо, коротко сжимает в жесте поддержки. — Очередные офигенные истории от Домагоя Виды? — Суба хмыкает и кивает, с улыбкой покачав головой. — Потом перескажешь в краткой редакции, м? А то мне ещё второго рассказчика слушать, уверен, что у него и сбор подорожника превратится в очередное приключение. — Два сапога пара, этот за зайцами ходил, — Лука, смеясь, соглашается и торопится покинуть их — во-первых, не стоит нарушать семейную идиллию, во-вторых, его семейная идиллия сейчас уже должна вернуться с травой и немедленно пуститься на его поиски. — Сейчас наложим тебе эту кашу лечебную, и продолжишь, что там у вас в подвале случилось.       Пока Дани исполняет обязанности личного лечащего врача, Дом с нескрываемым удовольствием пересказывает, как он, будучи в их маленьком отряде единственным вооруженным человеком, отстреливал периодически встречавшихся на пути рейдеров (напрасно растраченные патроны Лука ему позже припомнит, можно даже не сомневаться), пока девчонка устанавливала свои невесть откуда взявшиеся заряды старой взрывчатки на опоры так, чтобы, по их общим прикидках, обрушить как минимум пол. — Завод и так на ладан дышал, и до войны-то не ахти был, а тут вообще плюнуть только надо, чтобы он развалился, — Домагой укладывается удобнее, поворачивая голову в сторону Даниеля, уже наложившего повязки на спину имеющимися бинтами и их аналогами, и теперь севшего так, чтобы видеть его лицо. — Плюнули? — ехидно интересуется Субашич, осторожно положив на его щеку ладонь и чуть поглаживая большим пальцем скулу. — Ну если в целом и без уточнений, то да, плюнули, причем так хорошо, что там теперь пустырь, — Вида ластится к нехитрым ласковым прикосновениям, в ответ благодарно прикасаясь губами к его запястью. — Но там не всё наша заслуга. Мы только успели выбраться, как у них самих что-то рвануло на первом этаже и срезонировало с нашей взрывчаткой. Считай, повезло, но, как ты видишь, нас тоже взрывом зацепило. Зато этих мудаков заводских всех на тот свет загнали, некоторое время на одну опасность меньше. Сплошные плюсы, а ты ругаешься. — Как я могу, — Дани улыбается мягко, любяще, внутри всё ещё чувствуя отголоски захлестнувшей его паники, когда Домагой, весь в крови и гари, ввалился в их лагерь, с ходу кинув куда-то в пространство перед собой три заячьи тушки и падая на колени. Даниель всегда переживал за своих близких друзей, ставших практически новой семьёй — за Луку, за Ивана, но больше всего за Виду. Дело обстояло даже не в том, что тот подвергался опасности больше остальных, скорее в том, что, Субе сложно это признавать, к нему он привязан гораздо больше и любит несколько иначе — потерять любого из друзей для него было бы невыносимо, но потерять Дома… Он не хочет об этом даже думать. — Я прямо вижу, о чём ты сейчас думаешь, — он шипит болезненно, но, преодолевая себя, приподнимается на локтях, чтобы упереться лбом в лоб наклонившегося Дани. — Перестань. Я в порядке, это всего лишь пара ожогов, бывало и хуже, как в тот раз, когда мне чуть руку не отрубили. Помнишь? — Дом, ты не помогаешь, — Субашич смеётся мягко, обнимая его лицо уже двумя ладонями и накрывая родные губы благодарным долгим поцелуем. — Но, да, помню и, да, спасибо, я понял, что ты хочешь сказать. — И что же? — Вида отвечает на поцелуй охотно, даже не пытаясь его углубить — потому что страсть — это не то, что сейчас нужно им обоим. Гораздо нужнее сейчас показать, что всё в порядке, что всё это не притворство и бравада, и Домагою, действительно, не так и больно. Им нужно спокойствие, которое можно обрести только друг в друге. — Что тебя хер убьёшь, — и это, как бы смешно не звучало, тоже чистая правда. Домагой Вида, несмотря ни на что, был и остаётся одним из самых удачливых любимчиков судьбы, кому дано было пережить грёбаный апокалипсис, что в сочетании с жизнью воспитанным характером позволяло ему вытворять вещи, со сто процентной вероятностью прикончившие бы остальных. И всё это не отменяло того, что Дани переживал за каждый поход, каждую вылазку и охоту, как за первый, с болезненным напряжением надеясь на лучшее, но готовясь к худшему. От этого никуда не денешься, и оба знали о сопутствующих их отношениям проблемах, тем не менее, принимая это как должное.       Потому что Суба, полюбив Домагоя едва ли не больше жизни, точно понимал, с кем хочет связать и без того непредсказуемую уничтоженную жизнь, ровно как и Вида осознавал перед любимым человеком свою ответственность. И от этого никуда не денешься — их странная любовь при любом раскладе стоила всей этой нервотрёпки. Даниель помогает Дому лечь обратно и не напрягать спину, напоследок ещё раз долго целуя того в губы и ласково придерживая голову за затылок, затем занимая место возле импровизированной постели, готовясь, отложив все дела на ближайшие пару суток, заботиться только об этом непоседливом огромном ребёнке, непонятно за какие грехи на его голову свалившимся. — А куда эта девчонка делась? — Оооо, а это, мой дорогой, другая «очередная офигенная история от Домагоя Виды», к которой ты ещё не готов. — Домагой…