Is This the World We Created?

— Иван, — Лука лежит на его груди, устроившись уютным разнежившимся домашним солнцем, нашедшим приют и обретшим покой у чужого размеренно бьющегося сердца. — Чего тебе? — Ракитич прижимает жилистое сильное тело к себе, зарывается в извечно пахнущие костровой гарью, кислой землёй и мхом длинные волосы носом, периодически легко касаясь его головы губами.       Ночи становятся холоднее, хотя в нынешних условиях определить настоящее время года невозможно совершенно, но в собственных ощущениях обмануться сложно — спать на полу без дополнительного одеяла и тепла родного человека рядом уже почти невозможно. Они топят буржуйку, но её жара не хватает на протапливание всего, пусть и небольшого, помещения, тем более в условиях постоянной экономии дров, поэтому вечерами входит в привычку, дрожа от проникающей в каждую клетку кожу колючей прохлады, прятаться под тонкое одеяло и сплетаться конечностями как можно ближе — благо, с подобным проблем не испытывает ни один из них.       Модрич ведёт носом вдоль мерно бьющейся жилки на тонкой светлой шее, коротко щекотно целует в линию челюсти, с довольной улыбкой встречая ответные движения. — Спой мне, Вань, — тихо, на выдохе, задевая сонным дыханием длинные светлые волосы.       Лука тоже человек. Иногда они все забывают об этом, привыкнув, что он едва ли не всесильный бог с тысячью глаз и миллионом рук, успевающий все и везде, следящий, контролирующий, заботящийся, работающий в сотне мест одновременно, знающий все и обо всем. Но Лука человек, и Иван едва ли не единственный осознает это с безупречной ясностью. Луке тоже снятся кошмары — когда он стонет тихо болезненно, когда вцепляется бледными сухими пальцами в его плечо, когда плачет беззвучно, уткнувшись лицом в матрас, у Ракитича что-то болезненно ломается в груди, звуком разбитого стекла вгрызаясь в мозг, заставляя подорваться на постели, броситься к своему капитану с помощью, любой, которая может быть необходима тому и любой, которую он будет способен оказать в принципе. Лука тоже человек, несмотря на то, что жизнь вынуждает каждый раз доказывать обратное. — Хорошо, — Ракета чуть поворачивается, укладываясь на бок и умещая максимально близко уставшего Модрича, ладонью накрывает взъерошенный затылок, прижимая к своей груди, и начинает тихо:

Svakog dana mislim na tebe Slušam vijesti, brojim korake Nemir je u srcima, a ljubav u nama Ima samo jedna istina…

      У Ивана голос не самый музыкальный, на самом деле, далеко не певческий, на сценах с таким не блистать, да и в целом только в такие моменты петь и приходится — негромко, размеренно, чтобы слышно было только одному человеку. Лука довольно щурится, ухом прислоняется к грудной клетке, где за рёбрами гулко зарождается звук, вместе с сердцебиением эхо отражающийся в его собственном сердце. Модрич любит, когда Ракитич поёт. Откровенно говоря, он любит всё, что с ним связано — даже бесконечные косяки, что тут поделать, у них с Дани тяжелая судьба в этом плане. Но когда Иван поёт, Лука готов растечься небольшой лужей сплошного наслаждения и удовольствия, потому что, несмотря на общее немного грязное звучание, самое прекрасное в этом — осознавать, что всё это происходит для него, ради него.       Он вслушивается в выводимые глубоким голосом строчки с детства знакомой песни народа, которого больше нет — никого больше нет, ни хорватов, ни русских, ни французов, сейчас только выжившие остались. Но иногда Лука любит вспоминать о том, что когда-то жизнь всё же была другой, что было что-то большее, чем пустое существование, что их всех объединяло не только стремление выжить.

…Svaka zvijezda sija za tebe Kamen puca pjesma putuje Tisuću generacija noćas ne spava Cijeli svijet je sada sa nama…

      Модрич широко зевает, бессильно опуская тяжелые веки, прячет вечно мёрзнущий нос в изгибе шеи Ивана. В его голове блаженная пустота, ни единой мысли — нет ни переживаний, ни тревог, ни забот. Будто тот капитан, которого привыкли видеть все вокруг — собранный, спокойный, извечно погруженный в работу на благо их маленькой семьи и их редких гостей — проходящих караванщиков и путешественников, исчезает, уступая место кому-то другому. Кому-то, кого никогда не видели непосвященные, с кем почти не знакомы даже Дани и Дом. Простой человек, которому тоже страшно, который тоже не представляет, что делать и как жить теперь, который ошибается, переживает, страдает. Нет, он не стесняется показывать свои чувства и эмоции друзьям, не прячет при них всё человеческое, что удалось сохранить с трудом. Но он знает, что должен быть для них сильным, нельзя никому видеть, как ломается под тяжестью лёгшей на тонкие острые плечи ответственности их капитан. Никому, кроме Ивана.

Moja domovina, moja domovina, Ima snagu zlatnog žita, Ima oči boje mora, Moja zemlja Hrvatska.

      Тихий голос Ракитича успокаивает мечущийся разум, даже во сне не дающий покоя. Помогает расслабиться, уснуть спокойно. Иван обнимает его крепче, укачивает, будто ребёнка, в промежутке между фраз ласково целуя в макушку, и Лука на краю затухающего под одеялом сна сознания ловит шальную мысль, что судьба так жестока к Ракитичу — его Иван слишком солнечный, слишком светлый для этого грязного отвратного мира, он любит нежно и трепетно, отдавая всего себя, он хочет делиться своим, кажется, бесконечным теплом с замерзающими друзьями. Лука не представляет, что такого он сделал, чтобы заполучить это счастье.

Vratit ću se moram doći, tu je moj dom, Moje sunce, moje nebo. Novi dan se budi kao sreća osvaja Ti si tu sa nama.

— Засыпай, mi corazon, — Модрич уже почти спит, когда Иван, зевая, затихает. Он устраивается удобнее, одну руку устраивая по-собственнически на поясе Луки, вторую подкладывая тому под голову вместо подушки. К утру она наверняка опять затечет, и Ракитич будет ходить, встряхивая нечувствительной конечностью, как идиот, но зато точно будет знать, что Лука не будет, кривясь украдкой, безуспешно пытаться скрыть мучающую затёкшими мышцами шею и простреливающую виски боль. Иван знает, что пожертвовать собственным комфортом ради того, кто жертвует ради них всем — меньшее из того, что он может и будет делать. Иван знает, что даже самым сильным нужна поддержка. — Люблю тебя. — Como ya he, — заплетающимся языком шепчет в ответ Лука, отогретый в его руках. — Спи, давай.       Иван тихо смеётся и покорно закрывает уставшие глаза...