Is This the World We Created?

      День после того, как Марк-Андре приходит в себя, он проводит безвылазно в постели, удерживаемый всё ещё не прошедшей слабостью и Жераром, убедившим его, что ничего страшного от дня безделья Марка с ними не случится, а Жерар сам прекрасно справится с приготовлением обеда и обязанностями по дому.       Компанию Марку-Андре, погружённому в чтение единственной книги на английском, составляет Милан, увлечённо выстругивающий что-то своим маленьким ножиком из крепкой деревяшки, сидя на пустующей половине постели. Они почти не разговаривают первые несколько часов — сказывается чёртов языковой барьер, — но потом Милан, отложив надоевшее занятие, перебирается к нему под бок и тычет пальцем в книгу, лежащую на согнутых коленях Марка. — El libro, — он обнимает Милана одной рукой, позволяя удобно устроиться в уютном гнезде из одеяла в его тёплых объятьях, и вскидывает брови удивлённо. Мио улыбается его замешательству, тянет маленькие ручки, закрывая книгу, и, показывая на твёрдую обложку, повторяет. — El libro. — Das Buch, — Милан кивает, довольный, что его затею Марк понимает правильно, растягивает губы ещё шире, становясь невозможно похоже на отца в этот момент, и оглядывает комнату, подумывая, что ещё можно использовать для их игры, когда Марк-Андре приходит ему на помощь, свободной ладонью прихватывая одеяло. — Decke. — Деке? — Декё, — поправляет Марк и кивает, ожидая, когда мальчик вернёт ему слово на родном языке. — Декё, — послушно повторяет Милан, чтобы закрепить для себя, и кладёт руку рядом с рукой Марка-Андре. — Manta.       Так они проводят несколько часов до обеда, переходя от отдельных слов к целым предложениям, уча друг друга языкам и со смехом поправляя мелкие ошибки в произношениях, иногда тщетно пытаясь что-то разобрать в ужасных акцентах, пока в комнату, с шумом закрывая за собой дверь ногой, не вваливается мокрый насквозь Жерар, опять проведший полдня под непрекращающимся ливнем. Он тащит в руках три наполненные тарелки, прикрывая их собой от дождя и сдавленно матерясь сквозь сомкнутые зубы, потому что горячий металл больно жжёт кожу. Жерар передаёт по порции в руки Марку-Андре и Милану, прежде чем усесться на пол со своей едой, чтобы не намочить постель. — Приятного аппетита, Мио. Приятного аппетита, Марк, — несколько раз на разных языках говорить одно и то же уже входит в привычку, и Жерар даже не задумывается, переключаясь с испанского на английский, думая сразу приступить после пожеланий к обеду. — Gracias, Gerard. Buen provecho, — Милан заговорщически переглядывается с Марком-Андре и выглядит при этом счастливо и почти восторженно. Жерар понимает сразу — эти двое задумали что-то большее, чем выученная Марком простая фраза. — Danke, Papa. Guten Appetit, — Жерар смеётся и треплет сына по волосам, поощряя их задумку, и тепло улыбается Марку, ловя его сияющий взгляд и невольно вспоминая, насколько яркими и чувственными были эти светлые бледно-голубые глаза, когда утром они оба нехотя разорвали поцелуй, продолжая часто коротко касаться губами чужих губ. И судя по его ответной улыбке, Марк-Андре думает примерно о том же.       Остаток обеда проходит в приятном уютном молчании: они перебрасываются редкими ничего не значащими фразами, поглощённые вкусной горячей едой, а Жерар ещё и наслаждаясь теплом после часов под дождём, что сейчас шелестит снаружи, отстукивая глухо по стеклу и земле приятный ненавязчивый шум. Жерар доедает первый и, опустив голову на постель, утомлённо задрёмывает, ожидая, пока доедят Милан и Марк, чтобы унести и их тарелки.       Марк-Андре осторожно перебирает пальцами сырые пряди, ласково гладит голову, стараясь не разбудить. Жерар тихо бурчит во сне неразборчиво, подставляясь под приятные прикосновения неосознанно, тянется к чужому теплу, как и сам Марк тянется к их семье, надеясь хоть немного излечить оставленные одиночеством раны в его душе. Милан собирает их пустые тарелки и порывается вынести посуду на улицу, но Марк-Андре ловит его за руку, качая головой отрицательно, призывая остаться с отцом, пока он разберётся с бытовыми делами.       К возвращению Марка, которому пришлось отправиться за водой к ручью из-за того, что местная крыса решила завершить свою безвестную бесславную жизнь суицидом в их ведре, в доме ароматно пахнет дымом и какими-то травами, и он торопится найти источник странных запахов, опасаясь, что Пике могли за это время что-то сжечь.       В спальне, затенённой задёрнутыми шторами, горят свечи, превращая потолок в дрожащий дымный купол сводчатого шатра, наполняя маленькое помещение вкусным запахом, а на столике у постели стоят две алюминиевые кружки, наполненные горячим, исходящим паром в прохладном воздухе чаем. Марк-Андре проводит по волосам, смазывая с влажных светлых прядей на шею ледяные колючие капли воды, ёжится, когда они скользят под вымокшую футболку, и без того облепившую тело.       Жерара на прежнем месте не обнаруживается, как и Милана, но влажная рубашка старшего Жери сохнет, развешенная, на деревянном изножье кровати, к которой Марк вешает, разглаживая, свою одежду, доставая из шкафа тонкие мягкие штаны — одна из немногих сменных вещей, что вообще у него осталась, и думает, что накинуть наверх, когда сзади вежливо кашляют. — Мио задрёмывал, так что я решил, что его можно уложить спать, всё равно дождь пока не планирует прекращаться, — Марк кивает, не оборачиваясь, всё также задумчиво разглядывая небогатое содержимое собственного гардероба. Жерар подходит сзади тихо, подкрадывается ловко, бесшумно, заставляя на секунду Марка почувствовать себя предметом охоты. Но это всё ещё его дом. — Жери, — Марк улыбается хитро, на выдохе сквозь едва приоткрытые губы. Жерар тянет к нему руку, касается тёплыми шершавыми пальцами холодной от дождя бледной кожи, оглаживает оставленные руками и ножами чужаков старые серые шрамы. — Что ты делаешь? — Кто сделал это с тобой? — широкая ладонь прижимается к его лопатке, скользя ниже к пояснице, закрывает собой страшные отметины. Жерар подходит ближе — Марк-Андре чувствует тепло его большого тела — и обнимает второй рукой за пояс, пальцами поглаживая бок, успокаивая, гипнотизируя, не позволяя отстраниться. — Как? — Так же, как и со всеми остальными. Ты не найдёшь в этом мире человека без шрамов, — Марк безразлично пожимает плечами. Собственные старые раны давно зажили и не тревожат, но Жерар вновь обводит пальцами шрамы, вынуждая его говорить. — Не бери в голову, Жери. — Не брать в голову? Хороший совет, — Жерар хмыкает сзади и вдруг касается губами его шеи, заставляя вздрогнуть от неожиданности и приятных ощущений, — но я хочу знать, кто сделал это с тобой.       Жерар не может и не хочет ничего делать с тем влечением, что вызывает в нём Марк-Андре, с желанием отогреть его, будто замёрзшего в жаркой Испании, скучавшего по собственной неласковой Родине. Жерар не любит Марка в том смысле, как он любил Нив, такого и не могло случиться — не после всего нескольких недель. То, что он испытывает, не любовь. Но что-то, действительно, не меньшее.       Он тянется покрыть короткими осторожными пока поцелуями обнажённые широкие плечи, переходя на тонкую длинную шею и чётко проступающий позвоночник. Жерар не уверен в реакции Марка-Андре на свои действия, но останавливаться, когда сердце требует действия, он не умеет отродясь, а потому притягивает его к себе вплотную, лежащую на спине ладонь невзначай перемещая на пояс домашних штанов. — Жери, мне кажется, мы торопимся, — Марк откидывает голову на его плечо, нежась в крепких тёплых объятьях, горячими извечно ладонями накрывая руки Жерара. Терпкий пряный дым забивает лёгкие, кружит голову, выжигая кислород, наркотическим запахом опьяняя не хуже поджарого сильного тела, прижавшегося сзади. — А мне кажется, что мы слишком медлим. Мы можем умереть каждый день, сойти с ума или попасть в рабство к бандитам. И я не хочу отправляться на тот свет прежде, чем… Ты понял. — Я бы согласился с тобой, но я не хочу… — Жерар царапает зубами особенно чувствительную точку за его ухом, и Марк давится словами и тихим невольным стоном. — Не хочешь чего, Марк? — Жерар оглаживает крепкий пресс, пальцами обводя рельефные мышцы, напрягающиеся от его прикосновений. — Переспать со мной? — не удержавшись, он втягивает тонкую кожу шеи в рот, оставляя заметное пятно засоса. Он не может даже думать о том, чтобы сейчас отпустить Марка-Андре, перестать чувствовать жар его кожи, а её вкус — на своём языке. Он хочет его всего себе до дрожи в пальцах, но если Марк откажет ему, если скажет, что не желает близости, он не сможет настоять, не станет этого делать. — Не хочу потом остаться один, когда вы уйдёте, — Марк изворачивается, не освобождаясь из крепкой хватки, и тянется заполучить настоящий поцелуй — всего второй, что они делят, на самом деле, но про это так легко забыть им обоим, когда всё, чего хочется постоянно — только касаться друг друга бесконечно. — Не думай об этом, — Жерар отрывается от него с трудом, только ради того, чтобы вселить спокойствие в его сердце, ощущая собственную потребность в этом. Это сродни тому, что Жерар чувствует, когда Мио, испуганный бурей или кошмаром, прижимается к нему в поисках защиты и безопасности. Но Милан — его сын, кровь от его крови, его последний родной человек в этом мире, оберегать и заботиться о котором — его единственная задача и единственная цель. А Марк-Андре… Жерар не хочет, не может думать об этом сейчас, он шепчет, не переставая касаться губами каждого участка кожи, до которого может дотянуться, выцеловывая щеку, скулу и ухо. — Если нам и надо будет уйти, то только вместе с тобой. Мы не бросим тебя тут одного, — Пике ослабляет хватку, позволяя Марку развернуться, обнимает лицо ладонями, трепетно прижимаясь лбом к его лбу. — Клянусь тебе.       Марк-Андре смотрит молчаливо, проникновенно своими невозможными бледно-голубыми (Жерар помнит точно — таким было холодное высокое небо над неласковой февральской Германией) глазами, размышляет точно, решает внутри себя — можно ли ему доверять? — Если ты не собираешься уходить, тогда мы можем не торопиться? — Марк скользит горячими ладонями по бокам Жерара, скатывая сухую тонкую майку, пальцами задевая кожу, сводя с ума этими щекотными дразнящими касаниями. — Жери, пойми меня правильно, я хочу этого не меньше, — Жерар кивает, прерывая его на полуслове, и целует его глубоко, уверяя, что всё понял. — Правила трёх свиданий, м? — Марк-Андре смеётся его подначке, расслабляясь окончательно, позволяя ему уложить себя на постель и улечься рядом самому, с удовольствием сплетаясь с ним под одеялом в крепких странных объятьях, уже не уверенный, лежит он на постели или на Жераре. — Ты так и не рассказал, откуда у тебя эти шрамы. — Религиозные фанатики, — Марк пожимает плечами, насколько это позволяет хватка тяжёлых сильных рук, прижимающих его к груди Жерара. — Поймали меня после Мглы, решили, что я какое-то орудие их ебаного Бога, — Жери упирается удивлённым взглядом с светловолосую макушку горячо дышащего ему в ключицы Марка, впервые слыша, чтобы тот позволял себе настолько грубые высказывания даже на родном языке. — Сначала я даже не понимал, что они от меня хотят, никто из них не говорил на других языках, кроме испанского. И всё, что я слышал и запомнил, были их крики «Bestia! Monstruo! Furia!» со всех сторон, каждую проклятую секунду, — Жерар вслепую находит на его спине уродливые витые отметины, ласково поглаживая их пальцами, успокаивая и поддерживая, поощряя открываться. — Всё хорошо, Жери, не переживай, — Марк целует его в шею с благодарностью, удобнее устраиваясь в объятьях. — В общем, кое-как потом я понял, что они хотят, чтобы я воспользовался какой-то силой и убивал всех их врагов по их приказам. И чёрт его знает, почему, но… В общем, в конце концов они пришли к выводу, что если пытать меня, то я превращусь быстрее. — Надеюсь, всё закончилось тем, что ты всё-таки превратился и убил их всех, — ворчит Жерар, носом зарывшись в его волосы. — Прости, что заставил тебя вспоминать. — Жери, это всего лишь память пятилетней давности, у меня было время смириться с произошедшим и понять, что иногда проще отпустить, чем постоянно мучиться мыслями, — Марк чуть изворачивается, чтобы серьёзно посмотреть ему в глаза. — Тем более, они все, действительно, давно мертвы. — Ты убил их? — Жери спрашивает спокойно, не испытывая по этому поводу никаких эмоций, кроме чувства удовлетворённой мести, удивительной, учитывая, что это даже не касается его. Жерар знает не понаслышке, что значит лишать других жизней, каково это — вершить чужие судьбы собственными руками и решать, кому жить, а кому умирать на их с Миланом пути. И также прекрасно отчего-то знает, что сам Марк никогда бы не стал таким злоупотреблять. — Не знаю. Знаю только, что они мертвы. Я говорил тебе раньше, Жери. Я не знаю, что я такое и кто я такой. Но я опасен для людей. — А я знаю, что я уже обещал тебя не оставлять, поздно теперь пытаться отговаривать, — Жерар успевает быстро урвать ещё один поцелуй, прежде чем старая дверь скрипнет заржавевшими петлями, пропуская внутрь юркого маленького Милана, освещённого скудным светом вечернего солнца, затянутого тучами. — Пап, мне не спится. Можно я полежу с вами? — Марк молча вскидывает бровь, и Жерар быстро тихо переводит, тут же кивая сыну и протягивая руку. — Конечно, Мио, иди сюда, — Марк двигается на постели, оставляя нагретое своим телом тёплое место между ними для Милана, который тут же забирается туда, добавляя к их одеялу несколько своих и радостно жмурясь, когда его с двух сторон обнимают Марк и Жерар, ухитрившийся быстро коснуться губами сначала пухлой щеки Мио, а затем и Марка-Андре.       Они разговаривают негромко, пока за занавешенными окнами не темнеет окончательно, а Милан не засыпает, слушая разговоры на непонятном ему языке, и уже пожелав спокойной ночи, на грани дрёмы Жерар слышит довольный шепчущий голос сына, а затем и Марка… — У Фурии горячие руки… Тепло. — Мили, спи уже. … и засыпает, игнорируя иронию в собственной голове, замечающую, как быстро подобное умудрилось стать для него нормой.