***
Возвращаясь в их временное убежище, Жерар искренне полагает, что найдёт Милана спящим и сам уснёт вскоре, сев рядом, чтобы вовремя помочь, если ночью сыну станет плохо. Но Мио встречает его пристальным взглядом больших чёрных глаз, углями горящих в темноте, сидя на постели, закутавшись в одеяло по самый нос. — Ты почему не спишь? — Жерар опускается рядом, обнимая его и притягивая к себе, чтобы отогреть от ночной влажной прохлады. — Ты видел Костяного Пепла, пап? — Милан шмыгает носом, а Жерар тяжело вздыхает — простуда их наименьшая проблема по сравнению с этими проклятыми припадками, справляться с которыми Жерар научился без вреда для всех только со временем. — Да, Мио. Пепел просил тебя лечь отдохнуть. — Ты врёшь, — он поворачивает голову, глядя на Жерара пустыми глазами без капли смысла на дне огромных зрачков. Пике не вздрагивает от этого взгляда только усилием воли — такое увидеть ни один родитель не пожелает. — Костяной Пепел напуган. — Чем? — он мягко давит пальцами на основание мальчишеской шеи у позвонка — слабое место — и Милан предсказуемо опускает веки, чуть расслабляясь. Приступ это не остановит, но, быть может, у него получится уснуть снова. — Тем, что повелевает Мглой. — Мио, это невозможно. Засыпай, Костяной Пепел будет ругаться. — Не будет, пап. Он скоро проглотит свой язык. Он боится. — Почему… Почему он проглотит язык, Мио? — иногда эти припадки довольно пугающие, и по началу Жерар замирал в холодном поту, чувствуя стынущее в груди сердце, когда устами его сына говорили, как считали, призраки. Но сейчас… Сейчас это уже стало обыденностью. — То, что повелевает Мглой, сделает с ним это? — Нет. Он боится. Сам себя боится. Костяной Пепел сам проглотит свой язык, сам себе скормит… Сам. Сам. Сам родился. Сам умрёт. Костяной Пепел неподвластен тому, что повелевает Мглой. Мгла не придёт за ним. Кости и Пепел. Кости. Кости. Кости и Пепел… Они говорят с тобой, папа, будут говорить, когда увидят… Кости. Кости. Пепел и Кости…Кости и Пепел (Пике/Тер Штеген)
9 июня 2019 г. в 00:39
— Пап, расскажи сказку? — Жерар мягко треплет единственного сына по голове, улыбаясь и кивая ему. Милан тихо кашляет и устало закрывает глаза, устраиваясь удобнее в своей маленькой постели в ветхом крохотном сарае на окраине деревни, в которой их добродушно приютили местные жители сегодняшним вечером. Жерар слышит за тонкими покосившимися стенами глухой цокот копыт их молодой кобылки Хой, шорох гоняемой ветром по просёлочным дорогам пыли. Это тишина давит на сердце — он боится поверить в безопасность вокруг них, в то, что жизнь даёт им хотя бы временную передышку. Слишком непривычно.
— Конечно, дружище, — Милан сонно зевает, заворачиваясь, как в кокон, в одеяло. Солнечная Испания щедра на душную жару даже после апокалипсиса — хоть что-то не меняется в этом мире, — но он всё равно вечно мёрзнет, когда позволяет себе расслабиться. Жерар набрасывает на сына сверху своё одеяло — Милан пытается отказаться, бурча сквозь дремоту, что не хочет оставлять отца без единственного тепла в промозглую ночь, но в то же время сам боится замёрзнуть. — Не волнуйся обо мне, не заледенею. Какую тебе сказку?
— Что-то о том мире, — Жерар ласково подтыкает одеяла так, чтобы они не стесняли его движений во сне и не давали холодному воздуху проникнуть в пуховое укрытие. Милан родился всего за пару лет до катастрофы, поглотившей пламенем мир, и остался двухгодовалым малышом на руках одинокого Жерара, когда Земля и всё прóклятое человечество катились в ад. Сейчас ему семь, и Жерар с тоской старается не думать о том, что в прежнее время Милан сейчас бы шёл с другими первоклассниками в школу, делая первые шаги к настоящему взрослению. Рефлексия никогда не входила в число его любимых занятий, но развалины и тлен вокруг иного настроение не создавали априори, как не старайся, особенно учитывая, что Милан, влюблённый со всей своей детской непосредственностью в фантастические для него истории, которые Жерар достаёт из памяти о собственной прошлой жизни, бессовестно выдавая за сказки, постоянно просит отца об этих воспоминаниях.
— Как скажешь, Мио, — Жерар устраивается на гнилом полу, подстелив под задницу куртку, и откидывает голову на край постели сына — обычно они спали вдвоём, крепко обнимаясь и спасая друг друга от холода, но сейчас Милан подхватил простуду, и приходится прибегать к некоторым мерам безопасности. — Я рассказывал тебе про самолёты? — Милан тихо хмыкает, что означает, по крайней мере в интерпретации Жерара, нет, и он приступает к тихому рассказу.
Жерар успевает вспомнить не так много, когда дверь их убежища скрипит, и внутрь заглядывает, освещённая отсветами факела, одна из девушек местной общины.
— Доброй ночи, я Елена. Меня отправил к вам старейшина, просил сказать, что может подсказать что-то про… вашу проблему, — Елена нервно улыбается и ждёт решения Пике, который быстро оглядывает спящего сына, посапывающего заложенным носом, и, с трудом поднявшись на затёкших ногах, идёт вслед за ней.
— Он что-нибудь сказал по этому поводу? — Жерар может быть сколько угодно заботливым и любящим отцом с Миланом, но для других он прежде всего охотник — человек, выживший на пустоши, сберёгший себя и свою семью от всех ужасов, они, рискнувшие отправить в путь, безумные дети агонизирующего мира, пламя от его диких пожарищ. — И можно побыстрее? Я не хочу оставлять сына надолго.
— Конечно, сеньор, я понимаю, — Елена послушно ускоряет шаг, освещая им двоим дорогу факелом. — Старейшина сказал мне только привести вас, значит, это всё, что мне положено знать. Вам лучше побеседовать лично с ним.
— Разумеется, — Жерар на ходу разминает затёкшую шею и плечи, стараясь не торопить её сильнее. Он пришёл сюда без особой надежды — путешествие, ранее имевшее цель, уже давно превратилось в бесцельное странствование, а все мечты о спасении истаяли дымом бесчисленных сожжённых костров. Но где-то глубоко внутри Жерар всё ещё ждёт этого единственного для них с Миланом шанса, по привычке, от которой не хочет избавляться, спрашивая иногда о заветном.
Елена заводит его в избу, освещённую расставленными по укромным местам лучинами, с набросанным в углу сеном, укрытым драным узорчатым покрывалом, и одним крепко срубленным столом у небольшого окна, чтобы дневной яркий свет удобно падал на столешницу.
— Старейшина, — Елена раскланивается с пожилым мужчиной, занимавшим единственный стул в комнате, и выходит, не дожидаясь дальнейших указаний.
— Простите её, сеньор, — он улыбается, однако его дряхлое морщинистое лицо не выражает ничего, кроме усталости, — те дети, что пережили конец света, сейчас совершенно особенные, разве можно их в этом винить? — Жерар молча склоняет голову к плечу, выражая согласие и взглядом исподлобья намекая, что желает скорее перейти к делу, чем разводить бессмысленную полемику. — Разумеется, разумеется, молодость всегда торопится, да и вопрос отлагательства не терпит.
— Елена сказала, вы знаете, кто может нам помочь. Кто этот человек? — Жерар подходит к столу, опираясь на него руками и склоняясь над мужчиной ниже. — Где его найти?
— Вам не понравится мой ответ, сеньор, но другого для вас у меня нет, — старейшина складывает ладони перед собой, сцепленные в замок, и, вздохнув, смотрит Жерару прямо в глаза. — В нескольких километрах от деревни живёт отшельник, в общине все верят, будто он владеет чёрной магией и проклят самим миром, — Жерар уже хочет отказать, сославшись на то, что их отчаяние ещё не настолько велико, но старейшина прерывает его, едва Жерар раскрывает рот. — Не верьте в бредни этих детей, тот человек, он просто иностранец, но даже я уже забыл язык, на котором он говорит. А общинники не знали его вовсе.
— Что вы имеете в виду под «даже я забыл язык». Он что, на латыни говорит? — авантюра кажется слишком опасной, чтобы втягивать в это Милана сразу, но уже цепляет предвкушением зарождающейся надежды. Страшное чувство.
— На чём? — старик хрипло кашляюще смеётся. — Нет-нет, никакой мистики. Это всё мой склероз. Я и до войны забывал многое, а уж теперь, когда и напомнить-то некому, и подавно.
— Я понял вас, благодарю, — Жерар кивает ему, выражая благодарность, и направляется к двери. — С вашего позволения, я вернусь к сыну. А вашего колдуна навещу утром.
— Будьте аккуратны с «нашим колдуном». Местные его не любят, но человек он, вроде, не плохой. Доброй ночи, сеньор, Елена проводит вас обратно.