Is This the World We Created?

— Марк, уверен, что всё будет хорошо? — Жерар обнимает тер Штегена за талию, привлекая к себе уже привычным жестом и с удовольствием подставляясь под его руки сам, позволяя Марку-Андре пальцами надавить на шейный позвонок и наклонить для поцелуя, что они уже так полюбили делить. — Уверен. Главное, не задерживайся и не нарывайся на неприятности, а пару дней без тебя мы вполне протянем, — Пике довольно бурчит что-то неразборчиво и чмокает ласково его вначале в губы, а затем в кончик носа и сомкнутые веки. — Жери, Мили смотрит. — Он не против, он тебя любит даже больше, чем я, — Марк тихо смеётся, не принимая его слова всерьёз, пальцами ласково почёсывает нижние короткие волосы. — Прощайся с сыном и иди уже, чем быстрее уйдёшь, тем быстрее вернёшься, — вопреки собственным же словам, он привстаёт на носки, удобно подставляя губы под осторожный прощальный поцелуй. — Иди. — Угу, — отпускать Марка-Андре — такого тёплого, уютного, расслабленного рядом с ним — сродни пытке, но Жерар всё же расцепляет объятья, чтобы тут же подхватить на руки Милана, тиская звонко смеющегося ребёнка и расцеловывая его пухлые щёки. — Береги Марка, герой. — Будет сделано, — Мио вытягивается по струнке, шутливо отдавая честь и улыбаясь во весь рот. — Ты надолго? — Соскучиться не успеешь, уже вернусь, — Милан довольно кивает и с радостью позволяет отцу передать себя на руки тут же прижавшего его к себе тер Штегена. — Не разнесите тут всё, что я успел починить, будьте добры, — он повторяет по привычке на двух языках, взваливает на спину небольшую походную сумку и винтовку и, вскакивая на изрядно отъевшуюся Хой, уходит, не позволяя дольше растягивать прощание.       Жерар уходил на охоту и раньше, принося им мясо для еды, но обычно это занимало не больше дня, и возвращаться он успевал ещё до ужина, который Марк и Милан умудрялись сготовить из оставшихся продуктов. Но на этот раз всё несколько серьёзнее: скудных запасов Марка-Андре хватало для неголодного существования одного человека, но для целой семьи — а живут они как настоящая семья, ни больше, ни меньше — этого оказалось мало, поэтому сейчас Пике, вооружившись всем своим накопленным арсеналом, отправляется на охоту впервые, чтобы затем унести мясо на обмен в ближайшие деревни.       Марк смотрит долго в спину уезжающего Жерара, давя глубоко внутри себя признаки зарождающейся паники. Плохое предчувствие, вызванное не то за годы нажитой паранойей, не то интуицией, скребётся изнутри о костяные дуги рёбер когтями тех тварей, на которых ушёл охотиться Пике, раздражает, не позволяет расслабиться и отвлечься, держит нервную систему в таком напряжении, что тер Штеген, на мгновение ослабляя контроль, замечает, как мелко дрожат пальцы с зажатой в них большой деревянной ложкой. — Марк! — им довольно сложно взаимодействовать без посредника в виде Жерара, но какие-то элементарные слова они уже выучили, включая имена друг друга и маленькие просьбы, жизненно необходимые для совместного существования. Милан влетает на деревянную террасу, восстановленную и доведённую до ума мастеровитым Пике (с шилом в одном месте), где Марк занят приготовлением обеда для них, пытаясь сообразить, что ещё можно покрошить в салат, чтобы сделать его более питательным, но не делать менее съедобным.       Ребёнок обнимает его за ноги — куда только может дотянуться своими маленькими ручками, вскидывает голову, глядя на него огромными даже на круглом пухленьком лице тёмными глазами, улыбается широко, явно копируя манеру отца, и тер Штеген не может не ответить ему тем же. Марк вопросительно вскидывает брови, без слов поощряя его продолжать. — Марк, еда? — Марк-Андре округляет губы в чуть удивлённое «о», а потом тихо посмеивается, прикидывая, как ответить, не используя слов, и в результате выставляет вверх растопыренную пятерню, намекая, чтобы малыш подошёл через несколько минут. Милан довольно кивает, обнимая его на мгновение крепче и получая взамен ласково прошедшуюся по волосам ладонь, и убегает играть куда-то за дом.       В округе людей нет на многие мили, уж в этом Марк, успевший за годы жизни тут расставить множество маленьких шумных ловушек в лесах вокруг для незваных гостей, уверен, так что маленького Пике он отпускает бегать спокойно. Сознательный мальчик далеко не уйдёт и в неприятности сам не полезет, в отличии от своего отца, а уж мешать ему играть и не давать волю детской яркой фантазии тер Штегену не хочется вовсе.       Марк-Андре меланхолично нарезает последние краюхи чёрствого хлеба на сухари, планируя немного подсушить их на сложенной сызнова печи, и мысли по обыкновению уже возвращаются к своенравному наглому испанцу, успевшему за несколько недель стать ему таким же близким и дорогим, как была когда-то любимая девушка и оставшаяся на Родине семья. Конечно, сравнивать их едва ли корректно, всё же, один — едва знакомый человек, а другие — люди, приведшие его в этот мир. Но сейчас, в этой проклятой всеми богами части вселенной, даже время, кажется, изменяет свой ход, ломаясь и кривясь немыслимым образом под действием обезумившей матери-природы, в яростном припадке уничтожающей собственных детей. И то, что раньше стоило нескольких лет, теперь обходится неделями и днями, а дело прежних часов в новых реалиях может отнять всю жизнь. Да и сам Жерар обладает каким-то удивительным талантом располагать к себе даже самых недоверчивых и самых закрытых людей, глубоко убеждённых в спасительной силе одиночества.       Не то, чтобы Марк причисляет себя к этой категории, но вынужденный отшельнический образ жизни в негостеприимных лесах северной Испании, вовсе не располагает к повышению в нём доверчивости и открытости. Особенно, учитывая все его… странности.       Тер Штеген задумчиво поджимает губы, засовывая доску с сухарями в печь и мысленно прикидывая, через сколько их можно будет доставать, пока он займётся приготовлением чая для них с Миланом. — Мили! — звучный голос Марка-Андре разносится между редкими деревьями гулким эхом, доходя, кажется, до самого ручья, протекающего у подножия их небольшого холма, куда маленький Пике пристрастился бегать гонять самодельные кораблики, ловко складываемые маленькими пальчиками ребёнка под руководством отца и Марка из редких старых газет. Он улыбается тонко, представляя, как среди зарослей высокой пожухшей травы, Милан носится, босыми ногами проскальзывая по мягкой тёплой грязи, срывает высохшие тонкие ветки, которые больше никогда не покроются листьями, и тычет их острыми кончиками в хрупкие борта бумажной лодки, подгоняя грязно-серый баркас преодолевать маленькие порожки ручья, не зачерпывая на маленькую палубу холодной проточной воды. Милан такой же ребёнок, какими были сам Марк и Жерар, как миллионы детей до него во все времена, ему нет дела до того, какой мир его окружает, есть ли тут Мгла и радиоактивные гигантские твари, порождённые хтоническими человеческими страхами. Признаться честно, Марк-Андре даже завидует ему немного, иногда ему тоже хотелось бы не знать, не помнить того, другого мира, не сравнивать, не осознавать, не тосковать. Он бы тоже хотел жить с осознанием, что всё вокруг — их норма. — Иду! — Милан влетает в дом маленьким шумным ураганом, кажется, сшибая что-то по пути, но в их убежище давно нет ничего хрупкого, поэтому чёрт с ним. Марк ловко уклоняется от пролетевшего мимо него к столу мальчика, преспокойно ставя на накрытую тёмной скатертью поверхность маленькую кастрюльку, заменявшую чайник.       Обедают молча — не от отсутствия слов или неловкости, а просто потому, что их общий скудный словарный запас не позволяет вольготно разъясняться между собой. Пике быстро справляется со своей порцией и разваливается на стуле довольно, изредка привставая, чтобы подуть на жестяную, обмотанную бечёвкой кружку, в которой медленно остывает его чай. Марк не торопится есть, справившись со всеми домашними делами ещё до полудня, и теперь мучительно придумывавший, чем ему ещё заняться, учитывая, что даже припасов осталось так мало, что даже вряд ли у них будет ужин. — Марк, — Милан, сообразив, что хочет спросить у тер Штегена, поворачивается к нему, открывает ещё шире свои большие глаза, хотя кажется, что это просто невозможно, и Марк-Андре ловит себя на мимолётном страхе, что сейчас у Мио начнётся припадок, с которым он, без Жерара, едва ли сможет справиться. — Папа?       Он не уверен, хочет ли ребёнок знать, где сейчас находится его отец, или когда он вернётся, поэтому отвечает на оба вопроса разом универсальным пожатием плеч. Больше ему сказать всё равно нечего.

***

      На несколько суток Марку удаётся подавить ноющую глубоко внутри панику и даже вести себя абсолютно непринуждённо, чтобы не заражать своими беспочвенными страхами Милана, раз в день стандартно спрашивающего его о Жераре, но, в целом, будто не переживающего вовсе. Мальчик перебирается на время отсутствия отца в спальню тер Штегена, засыпая каждый вечер в тёплых объятьях Марка, даже не прося, как обычно, сказку, только подставляя щёку под ласковый поцелуй и даря в ответ такой же.       Привыкший к собственной суровой одинокой жизни, к никогда не баловавшей безжалостной судьбе Марк-Андре подобной идиллии не верит, ожидая в каждое мгновение любого, даже малейшего подвоха, крохотного порыва ветра, способного разрушить их карточный домик из иллюзорного хрупкого счастья. Когда он улыбается Милану. Когда помогает ему выстругивать из дерева очередную фигурку. Когда готовит ему обед, думая, чем порадовать малыша сегодня. Когда засыпает спокойно, без кошмаров, стискивая в руках довольно сопящего маленького Пике, что-то сонно бормотавшего на испанском. Когда играет с ним в те немногие игры, которые не требуют сложного словесного объяснения. Когда, уединившись, позволяет себе вспоминать сильные руки Жерара, стискивающие его бёдра, его длинные стройные ноги, крепкое красивое тело и потрясающие своей яркостью голубые глаза…       Марк не верит. Себе, своим ощущениям, не верит миру, чьи законы и принципы уже успел изучить досконально. Здесь и сейчас он должен сражаться за всё, что ему дорого, за всё, что он получил, намеренно или нет, за всё, что желает уберечь, что желает защитить. Он знает, что, рано или поздно, но ему придётся сделать выбор: его жизнь или их; как знают это все, рискнувшие обрести слишком опасные нынче привязанности. Он знает, что, рано или поздно, ему придётся отстаивать своё до смерти.       Он надеется, что это время настанет не скоро, чтобы у него был хоть призрачный шанс сделать собственный неочевидный выбор. — Мили, дом! — в полдень Марк привычно зовёт Милана в помещение, где они оба прячутся от испанского зноя и безжалостного солнца, слишком часто после апокалипсиса сменяющееся в изначально излишне жарком регионе дождями.       Пике влетает на крыльцо, едва не споткнувшись на вновь выстроенных ровных ступенях, и смотрит на тер Штегена, вскинув голову, большими карими глазами, безмолвно ожидая его дальнейших указаний. Марк треплет его по хаотично отросшим волосам, спадающим на лоб неровными зубьями острых грязных прядей и, задумавшись на секунду, манит его внутрь за собой жестами.       Он достаёт из кухонного ящика наточенные Жераром большие ножницы и показывает сначала на них, потом на голову Милана и несколько раз двигает лезвиями, как будто режет. Пике согласно кивает, широко ребячески улыбаясь, плюхается на стул, устраиваясь удобнее с важным видом, и ждёт покорно, пока Марк-Андре приготовит всё необходимое, напевая под нос что-то задорное на родном языке.       Тер Штеген приносит нагретую солнцем чистую воду из бака на улице и дегтярное мыло, свежее, но уже несколько протёртое временем и стирками полотенце, и зовёт Мио вначале на двор, чтобы вымыть волосы, а уж потом приниматься за стрижку. Милан звонко задорно хохочет, отплёвываясь от изредка попадающей в рот мыльной воды, морщится, когда она попадает в глаза, но Марк давно знает, что сын у Жерара просто золотой ребёнок даже по меркам старого мира, а уж в современных условиях его покладистость и проницательность и вовсе кажутся даром.       После помывки они возвращаются обратно, и Марк, осторожно расчесавший усевшегося на место Милана, берётся за ножницы. У него нет опыта стрижки — почти, потому что себя он стриг практически наощупь, глядя в небольшое разбитое зеркало и почти не пытаясь сделать это красиво, заботясь только о собственном удобстве, но сейчас он искренне старается, прикусив губу, подстричь маленького Пике максимально аккуратно. Мио сидит спокойно, сложив ладони на острые колени, вытянувшись практически в струну и позволяя Марку крутить и наклонять его голову, чтобы добиться ровной длины прядок. — Фурия, — Милан вскидывается так резко и неожиданно, что тер Штеген едва успевает отвести ножницы от его лица, чтобы тот не накололся на остриё. Марк чувствует, как холодеют пальцы и его все его страхи, все панические параноидальные мысли вылезают наружу, когда он смотрит в мутные, но абсолютно чёрные глаза Пике, совершенно не представляя, как справляться с припадком ребёнка в отсутствие его отца. — Фурия, помоги!       Марк-Андре роняет ножницы, отшатываясь назад и едва не падая, споткнувшись. В его голосе нестройным адским хором голоса фанатиков визжат, захлёбываясь в агонии, кричат надрывно, испуганно, истошно, верещат, требуя, призывая, признавая в собственной смерти. Фурия! Фурия! Фурия! — Нет, пожалуйста, я не знаю… Не знаю, о чём вы говорите, пожалуйста, — Марк слепо хватается руками за мебель, пытаясь тщетно вернуть себе утраченное самообладание и рассудок, разбивает, роняя со столешницы, стоящую там кружку, и оседает в углу, сползая спиной по стене, разрезая до крови ладони и босые стопы о лежащие на полу осколки. — Костяной пепел проглотил свой язык. Он не власть. Они — власть. Они пришли. Они убьют его, убьют Охотника. Должен помочь. Должен защитить. Фурия должен помочь, — тер Штеген беспомощно зажимает ладонями уши, спасаясь от потустороннего голоса Милана, от слов, что он произносит, но не может, и только мотает головой отрицательно, зажмурившись до боли. Он не хочет это слышать, не может, он не способен вынести эту адскую какофонию криков в своей голове, не может перенести это в здравом уме… — Фурия! — Мио вскакивает со стула, безжалостно хватая Марка за окровавленную руку, заставляя встать, и тянет неумолимо за собой, срываясь на бег, едва переступив порог дома, и вынуждая тонущего в собственном паническом страхе Марка-Андре следовать за ним. — Быстрее, они убьют его, ну! — Я не могу, не могу, я не Фурия, я не понимаю, о чём вы, пожалуйста! — распоротые керамическими осколками ноги болят, нервные окончания от соприкосновения с влажной землёй обжигает калёным железом, он потерян между воспоминаниями и реальностью, между истерикой и спокойствием, между чужой смертью и своей жизнью, между их судьбой и его гибелью. — Смотри! — Марк, споткнувшись, падает у края небольшого овражка, порезанные ладони пачкаются грязью и глиной, боль стискивает конечности тисками, отдаваясь пульсирующей мигренью в голову. Милан подталкивает его в спину, хватает за плечи, вынуждая подняться, и трясёт изо всех сил до тех пор, пока тер Штеген, открыв заливаемые потом глаза, не видит привалившегося к дереву на дне оврага Жерара, держащегося за бок окровавленными пальцами, удерживаемую четырьмя людьми отчаянно брыкающуюся Хой и ещё двух, нависших с пистолетами над тяжело дышащим Пике. — Помоги! — Но я не могу! Их шестеро, что я сделаю?! — Марк сам задыхается, глядя расширенными от ужаса глазами на то, что должно, по всем законам, стать их общей неизбежной смертью, задыхается от осознания своей беспомощности, от истерики, от панической атаки, задыхается, пока Милан не встаёт перед ним, закрывая обзор: — Тогда они умрут из-за тебя, — Мили смотрит на него всё также пусто и отсутствующе, а потом, развернувшись, бросается опрометью по склону оврага. — Папа! — и тер Штеген знает прекрасно: это всё ещё не Мио. Не самый умный и сообразительный ребёнок из всех, каких он видал, не любящий сын Жерара. Не его сын.       Но то, что управляет им сейчас, бросает маленькое тело под взрослые пули совершенно без сомнений и угрызений несуществующей совести, не думая о том, какие страдания причиняет Жерару и Марку, для этого существа есть только собственные неясные цели, оправдывающие всякие средства.       Пике вздрагивает, услышав голос сына, и бледнеет на глазах, наблюдая беспомощно, как Милан влетает в чужие руки, схватившие его за шкирку, и как к его виску приставляют пистолет, взводя курок. — Твой прелестный сынишка, точно. Из-за него ты попёрся к колдуну, из-за него всё это дерьмо в нашей деревне, это вы всё, отродья сатаны, вы разозлили колдуна! — Жерар пытается подняться, пытается судорожно придумать хоть что-то, чтобы заставить их отпустить Мио, но только стонет от прострелившей бок боли и заваливается на землю, глядя сквозь пелену слёз, как мужчина перехватывает его сына за шею, сдавливая гортань, не в силах остановить его.       Он ловит взгляд Милана — характерно пустой, отсутствующий, мёртвый — и с трудом сдерживает отчаянный крик, рвущийся из груди. Ещё и припадок, чёртов припадок, он знал, знал же, что однажды это станет причиной смерти его сына, знал! Но что, блять, он вообще мог с этим поделать?!       Жерар закрывает глаза, чувствуя, как на щёки ложатся капли слёз, не способный смотреть, как его ребёнка, его последнего родного человека в этом мире лишают жизни за чужие несуществующие грехи. Он отсчитывает про себя мучительно долгие секунды, но ничего не происходит — время будто замирает, искажаясь, в этом месте. Нет ни звука выстрела, ни удара безжизненного тела о землю, ни ржания вырывающейся Хой, ни звуков леса вкруг. Нет ничего. И Жерар, рискнув приподнять веки, видит вокруг только бесконечную слепящую Мглу… А потом мир взрывается криками.       Люди носятся вокруг них, сталкиваясь, сходя с ума, сдирают сами с себя пальцами кожу до крови и мяса, визжат от боли и охватывающего их безумия. Это похоже на настоящую адскую бездну, разверзнувшуюся вокруг него, на умирающие в греховном пламени Содом и Гоморру, на Тартар и наполненную криками вечно страдающих душ бездну. Жерар никогда не видел ничего более ужасающего в своей жизни и не уверен, что увидит когда-либо ещё. — Папа! — Милан выбегает к нему из облака Мглы, падает на колени, прижимаясь отчаянно к груди и обнимая тонкими ручками, и Пике, обнимая сына в ответ и целуя взъерошенную, мокрую отчего-то макушку, только плачет от облегчения. В смерти нет ничего притягательного и приятного, но смириться со своей он успел давно, а увидеть смерть Мио… Пытки страшнее для него не существовало бы даже на девятом кругу Ада.       Но Милан прижимается к нему, пряча лицо на его груди, и кажется совершенно нормальным, только перепуганным до истерики, но это уже не важно, Жерар понимает прекрасно — выйти из Мглы живым невозможно, и даже то, что он видит сейчас, может быть только иллюзией выжигаемого безумием, умирающего в агонии разума. — Жери, — Марк садится перед ним на колени, мягко отстраняя ладонь от раненного бока. Под его бледной полупрозрачной кожей клубится, пробиваясь сквозь трещины, та же чёрная Мгла, стелется за ним уродливым плащом, накрывая мир, но обнимая его плечи почти трепетно и осторожно и не приближаясь к ним. — Всё хорошо, вы в безопасности. Не бойся. Мгла хранит вас. — Я схожу с ума… — бормочет Жерар, глядя на выпачканного кровью израненного Марка, уже даже не стараясь анализировать и понимать, заочно принимая факт поглощающего его сумасшествия. — Нет, Жери, — тер Штеген приподнимает уголки белых губ в утешающей улыбке и, склонившись, долго целует в лоб, прежде чем встать. Пике пытается остановить его, протянув руку, но только мажет пальцами по огнём пылающей тонкой коже. — Мили, помоги отцу.       Милан отрывается от Жерара и, всхлипнув, на удивление самого Пике, серьёзно кивает, утирая кулаком сопли с носа. Марк улыбается ему шире, поощряя такую взрослую самостоятельность, и шагает бесстрашно обратно во Мглу, принимающую его, как своего. Как хозяина. Как повелителя.       «То, что управляет Мглой», — вспоминает Жерар слова сына, сказанные в припадке ещё в деревне, кажется, целую вечность назад. Тот, кто повелевает Мглой… Теперь он понимает.

***

— Жери, — Марк мягко бьёт его чистой ладонью по щекам, пытаясь привести в сознание. — Жери, давай, вставай, я вас не утащу! — Мио… — Жерар ещё не приходит до конца в сознание, но даже в таком состоянии не может не беспокоиться о сыне, и тер Штеген, обнимая его ладонь своими, поглаживает успокаивающе, надеясь, что он почувствует тёплые прикосновения. — Он в порядке, Жери, всё закончилось. Ну же, открывай глаза! — сознание возвращается неохотно. Мутное расфокусированное зрение не даёт ему разглядеть всё толком, но даже так он цепляет в окружающем хаосе багряные останки уничтоженных, изуродованных тел. Мгла убила этих людей. Марк… убил этих людей. — Жери, эй, тихо, спокойно, смотри на меня, пожалуйста, эй эй эй, спокойнее, пожалуйста, ну же.       Марк отчаянно обнимает ладонями его лицо, склоняясь ниже, прижимается лбом к его лбу, стараясь успокоить запаниковавшего Жерара. Он вцепляется в тер Штегена обеими руками, сведёнными от напряжения пальцами стискивая плечи. — Марк, ты, ты… ты убил их. Убил их всех… — Пике вскидывает на него взгляд, пытаясь найти в знакомом детально лице Марка-Андре что-то новое с учётом того, что он узнал только что, но видит только всё ту же мягкую улыбку и ласковые сияющие бледно-голубые глаза и светлые длинные ресницы. — Пожалуйста, давай отложим этот разговор. Нам надо убраться отсюда, Милан ещё без сознания, а я не могу тащить на себе вас обоих. Давай… давай потом, пожалуйста. Если ты найдёшь это справедливым, можешь убить меня, я не буду сопротивляться. Теперь я знаю, кто я. что я такое, и я… пойму, если ты решишь, что моя смерть будет… — Жерар, не выдержав, подаётся вверх, прерывая его невнятную сбивчивую речь крепким настойчивым поцелуем. Он обнимает его, прижимая к себе, и целует отчаянно, благодарно ещё несколько раз — в губы, в нос, в щёки, касается век и лба, покрывая его лицо мелкими ласковыми поцелуями. — Ты спас нам жизни, Марк, мне и Мио… Я так многим тебе обязан, не представляю, чем я только смогу тебе отплатить, но я сделаю всё, что ты захочешь. Всё, что тебе понадобиться, только скажи, и я достану тебе это. — Не… — тер Штеген судорожно вздыхает и улыбается опять, будто в пропасть с обрыва прыгает. — Не оставляйте меня, пожалуйста. — Никогда в жизни, — Жерар клянётся абсолютно честно, уже сейчас понимая, что даже смерти не позволит забрать у него Марка-Андре. Пике отпускает его и тут же тянет руку, опираясь на него, чтобы подняться. — Подожди, моя рана… Ты вылечил огнестрельное ранение? — Не я, — Марк кивает головой на лежащего под боком дремлющей Хой Милана и руку свою высвобождать не торопится, сцепляя их пальцы. — Мили отдал за это всю свою силу. Ту частичку Мглы, которая была в нём, чтобы исцелить тебя. Даже такой маленькой капли хватило бы, чтобы сделать его невероятно одарённым и могущественным. Теперь я понимаю всю её силу… — Марк почти стыдливо отводит взгляд, прикрывая глаза. — К сожалению. — У него будет нормальное детство, такое, какого он заслуживал, а у нас будет нормальная семья, и всё это благодаря тебе. Благодаря вам обоим. Не думай о плохом сейчас, мы обсудим всё это позже, — Жерар привычно уже притягивает тер Штегена за руку, кладёт широкую ладонь на поясницу, не давая отстраниться, и целует успокаивающе в искусанные мягкие губы. — Идём домой.