«Океан»

Он тонет. В самом прямом значении данного слова. И не чувствует ничего приятного. Вода не кажется теплой — она холодная, окантовывающая тело корками сверкающего льда, который вырастает в громадный айсберг, таща на морское дно булыжником с крепкой якорной цепью. Соленая влага сушит глаза до кровавых подтеков, и парень видит, как кровь раздражающе красит воду, не спеша растворяться в ней. Расползается витиеватым узором, тянется к светлой, блестящей поверхности, на которой играется солнце. Солнце мертвое, а холод живой. Темнота внизу не кажется дружелюбной и гостеприимной — она тревожная, вгоняющая в животный ужас, она вонзает свои клешни в ноги, и создается ощущение, будто что-то мерзко-прохладное их облизывает, убивая живые клетки организма. Умиротворения нет. Есть лишь страх. Рот в немом крике открывается, ни звука не выдавливая, даже пузырей не видно. У него нет голоса. Нет ничего. Нет бурного потока, мотающего его из стороны в сторону. Есть тишина, ограничивающая в действиях и вынуждающая давиться эмоциями, как соленой водой, заливающейся в легкие. Кости что-то начинает дробить в пыль. И тогда глаза открываются. Спокойно, с неохотой, и тут же закрываются под грузом тошнотворного желания спать, но Чимин не имеет на сон права, поэтому не спешит тянуться к будильнику на журнальном столике и выключать его. Он уже проснулся, а ощущения почему-то никуда не уходят. Ему кажется, словно грудную клетку что-то сдавливает, игла проходит через ребра, а затем кто-то вырывает их в надежде добраться до скачущего сердца. И темнота вокруг. Честно? Хотелось не просыпаться. Отвратительный кошмар, но реакция на него у Пака отнюдь не бурная, а нездорово-равнодушная. Прислушиваясь к своим ощущениям, он начинает сильнее чувствовать пульсацию в пустой голове, внутри которой протяжный тихий звон. Как будто нечто оглушающее воздействует на него. Чимин уверен — подняться сейчас не получится, иначе его поведет, и с дивана, на котором он уснул этой ночью, грохнется прямо на пол. Пол сейчас кажется поприятнее. Пака тянет ко дну. Он переворачивается набок, чуть разлепив веки, потом перекладывается на живот и рукой касается ковра. Не знает зачем. Просто хочется остаться здесь, вырубить будильник, никуда не идти, не вынуждать себя предпринимать даже минимум действий. Не идти ни в ванную, ни на кухню, ни есть и ни пить. Все это сейчас так энергозатратно. В идеале не дышать. Постоянное расширение легких тоже требует усилий от него. Иногда такое случается. Чимин начинает чувствовать, как дышит, и не может отделаться от этого ощущения, принимаясь свое дыхание контролировать. Не можешь выработать энергию для банального дыхания. Пак хочет скатиться на ковер, под журнальный стол, пролежать там вечность, но подозревает, чем это может быть чревато. Чимину нельзя на пол. Иначе может накрыть паника. Так что он продолжает бездвижно лежать, проклиная утро, кажущееся ему еще тяжелее предыдущего. Раздражает. Все это раздражает. Это чувство, ощущение, состояние, восприятие себя. Будто ему приходится бороться за свою жизнь. А сложнее всего бороться за жизнь, когда хочется, наконец, расслабиться. Чимин лежит мясом, тушей, трупом и не думает ни о чем. Не пытается и не старается. Желания нет. Стремления тоже. Зачем? О чем думать? Обо всем насущном он и так думает каждый день, а анализа себя самого избегает по логичным причинам — самопознание все равно что потеря невинности. Мы рискуем прежним взглядом на жизнь, погружаясь в него так же, как в философию, которая лишь позволяет посмотреть на вещи под иными, непривычными нам углами. Все это — отчуждающее и разрушающее занятие. — И тебе доброе утро, — бодрый голос откуда-то со стороны не вынуждает встрепенуться, хотя стоило бы. Чимин слышит тихие шаги со стороны лестницы, но зрачки прикованы к молочному ковру. Так и хочется упасть. — Не хочешь будильник-то выключить? — Юль смеется, ведь перед ним предстает довольно забавная картина в виде трупно лежащего парня и трезвонящего телефона, звук которого Квон услышал еще наверху. — Угу, — неразборчивый бубнеж в обивку дивана. Юлю изредка удается застать парня утром, поэтому он шагает прямиком к Чимину, выключая, наконец, этот бедный будильник. Теплая после сна рука мягко укладывается на светлые растрепанные волосы Пака, чуть зарываясь в них и поглаживая, как спящего грустного пса. Тело парня укрыто пледом, голова лежит на самом краю, поэтому челка нависает над полуприкрытыми равнодушными глазами. Чимин выглядит довольно мило. — Это ты открыл окно? — спрашивает Юль, убирая руку. Смотрит вперед, через диван, на окна, прикрытые серо-голубыми прозрачными занавесками, которые прямо сейчас вздымаются вверх, волнами расплываясь в воздухе. Ветер из открытой настежь створки сквозняком прогуливается по дому, прохладой цепляясь за тело. Погода сегодня дождливая. — Да, — Чимину, наконец, приходится заставить себя двигаться, поэтому он приподнимается на локте и подтягивает вторую руку. Трет глаза пальцами, вдавливая их до бликов, чтобы хоть как-то отрезвить себя. Почему так отвратно? Не то чтобы утро вызывало в нем положительные эмоции, но сегодня заставить себя встать еще труднее обычного. Возможно, дело в том, что он поспал всего три часа. Пак в принципе с работой спит очень мало — организм должен был привыкнуть, поэтому в любом случае странно. Он раздражен и хочет спать, и ситуацию малость усложняет присутствие Юля, который зачем-то встал в такую рань. Чимин не любит по утрам собираться вместе с кем-то. — Во сколько ты вернулся? — Квон интересуется спокойно и без претензий, но у Пака появляется резкое желание съязвить. «Во сколько надо, Боже ты мой, на кой черт каждый раз спрашивать одно и то же? Что тебе вообще ответ на этот вопрос даст? Скажешь, что мне надо следить за своим здоровьем? Или чтобы я возвращался раньше?» — Эм, — тянет неоднозначно Пак, скрипит телом, принимая сидячее положение. Светить перед Юлем, ушедшим на кухню, не хочется, потому что синяк на лице все еще грустно живет. — Я не помню точно, — врет, ведь вернулся он в двадцать минут третьего ночи и заснул на диване после душа. — Почему не спишь в такую рань? — переводит тему с себя на парня, продолжая тереть глаза обоими кулаками до жжения. — Сегодня съемка, поэтому нужно привести себя в порядок и прогнать все несколько раз. В студии мне надо быть гораздо раньше, чтобы со всем разобраться, — разъясняет Юль более вдохновленно, чем способен принять Чимин сейчас от него. — Придет Сюся и Шова, поэтому будет разъеб. Надеюсь, оператор не облажается, потому что в предыдущий раз мы хотели за дерьмовую съемку дать ему в рожу — как раз той ногой, которой он и снимал. Эмоции. В Юле столько эмоций с самого утра, что Пак остается со своей тихой пораженностью сидеть на диване. Шесть. Сейчас шесть. Квон всегда такой бодрый? Хотя не то чтобы он прыгал от счастья — просто в нем сейчас больше от положительного, нежели от негативного. Чимину неприятно за Юля, ведь Пак даже не знает, как на все это отвечать. Сюся и Шова — сценические имена двух хореографов, но, как бы часто Чимин ни слышал их, до сих пор путается в том, кто есть кто. Надо было давно запомнить. — О-о, — тянет Пак безэмоционально с надеждой, что Квон сделает скидку на утреннюю амебность, — надеюсь, все пройдет хорошо. Покажешь потом видео. — Обязательно, — судя по ответу Юля, слов Чимина ему хватило. И слава Богу. На большее Пак не способен. — Кстати, — голос становится ближе, а, значит, Квон возвращается обратно в гостиную с последующим: — Так как на отчетном концерте я буду выступать с несколькими группами, то мое место пропадет. Все равно для хореографов оно бесплатно. Ты можешь не покупать билет, — Квон приближается к дивану, и, хоть выражения лица Чимина не видно, зато видно, как он кивает. — Хорошо, — тихо. — Я первый в ванную, — Юль наклоняется, оперевшись руками на подлокотник дивана, и тянется к макушке парня, коснувшись ее губами. — Хорошо, — тихо. — Тебе приготовить что-то на завтрак? — напоследок спрашивает Квон. — Нет, — тихо. В голове и сердце Чимина сейчас очень тихо.

***

— Чонгук, ты считаешь меня привлекательным? Прищур. Хмурость. Озадаченность. И шокированное: — Что, прости? Тэхен улыбается реакции парня. Наверное, его счастье кроется в людях и в наблюдении за ними. Он обожает видеть их грустными, веселыми, рассуждающими и глупыми, любит видеть, насколько много разных непредсказуемых реакций они могут воспроизвести — Ким о таких даже подумать не мог, — то, какие они все схожие и разные одновременно. Квинтэссенция взглядов. Он обожает их видеть в состоянии вдохновения — в эти моменты поглощения открывается совершенно неизведанное пространство человеческой мысли, уходящее в бесконечность. Эта эйфория, одержимость, полученная возможность чувствовать жизнь, первозданную мощь. Они не видят то или иное занятие чучелом в стекле, они ощущают его природой, сутью всего живого. Тэхен постоянно вспоминает свою преподавательницу по литературе в школе и преподавателя математики в университете — первая, читая стих своими слезами, погружалась душой в этот мир, а вторая рассказывала о решении планиметрических задач на пике творческого потока. Это совершенно удивительно, будто их всех окружает флуоресцентный ореол. Тэхен видел этот ореол у них с восторгом, со звездами в глазах, несравнимыми с планетами, — в их. Ким не был хорош в математике, но эта женщина стала проводником великого знания геометрии, ментально находясь на недоступном уровне духовных переживаний. Это были не просто задачи по планиметрии — это было торжество алхимии интеллекта и творчества, это было пламя. Люди слишком обесценивают тех, кто живет вне этой Земли. Они смеются над преподавателями, игнорируют их рвение, пренебрегают человеческими желаниями, токсичат и рушат всю магию из невозможности ее понять. Люди достаточно жестоки. Тэхен бы хотел стать таким же волшебником своего мира, но, кажется, его удел — стоять рядом с ними и восхищаться. Он живет другими людьми и не видит в этом ничего зазорного — на то он и родился. — Звучит достаточно странно, да? — Ким широко, даже чутка неловко посмеивается, замерев на какое-то время с консилером в руках. Чонгук не меняет подозрительного выражения лица, но взглядом испепеляет больше от удивления, нежели от негатива, и это Тэхена несказанно радует. — Достаточно, — подтверждает Чон. Он стоит, опираясь локтями на барную стойку с валяющейся на ней косметикой, пока Тэхен стоит перед ним в попытках придать парню более-менее приличный вид. Крайне непривычная ситуация, о которой Ким узнал лишь ночью, — благо, не спал, а торчал в соцсетях. Уж никогда он не мог бы подумать, что сам Чон Чонгук будет находиться здесь. Вписывается, правда, хреново в атмосферу, но Тэхен верит в лучшее. Коричневый фартук делает его более деловым, как и собранные в хвост волосы позади, с которыми они боролись почти двадцать минут в попытках хорошо расчесать. Как итог, они распутались, но наэлектризовались и стали пушиться. — Я не с романтическим подтекстом, — оправдывается Тэхен, нанося на зону вокруг глаз полосу консилера. — Еще бы, — хмыкает Чонгук, не двигаясь. Выражение лица становится более нейтральным. Он глядит прямо на парня, который находится к нему ближе, чем когда бы то ни было, и это чуть смущает даже Чона, никогда в близком контакте с Тэхеном не пребывавшем. — Эй, ну, почему так критично, — Ким принимается подушечкой мизинца растушевывать косметику за неимением кисточек. — Ты очень даже симпатичный, когда не, — обводит свободной рукой свое лицо с тонким намеком, — ты понял, в общем. И когда не хмуришься. И когда не бесишься. Чонгук в первые секунды порывается сказать что-то по типу «можешь не продолжать, я понял», но, задумавшись, вновь сощуривается с подозрением. — Ты назвал меня симпатичным? — Ты флиртуешь? — Тэхен сощуривается в ответ с приподнятыми уголками губ. — Ты еблан? Ким начинает громко смеяться, прикрывая рот ладонью, и Чонгук, наблюдающий за парнем, через время усмехается, с цоканьем покачав головой. М-да. Вот это диалоги, конечно. Тэхен бросает взгляд на Чона и начинает откровенно ржать, выгибаясь в спине от смеха, а парень тупо пялится на него, как на придурка, добивая: — Тебя мне еще трахать не хватало, угомонись, — думать об этом несколько странно, потому что Чонгук никогда не задумывался о Киме в таком плане. Только из-за разговора мысли улетают не в то русло, но это даже в воображении смутно и глупо. Не противно, да и не возбуждающе, грубо говоря. — О, Боже, это отвратно звучит, — в перерыве между смехом брови Тэхена пораженно улетают вверх. — Меня нельзя трахать — меня можно только любить, — щелкает пальцами с блестящими от улыбкой зубами, и Чонгук закатывает глаза, выставив руки перед собой: — Блять, уйди от меня с этим дерьмом, а то я сейчас блевану тебе в глотку. — Молчу, — Ким показывает, как пальцами закрывает рот на молнию, и, подуспокоившись, подходит к Чонгуку, принимаясь растушевывать консилер и дальше. — Хотя нет, подожди, ты так и не ответил на мой вопрос, — синяки под глазами становятся менее заметны, но надо еще одним тонким слоем пройтись точно. Ссадины же так не уберешь, поэтому скула заклеена. Бровь открыта, губы, само собой, тоже. Вид все равно крайне отпугивающий. Что ж. Здоровье чиминовому бизнесу. Тэхен без понятия, чем друг думал, когда соглашался на такое. — Да я хрен знает вообще, — отвечает Чонгук честно, потому как понятия не имеет, привлекательный ли Ким. Или симпатичный. Без разницы. — Вообрази, подумай, прикинь, словно не знаешь меня и видишь в самый первый раз, но без негатива, — ставит условие Тэхен, точечно нанося консилер повторно. В этот раз еще и на нос. Чон молчит, и заметно, как он просто пялится на парня, видимо, в попытках объективировать его в своих глазах, забыть свое отношение к нему, представив… В общем, сексуализируя. Забавно, как в процессе погружения в свои мысли Чонгук не пылает злостью. Тэхен не чувствует с его стороны сейчас чего-то плохого, а такое случается весьма редко. Сегодня он крайне спокоен и саркастичен, реагирует на слова или действия Кима с беспечностью. Вывод: у него нормальное настроение. Вывод номер два: это ровно до прихода опаздывающего на их «до рабочую» сходку Чимина. Уж в этом Ким уверен. — Наверное, — по-прежнему неопределенный ответ. — Ты красивый и забавный до глупости. Че еще сейчас нужно для привлекательности? — риторический вопрос в никуда. Тэхен молча продолжает наносить косметическое средство. Они с Чонгуком разговаривают очень редко. Случаев не предоставляется, да и поводов тоже — по большому счету диалоги ведутся в компании, конечно же, Юнги. Юнги — вот их проводник. Они оба им связаны, и, несмотря на толщину нити между ними, она все-таки есть. Киму непривычно разговаривать с парнем наедине, поэтому он старается как может, и, видимо, старания его оправданы, раз никакого зла на свое добро он еще не получил. Впрочем, говорить с Чонгуком непривычно. Непривычно даже слышать его мысли и мнение — столь маленькие, непримечательные, но все же мысли. Тэхен это ценит. — Спасибо за ответ, — улыбается краешком губ. — К чему это все? — Для самоопределения, — специально по-умному отвечает Тэхен, скрывая свои истинные мотивы. Ответ его честен — просто не раскрыт. Киму, как и всем нам, трудно понять, каким человеком он предстает в глазах окружающих, так что он ориентируется на мнение людей вокруг. — Удивительно, как твой смайлик еще живой, — вдруг говорит парень, отодвинувшись, чтобы целиком осмотреть лицо Чона. — Он при смерти. И это реально так. После многочисленных побоев и ран, частенько приходящих на скулу, татуировке на ней правда плохо. Порезов на лице Чонгук еще не заработал — разве что ушибы и ссадины, из-за которых края смайлика давно расплылись, но парня это слабо волнует. Не исчез с концами и хрен с ним. Громкое мяуканье сбоку. Оба парня поворачивают головы, столкнувшись с каре-зелеными большими глазами, зрачки которых круглее планеты всей. Пушистый, миниатюрный кот. Розовые маленькие ушки глядят прямо вверх, на них двоих. Тот самый кот, из-за которого Чонгук и зашел в это кафе. Тот самый кот, которого по приходе сюда он не заметил. Где он был? — У тебя есть еда, — произносит Тэхен, обращаясь к животному. — Это Цельсий. Он глупый и вредный говнюк, — представляет Чону кота, продолжающему пялиться на них своими глазищами. — Вы в честь него кафе назвали? — не понимает Чонгук, глядя на этот пушистый комок, пока Ким его старательно гримирует. — Именно. Он на пару месяцев старше кафе — ему всего два года. Мы нашли его у леса, в кустах, вылечили и забрали к себе, — Тэхен постоянно использует слово «мы», явно подразумевая их с Чимином. Чимина и него. Него и Чимина. Они словно одно целое. — Его нет возможности оставлять дома, потому что в таком случае он будет всегда один, поэтому мы решили сделать кафе вместе с ним и назвать «Цельсий», — рассказывает любезно Ким, хоть Чонгук вопросов наводящих и не задавал. — Чей он? — Теоретически Чимина. Он оплачивал все его лечение, и у него кот жил какое-то время поначалу, пока у его парня не проявилась аллергия. Тогда я его забрал к себе, так что фактически — мой. Я каждый день привожу и увожу его домой, а если беру выходной, то Чимин сам заходит и забирает его, — Тэхен заканчивает с растушевкой и берет в руки пудру под стать тону консилера, чтобы зафиксировать свои старания понадежнее. — Ты дал ему код от своей квартиры? — с недоумением спрашивает Чонгук, для которого подобное — дикость. Какой уровень доверия должен быть к человеку, чтобы дать ему свободное разгуливание по своему дому? Тэхен жмет плечами: — Ну, ты же как-то с Юнги живешь, — Ким решает не упоминать, что, даже несмотря на это, Чонгук не позволяет тому заходить в свою комнату. — Для меня Чимин не менее близкий друг. Чтоб ты понимал, я как-то дал ему пароли от своих социальных сетей, а ему было настолько влом и некогда в них заходить, что он их давно потерял. Я давал ему даже пароль от мессенджера и знаешь что? — выдерживает драматическую паузу. — Он ни разу так и не зашел. Ему насрать. Нормальный любопытный человек хотя бы полистал чужие переписки, раз дали такую возможность, а ему все равно даже на это — он сказал, ему просто неинтересно, — с искренним удивлением рассказывает, видимо, до сих пор не понимая, как так. — Я спрашивал, как бы он отреагировал, если бы получил пароли от сетей Юля, и он сказал, что ему было бы все равно. «Я ему доверяю, это его личное пространство, если понадобится, он сам мне все расскажет», — цитирует Тэхен друга, припудривая нос Чонгуку, на которого шквал эмоций и выливается. — Идиот. Раз уж тебе дали возможность, надо ей хоть раз воспользоваться. А если я другу в переписке пишу, как насилую собак, и Чимин так об этом и не узнает, м? Он слишком правильный и адекватный, меня это напрягает, — делится своими чувствами в полушуточной манере, пока Цельсий шаркает лапками в их сторону, уместившись рядом. — Он мой друг, я принимаю его таким, какой он есть, но мне порой очень любопытно заглянуть в его личную жизнь и проверить, так ли все в ней скучно, как я думаю, или же Чимин с Юлем отжигают, — Бог свидетель, Чонгук не хотел этого слышать. — Меньше думай, — советует Чон, с тихим уставшим вздохом ожидая, когда его лицо уже оставят в покое. Честно говоря, клонит в сон. Он не очень хорошо спал, как, в принципе, и всегда, но он обычно хотя бы в такую рань не встает. Это первый день за месяц, когда пришлось поднять себя в такой ебанутый час. — Не могу, мне же любопытно, — Тэхен захлопывает пудреницу. — Я сделал все, что смог, — Ким высвобождает Чонгука из своего плена, принимаясь убирать свой маленький набор в косметичку, в то время как парень, потянувшись, приседает на корточки. — Выглядишь даже неплохо, — заверяет Ким, стрельнув взглядом в Чона. Его разбитая рука гладит Цельсия по голове немного резкими движениями, лишенными всякой нежности, но не лишенными заботы. Мало что вызывает в Чонгуке мягкость и желание быть аккуратным, потому как для этого должны быть положительные эмоции, а тех у него в дефиците. Острый недостаток. Нужно прописать пожизненный курс приема таблеток по десять штук каждый день. — Пиздишь, — прямолинейно бросает Чон. — В моем понимании все не настолько ужасно, — и, представив перед глазами друга, договаривает: — Но для Чимина настолько. Он вряд ли тебя пустит к людям, — потому что идеи идеями, а работа работой, которая ему явно поважнее Чонгука будет. Пак прекрасно разграничивает личные и деловые отношения, и, хоть Тэхену бывает порой обидно от излишней официозности, он повторяет себе, что внутри этого кафе Чимин никто иной, как его работодатель, и только в последнюю очередь друг. Он не стремится нагнетать или же держать всех в страхе, но вот в напряжении — вполне. Будучи строгим человеком, он прекрасно разгоняется от парня, который дружелюбно смеется вместе с подчиненными, до директора, который трезво поставит тебя на место… Стеклянная дверь кафе открывается. — Простите меня за опоздание, — сходу извиняется запыхавшийся Чимин, коротко поклонившись двум парням, которые прибыли сюда на час раньше него, хотя это он их двоих поднял ни свет, ни заря. Пак задерживает на обернувшемся Тэхене и Чонгуке взгляд ровно на долю секунды, после чего шагает на кухню, в которой находится помещение, где персонал переодевается. — Пойду отнесу косметичку, — Ким шагает вслед за другом, нагоняя его в их небольшой раздевалке со шкафчиками. — У тебя что-то случилось? — сразу же спрашивает, наблюдая за тем, как Чимин надевает фартук. — Нет, я просто проспал, — дает вполне статичный ответ. — Ты вчера поздно вернулся, да? — догадывается, ведь после работы на складе надо было еще до дома своего добраться. — Весьма, — завязывает узелок на спине. Тэхен молча глядит на друга, после чего шагает к своему шкафчику, чтобы убрать в него косметичку. Странное явление. Чимин никогда не «просыпает». Никогда от слова никогда. На памяти Кима такое в принципе не происходило, ну, или же он не был об этом осведомлен. Пак очень пунктуальный человек, так что даже малая халатность с его стороны уже удивительна. — Ты ведь не пустишь его в зал, — со слабой неуверенностью произносит Тэхен, развернувшись к другу лицом. — Разумеется. Да. Логичный ответ. — Тогда ты вообще не извлечешь из этого пользу, — утверждает парень. Может, у них какая-то внутренняя договоренность между собой, во что Тэхен слабо очень верит. — У нас не настолько большой зал ведь; ты, думаю, можешь его пустить в него. Тем более, он работал официантом когда-то, — Ким решает не упоминать, что это был бар, а не кафе. — Мне все равно, есть ли у него опыт работы, — отрезает Чимин, осматривая себя в небольшом, висящим на стене, зеркальце. — Для того, чтобы «пустить» его в зал, он должен не просто знать меню, а знать весь его состав, и как что готовится. Каждый третий посетитель обязательно спросит, есть ли у нас кофе декаф и можем ли мы приготовить матчу на миндальном молоке. Если же какой-нибудь идиот неуважительно щелкнет пальцами в попытке его позвать, то этот придурок ему эти пальцы вывихнет, если не оторвет, — уверенно проговаривает Пак, рассмотревший в своей голове сотню вариантов развития событий, и лишь малое число показалось ему благоприятным. — Ты показал ему, где все находится? — Да. Тэхену на этот монолог ответить совершенно нечего. Чимин прав во всем. — Молодец, — Пак поправляет уложенные волосы, пару раз скользит языком по губам, уверяется в том, что синяка под толстым слоем тонального крема не видно, и только после этого шагает к выходу в зал, и за ним послушно следует Тэхен. Чонгук по-прежнему сидит на корточках. Он держит руку рядом с котом, который лапой играется с пальцами, но довольно лениво и несерьезно — просто из вредности, чтобы не давать себя гладить. Чимин тихо вздыхает, настраиваясь на то, что проведет этот день с громадной тяжестью. Впрочем, наличие этого типа нечто вроде разнообразия в его жизни, поэтому остается надеяться, что оно будет положительным, а не принесет Паку лишнюю головную боль. — Уход за Цельсием будет на тебе. Первое, с чего ходит Чимин. Ферзем. И это действует, потому что Чонгук, не обративший на парня внимания, поднимает на него голову, столкнувшись взглядами. Мысленно первое, о чем думает Пак, это о том, что косметика помогла, но крайне слабо. По крайней мере синяков не видно — уже хорошо, хоть смотреть на парня Чимину не хочется. Никакого желания нет. Совершенно. Сразу ставит себя на место посетителя, который, усевшись за столик, будет обсуждать этого типа. Поэтому Пак еще вчера по дороге домой принял решение вытягивать пользу из Чона по максимуму, и для воплощения своего плана в реальность он делает следующее: — Встань, пожалуйста, я с тобой разговариваю. Спокойно. Ровно. Не повышая голоса. В теории совершенно обычная просьба, но Тэхен, стоящий позади, прикрывает глаза рукой, боясь смотреть на этих двоих. Они сгрызут друг друга рано или поздно, обглодают мясо и раздробят кости, потому что Чон Чонгук — выросший среди улицы тип, не знающий толком манер, отрицающий их, испытывающий к ним сильное отторжение, не относящийся к людям с уважением, а если и относящийся, то это уважение базовое и требующее авторитета в его глазах. Он — молодой парень, перебивающийся работами физическим трудом или мелким заработком в подпольных заведениях запада, у него большие проблемы с контролем негативных эмоций, набор психологических травм, резкие беспричинные всплески агрессии, сарказм и шутки. Пак Чимин — взрослый мужчина, имеющий за своими плечами большой опыт работы в сфере обслуживания, основавший свой бизнес и тянущий его в одиночку. Он выросший в приличной семье воспитанный человек, со строгостью и самокритикой относящийся к самому себе, сдерживающий свои эмоции в связи с профессионализмом, он в меру серьезен и в меру легок, крайне эмпатичен, добр к людям и внимателен к мелочам. Чонгук ненавидит официоз. Чимин его придерживается постоянно. Так что, сжав челюсть, Чон все же поднимается на ноги, встав ровно перед парнем. Без слов и пререканий — все они прослеживаются в каждом из его действий, не волнуйтесь. Пак это ощущает на себе прекрасно, ведь его словно обливают из ведра водой, но ему все равно до тех пор, пока Чонгук выполняет требуемые пункты. Пусть он хоть убьет Чимина в мыслях и расчленит его тело, похоронив по кусочкам. — Он очень вредный кот, в меру ленивый и импульсивный, поэтому час он будет лежать где-нибудь в кафе, игнорируя абсолютно всех, а другой час ходить из угла в угол, тереться о посетителей, мурлыкать и требовать к себе внимания, — принимается читать лекцию Чонгуку, у которого нет выбора, кроме как стоять и слушать. Слушать и стоять в надежде, что зуд в руках пройдет, поэтому Чон вынуждает себя концентрироваться на чужих словах, вникать в них полностью. Иначе его охватит раздражение. — Он может стать крайне навязчивым, поэтому если Цельсий начнет клянчить еду или захочет поцарапаться, то тебе стоит подойти, улыбнуться, взять его на руки и оттащить подальше от греха, — обводит рукой территорию кафе. — Там, где стеллажи, — указывает большим пальцем себе за спину, — лежат на одной из полок пара игрушек, поэтому просто переключи его внимание на какую-нибудь из них. Используем твою физиономию и в благих целях — ты должен следить, чтобы никто не применял насилие к коту. В таком случае подойди и попроси такого не делать, но если ситуация повторится, ты имеешь полное право попросить посетителей оплатить счет и покинуть помещение. О. Хоть какое-то развлечение для Чонгука. — Ни в коем случае не грубить, не хамить, не оскорблять и не бить посетителей, — сразу же добавляет Чимин, и видит, как Чон закатывает глаза. Но знаете что? Он делает это с меньшей злостью. Скорее это действие можно интерпретировать как «ты такой скучный», нежели в качестве искреннего раздражения. И Пака это даже успокаивает. Он бы не хотел в деревянном напряжении провести этот день. — Порой подходи к лотку и мискам обязательно. Где корм и лопаточка я покажу, — на этом повесть о коте Чимин заканчивает и переходит к следующему: — На тебе уборка абсолютно всех столов после посетителей. Ты относишь все на кухню и моешь — можешь мыть посуду сразу после каждого столика, а можешь накопить раковину посуды и мыть только после этого — по твоему усмотрению, — мне главное, чтобы все было идеально чисто, протерто и расставлено по своим местам. Я покажу подробно весь порядок действий. Тэхен будет на баре, поэтому он скажет, если с чем-то ему понадобится помощь, например, убрать что-то, помыть и так далее. На тебе также уборка помещения — сегодня весь день обещали дождь, поэтому с этим тебе не повезло, да и всем остальным в принципе тоже, потому что народу будет днем больше обычного. Я покажу, где швабра и ведро, — в который раз говорит, надеясь, что у Чонгука еще не закипели мозги, ведь Чимин уже довольно много пунктов перечислил, которые парню придется не только запоминать, но и выполнять. — Необязательно убирать помещение каждые пять минут, даже если пойдет дождь, — каждых часов двух будет вполне достаточно. Если же кто-то что-то разольет, уборка на тебе. Разобьет — то же самое. Сейчас, утром, у тебя будет довольно много свободного времени, потому что все спешат на работу и учебу и заскакивают только к барной стойке — с этим будет разбираться Тэхен, а ты, пожалуйста, учи меню. Если будет много народу, понадобится официант… — Хочешь, чтобы я бегал каждые пять секунд во все стороны в попытках уследить за каждым гребаным углом? — перебивает Чонгук, и Пак замолкает, не спеша давать мгновенный ответ. Он смотрит парню в глаза, вопросительно приподнимает брови, даже удивившись глупости вопроса, и говорит: — Да. Добро пожаловать в общепит. Я довольно внятно все расписал. Все это — твои обязанности на сегодня, — а после как ни в чем не бывало продолжает: — Обеденный перерыв в полдень и длится ровно сорок минут; кушать можно либо на кухне, либо на заднем дворе — там же можно и покурить. Если у тебя есть вопросы, можешь задать их прямо сейчас. Тэхен по-прежнему стоит позади и нервно покусывает ногти, поглядывая на Чонгука. Через пару секунд он складывает руки на груди, а после от него слышится: — У меня есть вопрос. Чимин разворачивается корпусом к другу, который стоит с вытянутой рукой, как школьник. — А надбавка будет? Тишина. Пак моргает, а Чонгук криво усмехается, видя, как полное надежды лицо Тэхена под молчаливым взглядом их начальника расплывается, рука вяло возвращается на свое место, сплетаясь на груде вместе со второй, и Ким поджимает губы: — Я понял. Дождь начался уже к одиннадцати утра. Все произошло ровно так, как Пак Чимин и предсказывал, что ни для кого не стало удивительным. Тэхен заранее морально приготовился к запаре, поэтому спешное выполнение заказов подходящих к барной стойке посетителей не стало для него неожиданностью, впрочем, как и для самого Чимина, который сновал туда-сюда вместе с ним. До начала обеденного перерыва за столиками практически никого не было, ведь, несмотря на плохую погоду, программа отмены на рабочий день не распространялась, что, кстати, пошло на пользу Чонгуку. Ему не пришлось накидываться на каждый столик с тряпкой — он вполне спокойно уносил маленькое количество посуды и протирал все, потихоньку привыкая к действиям, которые он должен повторять весь день, так что, к удивлению, проблем не возникло. Повара отнеслись к нему лояльно, обрадовавшись лишней помощи, поэтому те порой просили что-то принести со склада с продуктами. Для Чона этот день все равно что физическая нагрузка. С людьми пока ему общаться не приходилось, а вот бегать из угла в угол — вполне. В частности, после обеденного перерыва, когда дождь утихомирился и Чимин ушел в раздевалку, засев в ней со своим ноутбуком и какими-то бумагами, Тэхен объяснил, что кафе, само собой, не оборудовано дополнительным кабинетом, поэтому всегда в перерыв и при маленькой загруженности он уходит с ноутбуком в раздевалку, засев на лавочку рядом с розеткой. Иными словами, на часах 15:27. Чимина Чонгук не видел с обеда. И слава Богу, без него дышится легче. Чонгук ставит последнюю вытертую тарелку, после чего снимает перчатки, кладя их рядом с раковиной. Не сложно, но достаточно муторно. Он не бытовой инвалид, и базовые навыки у него хорошо отточены, особенно, если это уборка, к которой Юнги серьезно прикапывается. Чон шагает к большим коричневым шторам, ведущим к барной стойке, за которой мельтешит Тэхен, делая какой-то напиток. Чонгук наблюдает, как парень заученными действиями наливает молоко в блендер, добавляя туда же лед и шоколад, и ставит на кнопку, чтобы все это взбить. Людей в кафе мало сейчас, и все посетители сидят за столиками. Чон осматривает помещение, замечая Цельсия на своей лежанке на подоконнике, который улегся своим пушистым пузом к верху, давая молодой девушке за столиком себя гладить. В заведении ненавязчиво играет какая-то спокойная расслабленная музыка. В такие моменты здесь даже и не столь напряжно, как в самый первый раз, когда Чонгук переступил порог кафе. — И он еще жаловался? — тихое, не обязывающее к ответу ворчание. Тэхен выключает блендер, открывает крышку, параллельно спрашивая: — Ты про Чимина, что ль? — сразу понимает, о ком речь. Добавляет шоколадный соус в перемешанную кашу. — Он не жалуется, Чонгук, не путай понятия, — вновь включает оборудование, повернувшись на опирающегося на столешницу у стены парня. — Жаловаться и сказать, как есть, — это разные вещи. Кафе в прекрасном состоянии, у нас много посетителей, но для открытия бизнеса Чимин брал кредит, и теперь, когда есть такая возможность, он обязан долги выплатить, чтобы не утонуть в них еще больше. Экономия на сотрудниках как раз для этого, — рассказывает ему все как оно есть, хоть Чонгук и не спрашивал. Тэхен не хочет вставать между ними двумя, но ему также не хочется, чтобы у них было предвзятое мнение друг о друге. Каждый из них несет свою тяжесть, и нет смысла принижать другого без веской на то причины. — На самом деле к этой многозадачности привыкаешь, — от себя говорит Ким. Выливает охлажденный эспрессо в блендер. — Я заметил, — с этим Чонгук не может не согласиться. Уже через пару часов постоянно повторяющихся действий они вырабатываются до автоматизма. Даже поиск кота в зале автоматический. Чон просто ищет его глазами, просто оглядывает каждый столик, просто следит за тем, уходит ли кто-то. К этому можно привыкнуть, но вот находиться в этом на постоянной основе… Каждый день по двенадцать часов. Хуевая перспектива даже для такого, как Чонгук. Работать в общепите априори самое неблагодарное занятие, а когда ты делаешь это всю жизнь, то можно повеситься. Чон пробовал, знает. Это дерьмо не его тема. Ему будет ближе та же физическая нагрузка, типичное выполнение приказов, потому что он никогда не хотел и не хочет быть лидером, каким-то сраным руководителем и все в таком духе. Он — рабочий класс. Его дело выполнить то, о чем его попросили, без лишней нервотрепки и ответственности за чью-то задницу. — Знаю, звучит крайне тупо, но не стоит злиться на Чимина, если ты думаешь, словно он специально тебя сейчас загрузил, — не выдерживает Тэхен, решив высказаться до конца. — Это не так. Он не стал бы делать что-то просто из-за желания указать тебе на то, что твоя жизнь или работа якобы легкотня и «посмотри на мою». Ноу. Из-за экономии он следит абсолютно за всем. То, что ты делаешь сегодня, — наши с ним обязанности фактически. — Какой толк от моего присутствия тогда? — хмурится Чонгук. В чем смысл, если эти оба сами обычно со всем этим справляются в соло? — Он есть вообще-то. Чимин сгрузил свои обязанности на нас двоих. Раз уж я лишился баристы и делаю абсолютно все заказы сам, должен быть кто-то, кто будет бегать и следить за всем остальным, — Тэхен берет вытянутый длинный стакан, обмазывая его карамельным соусом со всех стороны. — Короче говоря, ты даешь Чимину время на то, чтобы он занялся всей документацией, всеми расчетами и прочей штукой, в которой я как птица под водой, серьезно, — выключает блендер, снимает крышку и наливает содержимое в стакан на три четверти. — Обычно он сидит за ней дома до поздней ночи — логично, что после полного рабочего дня у него отказывается работать голова, и с этой документацией он не справляется, — сверху накладывает взбитые сливки, вновь поливает карамелью, а затем просовывает металлическую трубочку, поворачиваясь к Чонгуку с готовым напитком. — Тэхен, — небольшая пауза при зрительном контакте. — Мне насрать, — протягивает руку к парню. Ему абсолютно все равно на то, какая там у Чимина загруженность. Ему все равно, как он устает и все равно на его работу. Все это не вызывает в нем эмоций. Ничего, кроме раздражения, относящегося к Паку, как к отдельной личности, и не более того. Его присутствие здесь сейчас — результат вредности, жажды сравнения, а не какая-то принципиальная отдача. Если бы Чонгук разбрасывался сочувствием к каждому такому экземпляру, то не дожил бы и до двадцати. — Я всего лишь ответил на твой вопрос, — Тэхен улыбается. Он другого и не ждал. Все, что он хотел сообщить, он сообщил, а остальное дело работы мозга Чонгука. — Отнеси за пятый столик мужчине в бежевом костюме. Это фраппучино, — он вручает протянутой руке Чона напиток, и тот, взяв его, шагает к нужному столу у окна без пререканий. Давай, Чонгук. Улыбайся. Парень подходит к нужному столику, за котором двое мужчин о чем-то серьезно переговариваются, ставит на него холодный стакан со словами: — Пожалуйста, Ваш… — и в этот же момент один из них делает резкий взмах рукой, отчего небольшой стакан, в котором была налита вода, отлетает на достаточно большое расстояние, задевая фартук Чонгука. Сам мужчина, не заметив Чона, случайно бьется об его руку своей, и фраппучино, только-только приготовленное, отлетает в сторону, звонко разбиваясь об пол. Оба стакана разлетаются по полу блестящими стеклянными осколками. Чонгук поворачивает голову в сторону кофейного напитка, которое в полуметре от него растекается громадной лужей из чужих стараний и денег. По сравнению с ней вода кажется каплей. Все кафе на долгие мучительные секунды погружается в могильную тишину, неспасаемую музыкой, а после она рвется на части басистым мужским голосом: — Какого черта?! — разъяренно, крайне неуважительно и грубо. Достаточно, чтобы человек вздрогнул, но Чонгук просто стоит, не спеша переводить свое внимание на посетителя. Он разбил стакан с водой, задев Чона. — Будьте добры, уберите здесь все и принесите нам новый напиток, — уже поспокойнее. Чонгук выронил стакан из-за него. Напрашивается вопрос: какого гребаного хуя? — Алло, Вы меня слышите вообще? — посетитель щелкает пару раз пальцами рядом с Чоном, несмотря на то, что его собеседник напротив машет ему рукой, мол, отцепись вообще от парня, идиот. В ушах Чонгука звон. Знаете, один персидский поэт как-то раз сказал, что от злобы, нацеленной на людей, как правило, страдает сам злодей. Он был фантастически прав. Это чувство — оно разрушительно, и Чон ощущает его прогрессивный рост настолько отчетливо, словно настройки резкости выкрутили на максимум. Его злость — его эмоция. Его гнев — аффективное чувство в высшем проявлении злости. Чонгук напоминает себе тело, запиханное в большую колбу, что постепенно заполняется водой, и как только она доберется до самого конца, он перестанет дышать. Так он захлебывается в своих эмоциях. Первым делом это бьет по рукам. Секунда онемения верхних конечностей сметается коликами, и тысячи микроскопических игл вонзаются ему под кожу в желании разодрать ее, снять, растереть в пыль, и чем дольше это желание сдерживается, тем сильнее руки начинает одолевать тремор. После тремора конечностей следует автоматическое сжатие челюсти до степени защемления, все идет по нарастающей дальше и дальше, пока эмоции не подвергнутся взрыву. И причиной для столь сильной злости могут послужить абсолютно разные, даже незначительные моменты, а существовать с ними приходится самому Чонгуку. — Простите, могу я поинтересоваться, что произошло? — нейтральный голос Тэхена ситуацию не спасает, но отвлечься все же вынуждает. Чон отрывает взгляд от лужи напитка, подняв взгляд на подскочившего к ним Кима за считанные секунды. Тэхен встает рядом с парнем, незаметно надавив на его живот ладонью, чтобы тот сдвинулся с места и отошел на полшага назад. Чонгук слушается. Слушается, но зрачки его вгрызаются в мужчину питбулевской мертвой хваткой. — Ваш официант разбил стакан, — мужик кивает на разлитый напиток, и Тэхен кивает, поинтересовавшись другим: — А как разбился стакан с водой? — парень ждет честного ответа. Хоть он и не видел, как все случилось, но он чисто логически понимает, что первый стакан не мог отлететь так далеко, если бы его задел Чонгук. Тэхен верит в его причастность к кофе, а вот к воде… — Я дал уже ответ на этот вопрос, — жестко припечатывает посетитель, и Ким сразу понимает, что дело гладко не пойдет. — Ваш официант меня задел. Я Вам ничего не должен. Тэхен поджимает губы, повернувшись к Чонгуку, который все это время не прекращал разъедать мужика взглядом. Парень, завидев боковым взором Кима, говорит твердое: — Я к нему не прикасался. Но кто ему поверит, правда? — Позовите Вашего администратора, — сразу же требует мужчина, по-видимому решив поговорить с тем, кто задницей отвечает за репутацию заведения, но он еще не знает, что это за человек. Тэхен даже не думает перечить, ведь в этом кафе есть тот, кому разборки даются гораздо легче, чем ему самому. — Чонгук, позови, пожалуйста, Чимина, — по-прежнему спокойно обращается к парню, больше опасаясь его реакции, нежели самого возможного скандала. Ничего не предвещало беды, но при всем этом Ким не может сказать про Чона что-то наподобие: «Он не мог этого сделать». Чонгук мог. С причиной или без нее. Как бы это ни звучало, доверия к нему нет никакого, к великому сожалению. Никто не знает, в какой момент его может перемкнуть, поэтому Тэхен не способен хотя бы с восьмидесяти процентной гарантией встать на его сторону, хоть ему хочется верить в Чона. Честно хочется. Только всегда есть «но». Чонгук разворачивается резко, стремительно направившись туда, где сидит человек, который чисто гипотетически сейчас либо его зароет, либо зароет этого ублюдка. Чон зол, и одному Дьяволу известно, сколько он еще сможет себя сдерживать, прежде чем размажет чужой чересчур раздражающий большой череп об стол так, чтобы тот сломался, проломился под натиском нахер. В своих мыслях примерно это он и делает, поэтому концентрация потеряна. Чонгук заходит в раздевалку, в которой на скамье мирно сидит Чимин с ноутбуком на коленях, парой каких-то бумажек и активно пытается не свариться, как рак в кипятке. Он, заметив тут же чужую дерганность, поднимает голову на Чона с вопросительным: — У вас что-то случилось? — Чимин слышал звон, но такое порой происходит — все ошибаются, что-то роняют и разбивают, это в порядке вещей. Не то, из-за чего стоит наводить панику. Чонгук почему-то не отвечает, и, несмотря на его молчание, ответ Пак улавливает сам только по одному виду парня. Его скулы заметно напряжены, и, кажется, он периодически сдавливает челюсть. Где-то Чимин это уже видел. Неприятно знакомо. Пак закрывает крышку ноутбука, отставляя его в сторону, и поднимается на ноги. — Глубже дыши, — бросает Чимин парню вскользь, после чего проходит мимо, выходя в зал. Две лужи, Тэхен и столик с двумя мужчинами. Долгого анализа не требуется, все в принципе ясно, осталось найти виновников. Ладно, по крайней мере, Чимин отвлечется от документации. Для него это нечто вроде смены обстановки. — Добрый день, могу ли я поинтересоваться, что произошло? — на лице Пака непоколебимая улыбка. И все повторяется вновь. Недовольное: — Ваш официант… — и бла-бла-бла под закатыванием до белков глаз Чонгука, стоящего рядом, будто провинившийся ребенок под надзором родителей, хотя он не виноват ни в чем. Ни в одном из этих бедных разбитых стаканов, вокруг которых семенит Цельсий в шоке от наведенной суеты. — …Этот парень меня задел, и я по его вине уронил стакан, не выставляйте меня виноватым… Чонгук насчитывает тридцать секунд чужого возмущения, в процессе которого он получает тысячу и один тычок пальцем в свою сторону, и Чон успокаивает себя тем, как мысленно этот палец ломает. Не будь здесь столько народу, не будь здесь Тэхен, не будь у него дерьмовых взаимоотношений с Чимином, он бы сломал этому деловому уебку палец при первом же указании на Чона. Сломал бездумно. Без сожалений. Есть вещи, которые люди понимают только через боль, и есть также люди, которым ее, по всей видимости, недостаточно. Да, вряд ли бы адекватный человек назвал его мышление правильным, но это не столько его мышление, сколько его выбор. Поверьте, некоторые заслужили, чтобы их хотя бы раз окунули носом в помойную яму. — …Конечно, да, я учитываю Вашу точку зрения, — Чимин поворачивается к Чонгуку с просьбой: — Расскажи, пожалуйста, теперь ты, что произошло. Чон не ощущает от него давления. Никакого. Словно Паку абсолютно все равно на то, что сейчас здесь происходит. Он не встает ни на чью сторону, а просто с трезвой головой разбирается в ситуации, не преследуя цель затопить кого-то из этих двух. Выбирая между этим мужиком и Чонгуком, Чимин выбрал бы что-то третье. — Я подошел к столику, чтобы отнести напиток, и перед тем, как я его поставил, мужчина снес стакан и задел мою руку с кофе. Все и разбилось, — вполне ясно изъясняется Чон, нисколько не приукрашивая. Вопрос в вере. Чонгук не силен в юридических законах, поэтому понятия не имеет, как это все работает. В его мире все решается неофициальным образом. В его мире кого-то либо уволят, либо насильно выставят за дверь, а все будет решать лишь то, какая у тебя репутация. На этом когда-то и держалась его работа официантом в баре. Здесь же все совершенно по-другому, и в Чоне эдакая инаковость вызывает сильный дискомфорт. Он по-прежнему сюда не вписывается. Его быть здесь не должно. Вот это он знает наверняка. Ни среди этих людей, этого уютного интерьера, кота, персонала, района. — Простите, что вмешиваюсь, но официант прав. Тихий неуверенный голос сбоку, со стороны соседнего столика. Все поворачивают головы на девушку. Та спокойно сидит вместе со своей подругой, но из-за того, что лично она повернута лицом к мужчинам, то видела гораздо больше. — Продолжайте, — Чимин призывает ее не стесняться. — Вы сможете рассказать, что конкретно видели? — До этого мужчины что-то активно обсуждали, и, может, в порыве эмоций один снес стакан рукой. Это я видела, но, простите, не смогу сказать, задел ли он официанта рукой, или же тот выронил напиток от испуга, — девушка немного кланяется, насколько ей это позволяет столик, потому что ей кажется, будто ее слова сейчас совсем не в тему, но Чимин лишь спрашивает: — Если я Вас попрошу, сможете ли Вы подтвердить это в письменной форме? — Да-да, конечно, — пара кивков. Чимин улыбается ей и кланяется в ответ, вернув все свое внимание мужчине: — В таком случае, если Вы со всем согласны, я попрошу Вас возместить причиненный ущерб. Тэхен, стоящий рядом с Чонгуком, чтобы хоть немного разрядить атмосферу и придать ей более шуточную манеру, слегка наклоняется боком к Чону, прошептав тому на ухо едва слышно: — Это моя любимая часть, он сейчас разъебет. Чон стреляет в него косым взглядом, пока еще не до конца понимая Тэхена, а потом возмущенный посетитель взмахивает рукой, облокотившись на спинку стула. — На каком основании? Где это указано вообще? — Одну секундочку, пожалуйста. Тэхен, — зовет друга, который, хлопнув разок Чонгука по плечу, разворачивается к бару, откуда берет одно из многочисленных меню, и подбегает к Чимину, отдавая ему в руки небольшую книжечку с надписями. — Позвольте, — Пак открывает меню на самой последней странице и кладет его прямо перед мужчиной, указывая пальцем на строки в конце, которые никто обычно не читает. Там указана стоимость посуды на случай, если она будет разбита по вине посетителей — эта страница официально заверена Чимином как владельцем кафе. — Прошу Вас ознакомиться, — Пак отодвигается, когда мужчина с хмуростью берет в руки меню, тщательно вчитываясь в каждое пропечатанное слово. — Там цена за посуду, — шепчет на ухо Чонгуку Тэхен, прикрываясь ладошкой. А Чон следит за всем происходящем и замечает за собой кое-что странное… — Я также могу предоставить Вам нормативные акты нашего кафе, в которых обозначены все обязанности обслуживающего персонала и в которых прописаны форс-мажорные ситуации подробнее, — Чимин не позволяет себе опустить уголки губ, что все еще остаются в вежливом приподнятом состоянии. — Я попрошу Вас оплатить выставленный чек за стакан. Если Вы отказываетесь, то предоставьте документы. Если же Вы откажетесь предоставлять документы, то можете покинуть кафе — в таком случае мы вызовем полицию, они осмотрят улики, опросят свидетелей и заведут на Вас дело, а это грозит административной ответственностью, — интонация меняется на намекающую, и это заметно абсолютно всем. Чимин буквально говорит: «Шах». — Сколько? — угрюмый вопрос доносится до Пака снизу. — Сумму разбитого стакана мы предоставим Вам в чеке в течение минуты. Прошу Вас в таком случае не покидать заведение до тех пор, пока мы не посмотрим камеры видеонаблюдения, чтобы понять, кому стоит выставить счет за второй стакан, — проговаривает Чимин, решая невзначай рассказать клиенту о наличии слежения в их кафе. «И мат». — Придурок, — открыто хмыкает мужчина напротив, покачав головой. Тэхен на это тихо усмехается, едва сдержавшись, и он становится первым, кто разворачивается, чтобы пойти выписать чек. Чимин с Чонгуком покидают место конфликта вслед за ним, и, как только они доходят до барной стойки, Чон вдруг произносит: — Поражен твоему спокойствию. — Что? — с удивлением вылетает из Пака. Слышать нечто столь откровенное от этого типа, мягко говоря, странно. Это был своего рода комплимент? — А если я скажу, что невероятно зол и хочу разбить ему морду тоже? — решает поиграться, с тонкой провокацией взглянув на Чонгука, который на нее нисколько не ведется. Он изгибает брови в манере «ты серьезно?» и говорит: — Будь это я, его морда была бы уже в стене. Чимин беззлобно усмехается, покачав головой. Бесспорно факт. Злость Чонгука успокаивается достаточно быстро, хоть он и чувствует ее наличие у себя в груди, а все из-за переключения внимания. Не хочется в этом признаваться даже себе, но Чонгуку было любопытно наблюдать за Чимином в этой ситуации. Он приятно удивлен и оттого чувствует себя странно. Униженно, возможно. Нечто наподобие зависти зародилось в нем при наблюдении за Чимином, ведь то, как он смог грамотно поставить на место клиента и как терпеливо с ним обошелся, — это для Чона поразительно. Он бы так не смог. Не потому, что не хотел бы, а просто… Просто не смог бы. Не сейчас, не в его нынешнем состоянии. Вероятно, при должной правильной работе над собой, да, но пока ее нет, и такого результата добиться нельзя. Сдержать агрессию — занятие не из легких, а Чимин делает это с поразительной простотой, и эта простота неплохо так напрягает. Есть ли в нем хотя бы доля того раздражения, что живет в самом Чонгуке? Может, половина? Может, все девяносто процентов, а может, ноль? Почему так происходит? Это один Чон такой больной ублюдок, да? Ха. Не то чтобы новость, но… Черт. Когда рядом с тобой одни уравновешенные люди, ты становишься уродом в своих проблемах, загоняя себя в них еще больше. Как можно обрести спокойствие, если ты измазан в угле? Как сделать пересадку мозга, и, что самое главное, зачем и спасет ли это? — Злость — сильное чувство, — как нельзя кстати звучит голос Чимина. — Люди ведут себя дерьмово, понимаю, но ты никогда не знаешь, что стоит за человеком, который ведет себя так. Вероятно, он реально хреновый, а может, у него есть проблемы с какой-либо сферой, будь то личная жизнь, работа, здоровье, ментальное составляющее, — рассуждает для себя, но высказывает Чонгуку. — Неприятно, конечно, но что поделать? — жмет плечами. — Ты, знаешь ли, совершенно не лучше него. — Я и не утверждал этого, — хмуро отвечает Чон, не желая затрагивать подобную тему вслух. Чимин на его желания плевал. — Так почему хочешь разбить ему лицо? — риторический вопрос, на который следует его же гипотетический ответ: — Может, потому, что разбили твое? И Пак уходит. Ему еще предстоит проделать схему с переносом файлов на свой ноутбук через проводник для просмотра камер видеонаблюдения. Ему нет резона отнимать у себя время, особенно, если оно будет потрачено на Чон Чонгука. — Убери как можно скорее осколки, пожалуйста, — говорит Тэхен, проходя мимо с книжечкой со вложенным туда чеком. Чон молча смотрит парню в спину, который сейчас будет разбираться с оплатой, и молча направляется за совком с щеткой, чтобы избавиться от стекла. Чонгук шагает для начала к разбитому стакану с водой, у которого крутится Цельсий, обнюхивая каждый осколок, и парень щеткой настойчиво отодвигает его в сторону. — Ну-ка проваливай отсюда, — обращается к коту. Тот с большой неохотой отодвигается, наблюдая за тем, как Чон начинает загребать осколки в одну кучку, ничего не упуская, а вскоре вовсе садится рядом на задницу. Чонгук кидает на него взгляд, кивнув пушистому. Глупые большие глаза смотрят в ответ. — Идиот, — на грани слышимости. Чон, качнув головой, приступает к наиболее неприятной части. Потому что стакан с разлитым фраппучино прямо у столика с этим мужиком. Тэхен как раз отходит от него, и, проходя рядом с Чонгуком, кидает ему тихое: — Крепись. Ким идет за электронным терминалом для оплаты картой. Что ж. День и правда не совсем удачный, но он рад, что все обошлось. Наполовину пока точно. Тэхен ожидал от Чонгука гораздо более худшего. Впрочем, еще не вечер, как говорится, поэтому предстоит дожить до конца этого дня без сожженного дотла кафе. — Бьете посуду? — знакомый голос позади спины заставляет Кима резко обернуться. Зрачки врезаются в парня, который появился слишком неожиданно, но как только Тэхен понимает, кто перед ним, то улыбается: — Типа того, да. Подожди секунду, я сейчас, — Ким возвращается к мужчине за столиком, чтобы тот оплатил счет, — небольшой, кстати. Разводить скандал было откровенно не из-за чего, но не в первый раз, поэтому совершенно неудивительно. Чонгук заканчивает собирать осколки примерно через секунд пятнадцать после того, как мужик прикладывает банковскую карту к терминалу, поэтому направляется к служебному помещению, рядом с которым стоит Тэхен с каким-то парнем и о чем-то разговаривает. Его друг? — Дайте пройти, — просит Чонгук не грубо, но и без особой радости. Ровно. Он тормозит перед молодым человеком, что с ниспадающей улыбкой от слов Кима, отходит вбок, легким движением руки уступив место. — Пожалуйста. Секундное пересечение взглядов, не влияющих ни на что. Абсолютно. Никаких эмоций ни с одной из сторон — лишь сухой сбор внешних факторов. Этот парень высокий, ростом примерно с самого Чонгука, в распахнутой кожанке, под которой серое худи с накинутым на голову капюшоном. Под тем, к слову, еще темная шапочка. Как он не парится, Чон без понятия, но и на улице сегодня не тридцать градусов. У него самая обычная внешность, при всем этом довольно привлекательная, и созданная атмосфера хип-хопа вокруг. Чонгук не знает, почему ему так кажется, — то ли из-за того, насколько жесты и движения парня легкие и раскрепощенные, то ли из-за парочки тату на костяшках пальцев, то ли из-за его кольца в крыле носа, а, когда он столь широко и приятно улыбается, видны грилзы на одном из клыков, подчеркивая остроту. Он расслаблен, явно заботится о своей внешности, но при этом не выглядит слащаво. Чон видел таких людей и в большинстве своем они все принадлежали хип-хоп индустрии, либо же были танцорами. Чонгук довольно четко видит людей, поэтому это первые мысли, родившиеся у него в голове. Какие там родились у этого парня — уже понятно. — Так что, ты в качестве посетителя или как? — продолжает разговор Тэхен, когда Чон исчезает в помещении. — Пошли за стойку, я все еще на работе, — Ким возвращается на свое место, а парень забирается на высокий стул напротив, взяв в руки лежащее рядом отдельное барное меню. — И так и сяк. Мы сегодня снимались днем, а с утра были прогоны, поэтому теперь я свободен, — рассказывает парень. — Сделай тогда латте среднее, — делает между тем заказ. — О, и где были съемки? — охотно поддерживает тему Тэхен. — Мы арендовали более большое студийное помещение. Я потом скину результат Чимину, так что попросишь у него. Он где, кстати? — В разбирательствах. Возможно, на нервах, — решает добавить Ким, чтобы невзначай предупредить парня на случай, если тот решит задушить Пака своим вниманием. — Он всегда на нервах, — беззлобно дополняет чужие слова. Да, сказано без обиды, но Тэхену почему-то кажется, что это не так. Ким не лезет в личную жизнь друга, и тот не спешит ею делиться по разным причинам, поэтому приходится размышлять самому. При такой сильной загруженности Юль с Чимином пересекаются вообще? — Увы, — поджимает губы Тэхен с подобием улыбки. — У вас в целом все нормально? — не упускает момент, чтобы разузнать побольше о происходящем изнутри. — Да, вполне, — кивает Квон неоднозначно. Ким в хороших отношениях с ним, поэтому решает воспользоваться своим положением в качестве человека, который может подсказать решение проблемы, будучи лучшим другом того, кем они вызваны. — Уверен? Чимин очень занят, поэтому вы наверняка мало времени проводите вместе, — как можно лояльнее проговаривает, дабы показать, что он на нейтральной стороне. — Ссоритесь? — сощуривается, кинув мимолетный взгляд на Квона, который следит за приготавливающим кофе парнем. — А когда мы не ссорились? — широкая улыбка бьет в ответ, но без особой радости. Скорее со скрытой грустью. — Не первый год же вместе, чего вы? Надо бы с этим завязывать, нет? — Это наш способ выпустить пар, все как всегда, — отвечает Юль, и его ответ уже привычен. Они с Чимином частенько ссорились и ссорятся до сих пор, но в конечном итоге всегда садятся и стараются все обсуждать. Какое-то время они пытались не срываться — их рекорд продлился целых два месяца, а потом все началось вновь, и, что самое забавное, они всем довольны. Пак редко повышает голос, так что крики — прерогатива Квона, но при всем этом разговоры на громадных тонах имеют свой предел. Сам Чимин как-то сказал, что: «Пусть Юль орет, если ему это помогает выпустить пар. Все в порядке, пока никто из нас не переходит на личности и не начинает друг друга оскорблять, унижать и все в таком духе». Это их отношения, их правила, ими же установленные, и эти правила их устраивают. По сути своей, у них даже есть разграничение ссор: одни для выплеска эмоций, а вот вторые настоящие, и вот они как раз случаются крайне редко. Тогда никто не кричит, не орет, не возмущается. Все происходит напряженнее — в виде безэмоционального сухого разговора. Критические вопросы ставятся уже не раком, а убиваются выстрелом на вылет без лишних пререканий. В общем и целом, Тэхен всю их систему давно выучил, как и эти оба выучили друг друга. — Разве что… — Квон не договаривает. — Не знаю, — качает головой в раздумьях. Ему довольно тяжело поднимать эту тему, но с внутренней надеждой на то, что Ким все-таки решит что-то донести до своего друга, говорит: — Он как будто каменный. Хер чем пробьешь, — усмехается, и Тэхен отвечает тем же: — Да, согласен, он всегда таким был. — Есть такое. Это странно, учитывая, какой он на деле чувствительный человек, — это предложение скользит ненавязчиво, но и Юль, и Тэхен прекрасно понимают, о чем идет речь. — Он поразительно внимательный, чуткий, постоянно заботится о моем комфорте, бывает достаточно романтичным, а потом опять. Опять вот это. Словно у него что-то щелкает, и он баррикадируется. Причем он ведь это осознает, сам все знает, мы столько раз говорили на эту тему, — нервозно постукивает пальцем по барной стойке. — Я его знаю, уже давно привык к подобному, но… — вновь беззлобная усмешка, которую Тэхен интерпретирует как нельзя правильно: — Но все равно каждый раз задевает, ага. — И будет задевать постоянно, потому что… — облизывает губы, качая головой вновь. Чуть разводит ладони. Да, все понятно без слов. — Я пытаюсь его слушать. — Может, надо, чтобы его слушали по-другому? — предполагает Тэхен, зная, о чем говорит Юль. — Ты не думаешь, что он хочет чего-то иного? — Его очень тяжело вывести на откровенный разговор. Он всегда серьезный, даже когда шутит, но при этом если сесть с ним на диван изливать душу, то он будет делиться чем-то в ответ, давать советы и слушать. Нормально же все, а кажется, словно он со мной неискренен. Я смотрю, вижу оболочку Чимина, и без понятия, какими способами пробиваться дальше, вглубь, поддеть все, что у него находится. Спросишь у него: «Ты честен со мной?» и получишь «да». Даже сомневаться, по сути, я права не имею, и поводов, кроме моих ощущений, нет, — как на духу выкладывает Юль то, что его беспокоит. Его беспокоило это и раньше, но последний год его беспокойство обострилось. Жаль, Тэхен не сможет понять, в чем конкретно причина, ведь он с Чимином не живет и обо многих аспектах совершенно не в курсе, но при всем этом может представить. От серьезного человека ожидаешь серьезности. Тэхен много разговаривает с Паком, чем-то с ним делится, вот только получает в ответ лишь грамм информации, ничего не говорящей. Случаются моменты душевных диалогов, в ходе которых все обычные люди честны, искренни и говорят открыто, как оно есть, — так вот с Паком такое не работает. Даже в момент столь интимного раскрытия душ, парень будто дает отказ на моральное оголение, предпочитая больше слушать, чем говорить. Он часто делится своим мнением, виденьем чего-то, чувствами, но… Это не то. Тяжело такое объяснить. Представим, что мы разговариваем с человеком, имеющим тревожное расстройство, и он ведет себя, как обычно, может, чуть нервно, и вот мы уже забываем, что у него проблемы с тревожностью, а сам человек даже о ней не зарекается, оставляя нас думать, что у него все хорошо. Хотя мы не подозреваем, каково ему на момент повседневного разговора. С Чимином ситуация схожая. Что творится у него внутри на постоянной основе — великая загадка и сплошное подозрение. — Он очень загружен сейчас, — произносит Тэхен, наталкиваясь на твердое: — В этом и проблема. Да, я все это знаю, и стараюсь хоть чем-то его отвлечь или расслабить, иначе с работой он чокнется, но и я не могу постоянно гнуть себя. Я живу как будто один, честно говоря, — признается. — И чувствую себя отвратительнейшим образом. Юль словно цепляется за проявление чувств и эмоций в Чимине, за каждую его мелочь, за каждое мимолетное прикосновение, за каждый приступ нежности, за каждую близость, за каждую инициативу, как жалкий бродяга за золотые сапоги, и не понимает, как из этого круга выбраться. Квон Пака чувственно любит, и, когда Чимин подходит к нему в редкие моменты сзади дивана, обняв сверху, Юль убеждается, что Чимин любит его тоже. Юль любит Чимина, и поэтому каждый раз, когда тот засыпает за столом, обязательно перетащит его на диван, ведь просыпается стабильно каждую ночь, чтобы попить. Он никогда не наливает себе стакан воды в спальню, чтобы специально спуститься. Чимин любит Юля, и поэтому каждый раз накрывает его спавшим одеялом ночью, если ноги доводят его, наконец, до спальни. В этом их гармония. В их ссорах, в их заботе, в их работе, и разговорах, в отчетных концертах Юля, которые Чимин не пропускает, и в периодических захаживаниях на работу к Паку с целью сделать что-то приятное. Но любая гармония имеет свою трещину. И эта трещина близится к колонне, на которой зиждется вся конструкция. — Ни за что не угадаешь, кто оказался виновен, — спокойный мелодичный голос с каплей удивления звучит позади Тэхена. Последний сразу понимает, кто выходит с кухни. — Это сарказм? — Ким поворачивает голову в сторону прохода, как и Юль переводит взгляд на своего парня, который сосредоточенно смотрит в экран телефона, что-то в нем разглядывая. — Поразительно, но нет, — поджимает губы Чимин, едва уловимо улыбнувшись, после чего выходит из-за барной стойки, чтобы пойти предоставить перекинутые с ноутбука на телефон доказательства случившегося, но сбоку звучит негромкий, хоть и достаточно настойчивый, голос: — Чимин. Пак резко поворачивает голову в сторону высоких барных стульев. Заметив Квона, он мягко улыбается. — Привет, — и тут же: — Секунду, — поднимает указательный палец, возвращаясь к своим обязанностям. Юль смотрит ему в спину, кособоко усмехнувшись. — Хороший занятой малыш, — вновь отдает свое внимание шутливо скривившему губы Тэхену. — Вот это ты ляпнул, конечно, — периферическим зрением замечает выходящего из небольшой комнатки рядом с барной стойки Чонгука, который, видимо, относил швабру и щетку с совком на свое место. — О, ты уже закончил? — Тэхен наклоняется назад, выглядывая из-за кофемашины. — Ага, — бубнит Чон лениво, потому что дурацкие вопросы ему радости не приносят, после чего неспешно обходит всю стойку стороной, чтобы зайти за нее. — Че-то убрать надо? — в простой форме спрашивает. — Нет, но сейчас будет уходить пара за шестым столиком, — оповещает Тэхен, успевающий и кофе готовить, и разговаривать, и за залом следить периодически. Чонгук на это ничего больше не говорит, но на заметку берет. Глаза с наблюдения за тем, как Ким рисует на кофе сердечко, переходят на того, кому, как он понимает, сердечко рисуется. Тот самый парень, с которым Тэхен разговаривал, сидит за барной стойкой, но он даже и на пару секунд не заставляет уделить себе внимание так, как возвращающийся к ним Чимин. Чон, собственно говоря, уже приготовился к тому, что его заставят платить или же пройдутся по мозгам, но Пак, опершись локтями на стойку, обращается к Тэхену: — Уже заканчиваешь? — Уже закончил, — подмигивает Ким, ставя кружку с кофе прямо перед Юлем. — Выпиши тогда нашему посетителю чек, — просит Чимин. Взгляд Чонгука на чужом лице. Пронзительный, чуть недоуменный, возможно, опять хмурый, но зато не злой. Пак ощущает его на себе не сразу. Он поворачивает голову к Чону, с вежливой улыбкой ему говоря: — Работай, — намек на то, что парню есть чем заняться, и никаких пояснений касаемо ситуации не будет. Чонгуку они и не нужны. Он, игнорируя боль, натягивает на свое изуродованное лицо самую что ни на есть едкую улыбку, и исполняет классический поклон, убрав одну руку за спину, а вторую протянув ладонью вперед. Чимин закатывает глаза на эту манерность, и сразу же, чтобы не давать этому придурку реакцию, отдает свое внимание более приятному человеку. По крайней мере, более приятному в общении. — Так и должно быть? — сощуривается недоуменно Юль, когда Чонгук уходит, чтобы убрать освободившийся столик. — Откуда он взялся вообще? Он такой… — Невежливый придурок, да, — со стопроцентным пониманием заканчивает за него Чимин, решая, что это будет вполне подходящим синонимом к слову «ублюдок». — Он здесь ненадолго. Он знакомый Тэхена, и ему потребовалась работа, — рассказывает вкратце Пак. Не хочется сейчас сидеть и размусоливать всю эту тему. Чимину нечего сказать Юлю. Совсем. — А, ладно. И кто он? Вы с ним давно вообще знакомы? — Квон цепляется все-таки за возможность поговорить хоть о чем-то, поэтому его интерес искренен. Он обращается не только к Паку, но и к Тэхену, перескакивая взглядом то с одного, то на другого. Юлю, если честно, хотелось бы получить более бурную реакцию на свое появление, ведь он не частый гость здесь. Да, достаточно эгоистичная мысль, раз он считает свое «сошествие» гребаным праздником, но и Чимин не то чтобы хоть чему-то удивлен. Он воспринимает наличие Квона как факт. Пак не хочет спросить, почему Юль здесь? Отпросился ли пораньше или же просто примчался при первой же возможности? Чимин смотрит на него так, словно Квон каждый день сюда заходит за кофе, словно он сраный кот на подоконнике, цветок, книжный стеллаж, кружка — да что угодно, но точно не нечто новое. Юля взбудораживает это моментально, и Пак, не подозревающий, что у парня в голове, отвечает: — Он не самая важная информация, — обрывает разговор, и не из-за того, что тема Чонгука незаконная во всех смыслах, а из-за того, что Чимин не видит смысла рассказывать. Его для Пака нет. Зачем? Для чего? У него нет причин делиться. Ему даже лень в какой-то степени разговаривать, что-то пояснять, размусоливать. Это бессмысленно. Юлю это ни к чему. Бесполезный шквал информации… — А что тогда важная? — резкие слова вонзаются в Пака вместе с жестко припечатанным тоном. Квон смотрит на парня с приподнятыми бровями. Чимин смотрит, не моргая, в ответ. Тэхену хочется ретироваться отсюда. Атмосфера становится в одну секунду неподъемной и до сжатия легких душной. Никакой дождливой свежести не чувствуется. Можно понять, отчего у Юля это вырвалось. В его словах, доселе улыбчивых и ярких, сейчас лишь обида, и ничего, кроме нее, — накапливающаяся долгими временами, она вытекает быстрым ручейком. В вопросе болезненное: «Мне все это осточертело». Чимин искривленное положение не выпрямляет. — К чему это сейчас было? — вопрос прилетает Квону промеж глаз с толстым слоем равнодушия. По крайней мере, так кажется на первый взгляд. А вот взгляд Пака ничего не выражает, не дает четких эмоций или же реакции. Интонация не повышается, поэтому вопрос не звучит с претензией, но… — Давай тогда каждый разговор сводить к важности, — покачивает головой Юль. Все кардинально меняется лишь от одного неверного предложения и перерастает в ссору. — Давай тогда вообще не разговаривать, если ничего не важно. Давай, блять, тогда и видеться совсем перестанем, если ты еще и не врубаешься, зачем я пришел. Давай, нахуй, наконец, разъедемся, раз живем, как два сожителя с «пополамной» коммуналкой. — Юль, это вообще не имеет никакого отношения к тому, что я сказал, — перебивает его Чимин, все же сдвинув брови на переносице, потому что парня несет еще дальше вглубь, и Пак искренне не понимает, какого хрена он ведет себя так прямо сейчас. Он хочет опять разосраться? Они много раз это обсуждали, Чимин и без того знает, что они мало времени проводят вместе, но… — Самое прямое имеет, если ты этого не понимаешь, — Квон готов к спору. — Ты все считаешь неважным. Ты мне ни о чем, кроме работы, не рассказываешь, потому что считаешь это неважным, — парень полностью разворачивается на стуле к Чимину, который стоит к нему лицом, свесив одну руку со стойки. — Мне и нечего рассказывать, кроме работы, — опровергает его слова Пак, будучи в этом уверенным, но… — Есть, Чимин, блять, есть, — голос повышается на тон выше. — Новый официант с побитым лицом, или куда ты там ездил, чтобы помочь Тэхену, в чем вообще заключалась помощь, твои мысли по этому поводу, хотя бы что-то, — с каким-то усталым отчаянием смотрит на него Квон, и до Пака кое-что доходит. Наверное, даже его поездка на день рождения достойна рассказа по мнению Юля. Или знакомство с Чонгуком. Чимину стоило пожаловаться на то, что какой-то хам завалился в его кафе? Это то, что Квон хочет послушать? Хочет послушать рассказы о том, кто такой Мин Юнги или о том, что вытворила мать Тэхена в который раз, и как Паку его жалко? Это? — Почему я постоянно тебе все рассказываю? — к самому себе обращается Юль. — Я рассказываю обо всем, что происходит, потому что ты первый человек, к которому я иду со всем этим и кому хочу выговориться. Это нормально же, не? Хотеть увидеть реакцию, твое мнение, поделиться чем-то. Почему ты не хочешь делать того же? Потому что Чимин просто не хочет и все. Это его мысленный ответ. И иногда его подобные ощущения напрягают не меньше парня. Пак не может заставить себя хотеть, в частности, если он не видит в этом смысла. Да, он в принципе не из тех людей, кто во всех подробностях рассказывают о каждой происходящей в их жизни незначительной фигне, тут же сменяющейся другой такой же, но он ведь не всегда такой. И не всегда молчит. Чимин говорит, чем-то делится, но так ли часто? С таким же ли желанием как раньше? А какое желание у него было раньше? Он не понимает, потому что толком не помнит. Для него это не проблема, ведь дело не в Юле. Тэхену, если так подумать, он тоже ничего не рассказывает. Может, стоило поделиться тем, что они с Чонгуком сидели в одной комнате на дне рождении или тем, что они уже пересекались? Или своими мыслями? Но какими? И точно ли это нужно? Чимин сам вполне уживается со всей этой информацией, у него нет жажды делиться ею с кем-то. Нет стремления и нет рвения. Есть и есть, было и было. Пак понимает, что это задевает Юля, но не знает, как это исправить, ведь буквально не хочет ничего рассказывать. Он не хочет выделять крупицы своих растворяющихся сил на нечто подобное. Пустая их трата. — Хорошо, я тебя услышал и постараюсь с этим что-то сделать. Я рад, что ты сегодня пришел, — Чимин идет по давно изученной тропе, пересекая пути к отступлению. Он избегает эмоциональной встряски, повышающей его тревожность. Он не хочет конфликта, потому что у него нет на эти конфликты ресурсов. Не сейчас уж точно. Юль на его слова молчит, но видно, как выражение его лица смягчается. — Как все прошло? — Пак не помнит, что у Квона было сегодня, поэтому размазывает вопрос по поверхности. — Охуенно. Очень хорошо, — Юль сдается, отказываясь от конфронтации на этот раз. Он вскипел, признает. Нужно лучше контролировать себя. — Я тебе покажу потом видео, как только оно будет. Тэхен, между прочим, тоже попросил, — приплетает парня в историю, который говорит: — Ноу, ноу, ребятки, я пошел отсюда. Чек, — Ким ретируется достаточно быстро, направившись к автомату для распечатки, чтобы не участвовать в их разговоре. Одному черту известно, к чему тот приведет, а крайним оказаться ему не хочется. Ему ясно только одно. Проблемы в их отношениях гораздо масштабнее, чем ему казалось. — До завтра, — Тэхен машет рукой с яркой улыбкой на лице и захлопывает стеклянную дверь кафе, унося вместе с собой аромат кофе, как и пушистого белого кота на дождливую улицу. Тихо. Музыка в помещении больше не играет. Звуки схлопываются, поэтому Чимин слышит, как за окнами накрапывает дождь, легкими ненавязчивыми каплями оккупируя город в очередной раз за этот день. Свежо и сыро. На улице ни души, да и не видно практически ничего, кроме собственного отражения, из-за темного времени суток. Пака это успокаивает. Он был не против застыть в моменте и никуда больше не двигаться, забетонировав свою душу и тело в пространстве времени. Опираясь на барную стойку спиной, глядя в окно, он чувствует только грусть. Беспричинную, непреодолимую, бугрящуюся в нем всякий раз, когда приходится закрывать кафе, и не находит ей даже гипотетического объяснения. Умереть в моменте было бы неплохо, наверное. Или же ему так только кажется — он не знает, да и знать совершенно не хочет. Лишние мысли к добру никогда не приводили. Чем дальше в себя, тем меньше Чимин себя понимает, поэтому со временем он принял решение себя не понимать. Не задумываться. Не размышлять. Ему это не нужно — одни только неполадки в голове, а тех и так достаточно в его мире. Их опасность заключается в попадании в плоский лабиринт — иногда закручивание в многоуровневую спираль вниз, в самую пропасть, у которой ни начала, ни конца, а лишь число бесконечности без границ. Мысли материальны, поэтому они замирают в его голове. Динамики нет. Пак стоит, пытается вползти взглядом в темноту через свое отражение в стекле, его разум — стагнация. Статика движется быстрее, чем он. Он вспоминает о своем блокноте, в котором делает очерки каждого дня, и понимает, что забросил его больше, чем на неделю. Вновь. Сложно писать, когда внутренний монолог остановился. Писать в блокноте — значит, быть человечным, живым, чувственным, быть телесным. Диффузируя в пространстве, слова расклеиваются и становятся узорами, а язык — измерительной шкалой его вовлеченности и присутствия в моменте, о котором хочется написать. Потенциала движения в теле снова нет. Чимин его не находит в себе. Как будто температура опустилась до абсолютного нуля и все частицы остановились. Точно ли неделю он ничего не писал? Кажется, гораздо дольше. Не может припомнить. Пак закрывает глаза — здесь темное незаполненное пространство. Чимин даже не подозревал, что так много дыр внутри. Было ли у него хоть какое-то долгосрочное увлечение? Вряд ли. Хочется быть вдохновленным человеком, иметь что-то, что нравится, на необозримый промежуток времени. Беспрерывное ощущение гравитации. Нет ничего, что по-настоящему тревожило бы его или глубоко расстраивало, но нет и того, что заставляло бы мечтать. Забавно, как-то, что разжигало его, само сгорело, не оставив даже угольков. Материально он не несчастлив, да и жизнь имеет какую-то цель, но отчего тогда Чимин такой? Он не живет, не выживает и не существует. Это присутствие в пустоте. Есть все и ничего нет. Возможность стать счастливым человеком все еще возможность. — Я так понял, помогать ты мне больше не собираешься. Чужой голос как резко образовавшийся водоворот в тихой гавани. Чимин поднимает веки, повернув голову в сторону Чонгука, который протирает дальний столик у книжных стеллажей. Они убирались все втроем, и Тэхен уже ушел, так как свою работу выполнил. Сегодня они управились вместе минут за двадцать, что несомненно радует, но настрой Пака от этого не изменился. Придет домой раньше, а, значит, и на документацию сможет потратить больше времени. Вот так радость. Чимин встречается взглядом с парнем, который на свой легкий сарказм ждет ответа, и это ожидание очень странно. Ожидание от этого типа возможно? Пак не понимает. Ему трудно с Чоном контактировать по многим причинам, но основные заключаются в его поведении и поступках, да и в самой личности тоже. Оставаться с ним в одном замкнутом пространстве нельзя. Табличка об опасности горит красным сигналом, а Чимин стоит под ним и даже не вздрагивает от неожиданности. Его вполне легко убить — камеры уже выключены, но вряд ли Чонгуку нужны настолько масштабные проблемы из-за какого-то левого мужчины. Почему-то Пак просто не в состоянии перестать думать о смерти и о том, как Чон его убьет. Не может выбросить это. Выкинуть бы в мусорку воспоминания о вокзале, но вот Чимин смотрит на его избитое после того дня лицо, и вырисовываются кровоподтеки, тени приобретают бордово-черный окрас, и Пак уже не видит чужих глаз, будто бы те залиты чернилами. От долгого не моргания черты начинают искажаться, а уставший мозг, воспользовавшись возможностью, рисует Чонгука монстром. Его силуэт на долю секунды становится мрачным пятном, и лишь тогда Чимин пару раз моргает, сгоняя наваждение. Контролирует свое выражение лица, и вместо ответа легонько улыбается, отлепляясь от барной стойки. Уходит на кухню. Уголки губ падают. Какой же мрак. Господи, Пак Чимин, у тебя сегодня работал убийца, а с этим убийцей общается Тэхен. С каких пор ты покрываешь гребаного преступника? Черт. Ты делаешь что-то не так. Ты лажаешь. Ты творишь какое-то дерьмо, сам же от него страдая. Почему вся эта информация досталась Паку? Почему не кому-то другому? Зачем ему все это знать и зачем ему в принципе знать этого человека? И, что самое омерзительное, почему ты не желаешь ему самого плохого, Чимин? Где твоя ненависть? Это нормально или же нет? Пак не понимает, что из всего этого правильно, ведь с одной стороны это была самооборона, а с другой… Тяжелый выдох из груди и полный вдох сырого воздуха, когда Чимин выходит через служебный вход на задний двор улицы. Наконец, позволяет прохладе напасть на него и хотя бы на время лишить всех противоречий, но момент наслаждения длится тоже недолго, потому что дверь позади него открывается. Пак не оборачивается. Смотрит на темные шершавые дома, стоит под небольшим навесом на ступенях, чтобы капли дождя не достигли его, и игнорирует присутствие другого человека. Человека, который стоит прямо рядом с ним, в сантиметрах двадцати, поэтому Чимин напрягается автоматически, складывая руки на груди от незнания, куда их деть. Легче оторвать. Чонгука же, кажется, не смущает ничего. Он неторопливо достает из пачки сигарету, а вместе с ней и зажигалку. Краем глаза Пак следит за тем, как маленький огонек, который Чон скрывает ладонью, все же прорывается и окрашивает парня в оранжево-желтый цвет. Никотин Чимин чувствует до тошноты отлично. Неприятный запах кусается раздражением, и это побуждает Пака выдать непривычно неформально для него: — Какого черта? Чонгук хмурится сразу же, с недоумением кинув взгляд на острый профиль парня. Сигарета зажата меж сухих губ, и вместе с дымом вылетает беспромедлительное: — Че? — звучит с легким наездом в ответ на интонацию Чимина, который тоже сводит брови на переносице, ища зрачками нечто лишь для себя понятное в ночных силуэтах. — Это странно. В моей голове ты не должен себя так вести. Чон не понимает, что этот придурок имеет в виду, и даже не собирается этого скрывать. Терпеть не может, когда выражаются так пространно и нечетко. Если уж принялся что-то говорить, то говори сразу до конца, не размусоливая здесь все лужами соплей. Чонгук не телепат — мысли он читать не мечтал никогда, да и звезды сейчас скрыты грязными тучами — даже те подсказку не дадут. — Как, блять? — Чон не церемонится. — Нормально. Более-менее, — разъясняет Чимин, и в ответ парень фыркает, пустив перед их лицами густое облако: — С хуя ли? — Чонгук возвращается к словам Пака, сказанным до этого. — Если в твоей голове что-то сформировалось так, как ты захотел, это совсем не говорит, что я буду этому дерьму соответствовать. Мы не в твоей башке, — высказывается Чон в свойственной ему грубой манере, и неожиданно Чимин усмехается, проронив не в тему: — Ты меня ненавидишь. Чонгук пускает смешок в такт парню, качнув головой: — Ты меня тоже. И кажется, словно это единственное, на чем они обоюдно сходятся, но даже здесь случается пролет, когда Пак не соглашается с ним: — Нет. Ты просто уебок. Это факт. — Поразительно, такие слова вылетают из твоего официозного рта… — глаза Чонгука норовят закатиться, что, собственно, вскоре и делают. — Еще сенсации будут? Чимин с непробиваемым игнорированием продолжает: — И ты мне неприятен, но это не ненависть, а вот ты… Чонгук понимает — парень собирается заявить, что Чон его точно ненавидит. Он не так туп, как кажется. Не желая слушать чужих предположений, которые вызывают в нем сплошное раздражение, Чонгук его резко обрывает: — Послушай, блять, придурок, — если бы я растрачивался на ненависть к каждому тупому имбецилу, то вымер сраным динозавром, — слова крайне обидные, потому что за одно предложение Чимина вновь успели обосрать с головой. — Ты просто мальчик, ты не ебешь меня вообще, какого черта? — пассивная агрессия в чистом проявлении. — Ты меня вымораживаешь, но ненавидь я тебя, ты бы сдох. Что ж. Чимин в это верит. Вполне охотно, но то, на чем он концентрирует свое внимание и то, что задевает его из сказанного сильнее всего, это: — Мальчик?.. — сдержанный шок и неверие в то, что он только что услышал. Сначала глаза удивленно округляются, а после вгрызаются в Чонгука вместе с недовольным: — Серьезно? Мальчик? — звучит чрезмерно оскорбительно. Пак Чимин — мальчик. Здорово. Какой-то пацан называет его мальчиком. Ради этого он жил. — Девочка, если так приятнее, — Чонгук ядовито скалится, но, честно говоря, даже «девочка» было бы поприятнее, потому что, будучи явно младше, назвать взрослого человека, директора кафе с двухэтажным частным домом, мальчиком… Верх неуважения. Самая высокая точка, мать его. Поздравляем, Вы одолели Джомолунгму. Чимин не склонен к выражению отрицательных эмоций. За долгие годы практики он научился ее сдерживать даже тогда, когда, казалось бы, отнимется язык от жажды обрушить на кого-то волны мата, но по какой-то причине Пак не расценивает этого типа в качестве того, с кем можно сдерживать себя. Потому что он не стоит ничего. Не стоит даже того, чтобы ради сохранения нейтралитета запихнуть себе в рот ссаную тряпку. Нет никакого нейтралитета и никогда, видимо, не будет, потому что Чимин не хочет ему способствовать. Ничего в его жизни не зависит от этого человека, что крайне активно развязывает Паку руки, ведь он не понимает, как можно быть таким невыносимым. Блять. Ублюдок. — Мудак, — вслух вырывается из Чимина. Не с таким же негативом, как у собеседника, но с запредельной честностью. Пак усмехается, покачав головой от смехотворности. Мальчик. Именно. Он прожил почти тридцать лет, чтобы для какого-то пацана быть мальчиком. Фантастика. — Какого хрена ты вообще решил поработать здесь? — разгоняется Чимин и не замечает, как перестает следить за своей речью. Рабочий день закончен, он устал и задолбался. Если у Чонгука к нему никакого уважения, то и у Пака к нему тоже никакого нет. — Из-за того, что я вдруг решил перенять на себя твою жизнь? В ответ ему бездумное: — Да. Все оказывается элементарно. Чимин поворачивает на парня голову, жаждя чуть более развернутого ответа, и почему-то Пак продумывает то, как Чонгук посылает ему воздушный поцелуй с воодушевленным «подавись и умри» вместо ответа, но он действует иначе. Жестокость и грубость, неприличность и беспринципность, едкость и агрессия — все это составляет о нем полноценное мнение, как о человеке. Чон раздражен, что как видно, так и осязаемо, чувственно, передаваемо. Обычно люди в таком настроении или состоянии не продолжают конструктивный диалог, но Чонгук, как бы мерзостно он ни выражался, как бы неприятно ему это ни было, как бы ни хотелось ему вдарить Чимину по голове, все равно открывает рот, чтобы добавить: — Мне не понравилось, что ты вдруг решил, что имеешь право для сравнения. О, как. У него даже такие идеи из негатива рождаются. Боже… — И поэтому ты решил тоже сравнить, — дополняет его слова Чимин больше для себя, и губы его растягиваются в улыбке от абсурдности ситуации. Он смотрит на серьезное лицо парня, который затягивает дым в легкие. Искорки огонька на конце сигареты блистают во тьме. И Пак начинает смеяться. Гортанный тихий смех становится самым громким звуком на всей улице. Чонгук вопросительно смотрит на него, не догоняя: — Че ты ржешь? Это был первый раз, когда сцепка из взглядов не напомнила борьбу. Потому что глаз Чимина Чон не видел. Они исчезли. Чонгук с внутренним замешательством следит за тем, как широко тянутся губы Пака, — его улыбка идеальна, и Чон не брезгует этим словом. Идеальность становится неприятным фактом, о котором Чонгук предпочел бы никогда не знать. Губы Чимина пухлые, поэтому в широкой яркой улыбке они тянутся со стопроцентной симметрией, копируя каждую морщинку, как крылья бабочек. Идеально ровные зубы и идеально исчезающие глаза, что прячутся в щелках из-за пухлости век. Это не та улыбка, которой он одаривает всех вокруг, — та лишь синоним сдержанности. Знак равно. А это искренность. Чонгук не хотел ее видеть. Ему не нужно знать этого человека. Не нужно знать, как он себя с кем ведет, как он смеется и как улыбается, как дружит, как действует, как любит, как злится. Тупой шквал информации, ему непригодной. Чон не хочет знать о нем ничего. Совершенно. Он не страдает самообманом, говоря все так, как он чувствует и видит, и даже если он хочет отрицать, отрицание нагоняет его и набрасывается со спины звериными когтями. Так было всегда. Хоть он вслух этого не скажет, но работа Чимина действительно посложнее его будет. Да, у Чонгука свои обязанности, выжимающие все соки, но многозадачность, к которой его вынудили сегодня лишь на одну треть дает хорошо оценить свои и чужие возможности. Пак Чимин выше. Он смог справиться с работой Чонгука, но Чонгук не смог бы справиться с его работой, потому что он крайне ограничен в своих возможностях и знаниях, и это рождает в нем злость на Чимина, но Чон хорошо осознает, что негатив лишь перенаправляется на человека вместо того, чтобы утопить им Чонгука. Чимин не виноват в том, что Чонгук — тупая, потраченная в никуда молодость, и ничтожество. Чимин априори ни в чем не виноват, и именно поэтому Чон продолжает его давить. Но Чимин продолжает смеяться. Смеется прямо Чонгуку в лицо, и складки в уголках его глаз видны отчетливее, проявляя их вместе со скрытыми тоналкой синяками под ними. Улыбка сквозь усталость. Точно пробивающий десять слоев асфальта росток. Пак смеется над тем, что Чон буквально вредный. Одно это слово забавное. в р е д н ы й Столько противопоставлений, столько агрессивности, столько мрачности и негатива, оскорблений и пугающей темноты в глазах. Чонгук пугает. Но прямо сейчас Чимин, отвернувшись из-за собственной нелепости, продолжает смеяться от осознания того, как весело одно маленькое слово пробралось через монолит антрацитовых синонимов. Вредный. — Больной, — невзрачно отвешивает Чон и перестает пялиться на парня. Тушит недокуренную сигарету о здание кафе и бросает окурок на землю. Металлическая дверь хлопает за ним, чтобы не слышать этот гребаный смех и не видеть подрагивающие от него плечи. Чонгук это ненавидит. Больше всего в Тэхене, когда он с квадратом вместо рта громко смеется, хлопая в ладони, порой даже в Юнги, когда он видит, как эти сраные десна смотрят на него вкупе с узкими прищуренными глазами. Эта искренность. Чонгук ее ненавидит.

***

Ему не знакома студенческая пора. Не знакома даже толком школьная, потому что даже его учеба была наполнена токсичной иерархией жестоких подростков, возомнивших себя в столь большом мире «кем-то». Кем-то, кто имеет право поджимать других под себя, кем-то, кто имеет право издеваться и подначивать других, докладывать на них, смеяться и пускать по классу слухи. Кто-то, кто имеет право оскорблять и обзывать, без уважения относиться к людям вокруг себя. Кто-то, кто в свои пятнадцать думает, что он самая важная персона в этой жизни, но его просто еще никто не засунул в мусорное ведро и не заставил жрать чью-нибудь ночную тухлую блевоту, чтоб снизить малость высокомерие со своим возросшим до Солнца цинизмом. Кто-то, кого Чонгук заставил это сделать, потому что меньше надо выебываться, и о своем поступке не жалеет до сих пор. Он не моралист. Он не ломает себе голову философскими моральными изречениями. Чон не делает «зло» ради «добра» — такое добро непродолжительно. Он делает зло ради зла. Его не волнует будущее этого мира и люди в нем, не волнует внесение вклада в род людской, не волнует, как правильно или неправильно он поступает, и парень не понимает, почему должно? В человеческом мире есть «закон», в цепях которого все мы дружно живем. «Закон» Чонгука ничем от него не отличается. Возвращая себя в школьные времена, припоминая современно обустроенное здание, он вспоминает парочку учеников, которые, по его словам, слишком много выебывались. Кажется, ему было лет четырнадцать, когда его отвели к директору за то, что он бросил стул в своего одноклассника. Девчонка, к которой этот одноклассник в тот момент навязчиво лез, вскоре после этого предложила Чонгуку встречаться. Она явно расценила его действие как агрессивное спасение ее юбки, но дело было не в ней, а в эмоциях Чона и его отвращении к таким людям, как тот парень. Он принимает агрессивных людей, принимает вспыльчивых, злых, раздражительных, но не отвратительных. Отвращение в разы сильнее ненависти, и именно это чувство рождало в нем наивысшую точку кипения, срывающую с него оковы. Если от него кому-то прилетало, то только за дело. Нельзя намеренно опрокинуть на него стакан с водой, а потом просто взять и свалить — будет гораздо честнее, если Чонгук обольет тебя из шланга с головы до ног; и нельзя бросить в него рис, а потом встать и уйти — Чонгук возьмет поднос, полный собственной еды, не пожалев, когда впишет его в чужую морду. Если ты взял ответственность за дерьмо, которое совершаешь, то, будь добр, почувствуй это теперь и на себе самом. На насилие Чонгук отвечает исключительным насилием. Он не будет ненавидеть того, кто на его мерзкое отношение ответит тем же, но будет ненавидеть того, кто не ответит. Чон Чонгук — сложный механизм из приземленных жизненных устоев, не имеющий принципов и не удручающий себя ими. Они лишь сковывают. Его «принципы» и «мировоззрение» зависят исключительно от того, кого он собирается бесить. Его правильность поступков зависит от чувств, как и их неправильность. Не будь Чон собой, то запретил бы таких, как он, законом, и приказал бы расстреливать до совершеннолетия. — Как день прошел? Спокойный голос Юнги, что сидит за столом, пересчитывая прозрачные упаковки с сухой травой внутри. Меж его губ, сбоку, зажата сигарета в надежде закончить с делами и покурить, наконец, поэтому он в предвкушении того, как подожжет ее, но пока лишь мнет ее зубами. Их квартира, как и всегда в темное время суток, полна мрака — Чонгук с Юнги чувствуют, как каждая тень хочет добраться до них. Они сжимают визуально пространство в надежде перекрыть им обоим кислород, но парни шлют их нахер и продолжают дышать полной грудью. — Нормально, — Чон разувается. Нейтральный теплый свет горит в коридоре, посылая частичку своих лучей на кухню, прямо на Юнги, ведь он сидит ближе всего к проходу. Окно над столешницами отодвинуто вбок и открыто на всю, позволяя прохладе дружить с тенями. Поразительно, что сегодня Чонгук решил зайти в квартиру нормально и дать знать о своем присутствии. Мин хочет подъебнуть друга на эту тему, но вскоре порыв тухнет, потому что такое парня раздражает. Он все равно не пояснит, отчего зависит его выбор, — от настроения по большей части. Юнги, конечно, еще не знает, какое настроение у друга в данный момент времени, но вот у него самого есть настроение немного поговорить и подокапываться — любимое занятие в отношении Чона. — Ответь, а как распространяется твоя агрессия? Деды с собачками тоже у тебя ее вызывают? — Мин не смотрит в его сторону и реакции не видит, поэтому понимает друга по интонации: — Ты с порога меня решил загрузить? — звучит без наезда. — Так что? — Нет, не вызывают — отвечает Чонгук, щелкая по выключателю в ванной, дверь которой напротив их комнат. — Из-за животного или деда? — чуть повышает голос Мин, когда друг исчезает в помещении. — Дед свое уже отжил, ему хватило, — Чон пускает маленький напор теплой воды, принимаясь мыть руки. Хочется горячей, честно говоря, чтоб аж кожа заколола, но ранки начнут жечь и пульсировать от боли и раздражения. Однажды Чонгук потратил двадцать минут своей жизни на то, что под светом фонарика телефона просто пялился на пульсирующую рану на теле, видя, как периодически она слегка то краснеет, то успокаивается. Она билась кровью и жаждой затянуться. — Жизнь уже наказание? — усмехается Юнги, пытаясь понять ход мыслей своего друга. — Типа того. У нас мицелярка есть? — спрашивает Чонгук, открывая небольшие вытянутые вертикально ящички. — Масло растительное возьми и стирай им, — советует Мин, у которого опыт уже с подобным имеется. Надо бы на такие случаи купить хоть одно дешевое косметическое средство. — Без шуток, это помогает, я так делал. Потом просто мылом домоешь. Тебя Тэхен загримировал? — бросает быстрый взгляд на выходящего из ванной Чонгука, что направляется к кухонным столешницам. — А ты догадайся. Кого к людям с таким еблетом пустят? — берет полупустую бутылку, возвращаясь обратно. — Надеюсь, он сказал, что ты урод, — фыркает Мин, зная, какой Тэхен бывает прямым в выражениях иногда, и вдруг из глубины другого помещения слышит следующее: — Он сказал, что я симпатичный. Зрачки Юнги застывают на одном месте. Хмурится без ясных эмоций. Просто смена мимики без ничего. Просто. Просто так. — Что? — роняет случайно. Слышать такое странно. Вполне в стиле Кима, на самом деле, — он изредка с чистым негативом подходит к людям, поэтому нет ни капли поразительного в том, что даже в Чонгуке он смог разглядеть что-то приятное, вне всех его синяков и ссадин, вне его точеного лица, шуток и сарказма. Вне его всего. Это… Наверняка, Чону в глубине души приятно было это слышать. Ему никогда такого не говорят — тем более Юнги. Они привыкли к себе «уродам», для них друг в друге нет ничего привлекательного — они два отвратных образа, вместе выживающих. Они не видят друг в друге красоты. Чонгук вряд ли Тэхену поверил, но если так подумать и приглядеться, может, Чон и правда симпатичный. Мин никогда не задумывался об этом, будучи далеким от эстетических прикрас. — Что слышал, — Чон тем временем спокойно принимается пропитанным маслом ватным диском стирать тональный крем на своем лице, с удивлением замечая, что способ правда рабочий. Не идеальный, конечно, но хоть какой-то. Чонгук сжимает в кулаке ватку, наблюдая, как тоналка бежевыми каплями скатывается по раковине. — Кстати, о Тэхене, — начинает Юнги, кое-что припомнив. — Мне Чимин через него деньги перевел. Чонгук сводит брови, смотря на себя в зеркало с недоумением. Тоналка жирными маслянистыми каплями скатывается по лицу и капает с подбородка. — Какие? Он уже мне выплатил зарплату за сегодня. — Я рад, — легкий саркастичный ответ, — но я про деньги, которые он на складе заработал. — Че? — Чон стирает тыльной стороной ладони капли, выглядывая из ванной, чтобы смотреть на Юнги. — Какого хуя? Мин неоднозначно жмет плечами, отклонив тело к спинке стула и повернув голову в сторону друга. — Тэхен сказал, что это была его просьба. Мне нет смысла отказываться, он взрослый мужик. Его решение… — Верни ему, — жестко перебивает его Чонгук, но эта реакция была ожидаемой. Настолько, что Юнги одаривает его кособокой усмешкой. — Не-не, обойдешься, Чонгук, — покачивает головой. Его спокойствие говорит о твердости своего решения, которое не подлежит пересмотру. — Что тебя так вздергивает? Гордость? Подачки не хочешь принимать? — сощуривается в подозрении, на что Чон закатывает глаза, возвращаясь обратно в ванную, но уже с абсолютно другим настроем. — Горделивый мальчик, у нас счета не оплачены еще, угомонись, — кричит ему Юнги специально. — Я не собираюсь быть в долгу, — Чонгук опирается руками на края раковины, небольшая трещина внутри которой снизу вверх глядит на него. Она сделана им же. А на него прямо из угла зеркала косится паутина уже стеклянной трещины. Она тоже его порождение. — Если Чимин припомнит тебе эти деньги в будущем, я разрешаю тебе ему врезать, — успокаивает Юнги друга, язва в которого впитывается губкой, выливая грязную мутную воду в ответ: — Ого, спасибо, какая честь. Бесит, блять, — Чонгук кусает внутреннюю сторону щеки — ту, что еще не превратилась в чертово мясо. — Ублюдок, — злостно оскаливается, едва воздерживаясь от удара по первой же поверхности, ведь от него вреда и так навалом. Он уже навредил всему дому и местным обитателям. — Ты пиздил продукты в круглосуточном, когда жрать было нечего, так что не затирай тут мне. Тебе деньги за просто так прилетели, не ворчи, — отрезает Юнги, с менее эмоциональной точки зрения подходя к ситуации. Он не гордый, в отличие от друга, и ему все равно на подачки. Есть, конечно, моменты, когда от них стоит отказаться, но эта ситуация — не одна из них. Перевел деньги и перевел — нечего бубнить. Чонгук же в ярости. Его можно понять, ведь он расценивает это как порыв жалости к ним двум, отчего отвращение заполнит его на непродолжительный промежуток времени. Ему мерзко и неприятно. И Юнги с ним согласится, но не в той они жизненной ситуации, чтобы начать выпендриваться. Так что Мин продолжает пересчитывать пакетики, добавив: — Разобьешь там хоть что-то — сверну тебе шею, — угрожает, зная, как часто ванной прилетает как козлу отпущения. И слышит, как громкий удар приходится по стене.

***

«Через какое время ты будешь дома?» «Через сорок минут». Любовь? Чимину тяжело вместить нужные слова в это громкое понятие. Понятие, из которого состоит весь мир и на котором он зиждется. Это фундамент. Первый кирпич при постройке дома, первый росток и первая капля дождя на сухую землю. Это начало. Но если сжать круг до более узкого спектра, относящегося к людям, то мысль об этом Пака заставляет паниковать, вызывает жар внутренних противоречий, а потому он старается о таком не задумываться. Думать — это проблема. В его случае особенно. На момент двадцати пяти лет он понял, что совершенно не знает, что такое любить, как любовь ощущается и какая она — его любовь. Чимин не в состоянии уловить любовь к человеку, несмотря на то, что есть люди, которых он вроде бы любит. Он не отслеживает чувство любви — интуитивно Пак начинает знать, что любит, но когда он пытается изучить чувство, понять его природу, оно исчезает, оставляя ощущение «пустотности» и отчужденности. У других все кажется проще. Их любовь понятна. У Пака была знакомая, которая влюбилась, — Чимин видел, как происходили метаморфозы в ее чувстве. Влюбленность-взгляды-тоска-взгляды-дрожь. Синусоидальная любовь. Математически точная. Утром она рассказывала о фактах жизни своего возлюбленного, и эти факты были неочевидными, больше похожими на препарирование биографии. То был не акт безумной влюбленности, ненавязчивое стремление знать все об объекте чувств, а, скорее, попытка сохранить для себя часть человека, сохранить его присутствие. Если не иметь его телесность рядом, то хотя бы факты его жизни. Это то, что принадлежало только знакомой Чимина, ее ментальная собственность, и пусть Пак слышал слова отречения от чувств, он знает: любишь, пока помнишь. Пока ты хранишь мелочи быта другого человека, ты любишь. Наверное, поэтому сложно отследить любовь к родителям и близким, нутро их жизни становится привычкой, нет ритуала запоминания. Чимину хотелось бы больше понять любовь как проявление. Почему привязанность, влюбленность, тепло, страсть, милосердие мы называем любовью, если они лишь условная грань, отражающая лоскут сути? Есть ли вообще чувство любви к ближнему или это только знание? Люди верят фильмам, книгам, возвышенным рассказам, играм, и ждут чего-то похожего от своей жизни, но в реальности все это так не работает. В большинстве своем мы сталкиваемся с чувствами, а не с любовью как с отдельным понятием. Существует ли она сама по себе? Осязаемая любовь — совокупность множества чувств, эмоций и внутренней составляющей человека. Оно не самобытно. Что мы знаем о романтической любви? Мало чего хорошего, на самом-то деле. Любовь в данном понятии — это выбор. Это синоним привычки, привязанности, уважения, принятия, теплоты, стабильности. Изначально идет гормональный всплеск, порыв, но потом все постепенно утихает. Людям свойственно терять интерес, остывать к предмету воздыхания — и это нормально. Все хорошо, не стоит впадать в панику или надумывать себе лишнее. Мы не одни такие — нас миллиарды. Были, есть, будут. В чем секрет долгих отношений в таком случае? В уважении. В родстве. В мелочах. В смирении и принятии его как родного. В работе над собой. В уступках. Вы не сексуальные объекты. Вы — семья. И крайне неприятно осознавать, а может, и не столь уж неприятно, что происходит с людьми спустя годы брака, когда вы оба бесите друг друга до неприличия, и ваши чувства уже «не те». У вас ведь общий бюджет, оформлены документы, и, в конце концов, дети, прожитые годы жизни вместе, из-за которых вам приходится идти на уступки и находить решение ситуации, в которой вы оказались. В пятьдесят лет вы уже не тот, и сами прекрасно понимаете, что вам удобнее сохранить отношения. А в шестьдесят? Семьдесят? Кто позаботится о вас, как не тот, с кем вы прожили всю свою жизнь? И это тоже нормально, в этом нет ничего запретного или плохого — люди сами на это идут, и в этом есть своя логика. Кто-то теряет на пути любви саму нее, кто-то, наоборот, только приобретает, а кто-то сохраняет. Все в порядке. Это нормально. Чимин не говорит о том, что любви не существует как таковой. Просто люди пока не смогли отчленить ее в отдельное истинное понятие и невелика вероятность, что смогут. Пак не может поверить в нее глобально. Чимин не верит в свою любовь, и его это напрягает. Он уже старается не думать об этом и жить, как живется, но… Что-то не так. «Что-то не так». Мысль. Она не покидает его голову. Она крутится на повторе, будто диск заело, и он не может прочитать его дальше. Пак стоит в проеме кухни, лицо его не выражает равнодушия, но и эмоций тоже. Это небольшое удивление, которое должно быть крайне приятным, а выходит совершенно иначе. Удивление не окрашено в чувства. Совершенно ни в какие. Смешанная мутная вода с добавлением всех красок превратилась в грязь. — Чего стоишь? Присаживайся, — Юль рукой очерчивает весь накрытый кухонный стол, призывая своего только-только пришедшего домой парня присоединиться. Весь стол накрыт едой. — Не говори, что ты сам все это готовил, — с округленными глазами Чимин неуверенно проходит вглубь погруженного в полумрак помещения, который освещается лишь светодиодами со стороны столешниц и придает кухне более интимную атмосферу. — У меня было свыше шести часов до твоего возвращения, поэтому да, — Квон добродушно и ярко улыбается, не переставая наслаждаться реакцией Пака, который не знает, на что смотреть. — Я купил продукты и наготовил на пару дней вперед, судя по всему, — цокает Юль, довольный своей проделкой. Он всегда в кулинарии был лучше Чимина, хоть последний в этом очень даже неплох, но готовили они оба что-то домашнее крайне редко за неимением большого количества времени. Пак осторожно присаживается за стол, замечая большую миску с токпокки, суп из палтуса с овощами, плошку риса и жареные говяжьи ребра тоже с овощами. Порции чуть ли не огромные, поэтому места не остается совсем, учитывая тот факт, что все остальное пространство заполнено тарелочками с закусками и кувшином с лимонадом. — Что, закуски тоже успел замариновать? — Чимин, наконец, улыбается, подначивая парня. — Нет, их я просто купил, уж прости меня за лукавство, — Юль берет маленький половник. — Давай миску, — протягивает руку, и Пак берет ее, двумя ладонями передавая парню, который наливает в нее суп. — Спасибо. Ты молодец, мне очень приятно, — хвалит его Чимин с мягкой улыбкой на лице, надеясь, что его слов будет достаточно, ведь он не знает, как стоит еще среагировать. Он обязательно в конце ужина обнимет и поцелует Юля. — Не представляю, сколько времени и сил это заняло, — принимает обратно миску, пока парень отвечает, накладывая уже себе: — Мне не в тягость, это было приятно, — что неудивительно, ведь парень любит пустую кухню, полностью свободную для его кулинарных экспериментов. Для него это развлечение. — Мы с тобой давно вместе не готовили, — между прочим добавляет. Пак удерживает на лице улыбку, слабо кивнув в согласии. Он не может пообещать Юлю ближайших изменений. Честно говоря, он ничего ему пообещать не может, и оттого становится грустно на душе, ведь Чимин каждый день проводит в невидимом давлении. Каждый день он чувствует, что «должен». Должен стать лучше, должен больше внимания уделять близкому ему человеку, больше отдавать. Ты должен стараться сильнее, Чимин. Но у него не выходит, и он не знает, что предпринимать. Быть или не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль смиряться под ударами судьбы, иль надо оказать сопротивленье. Звучит глупо, вот только ситуация жизненная совсем не такая. Чимин понимает, что в их отношениях разлад, и оба парня устают, но цепляются за что-то в попытках изменить все к лучшему, каждого удовлетворить, и, главное, прийти к спокойному созерцательному согласию, от которого они так далеки. Пак не знает, что делать в такой ситуации, потому что у него есть ответ, и как раз его он всячески избегает. Юль и Чимин устают от давления друг на друга, а избавиться от него практически невозможно. Чимин старается по мере возможности. Юль старается по мере своего терпения и любви к тому, с кем он провел несколько лет. Не подумайте, что они не пытались решить их проблемы разговорами — их было настолько много, что больше разговаривать не хочется. Они не глухие и услышали друг друга еще с первого раза. Но ничего не меняется. — Приятного аппетита, — одновременно говорят парни, приступая к еде. Первым начинает кушать Юль, а вот Чимин, который уже набрал ложку риса, останавливается, как только слышит уведомление в телефоне. Пак аккуратно кладет ложку обратно, достает из кармана просторных джинсов мобильный, видя сообщение от Тэхена. Открывает. Он прислал видео, что случается не столь часто, потому что в приоритете у парня фотографии. Чимин включает звук на минимальный, чтобы разобрать возможные слова смог только он, и открывает видео, замирая моментально с полным удивлением глазами. …Темнота переулка. Камера немного пошатывается и позади, от оператора, слышен тихий смех Юнги. Сначала угол обзора сходится на громко ржущем Тэхене, который смотрит на что-то сбоку, чуть ли не падая от смеха, будучи пьяным, и тогда камера переходит на объект смеха. Фонарный столб, под которым стоит Чимин, находится рядом с маленьким заборчиком, который ведет в скверик с изрисованными лавками и деревьями, — некий проблеск природных мотивов среди авангардных разломов. Неизвестно, почему Чонгук стоит на траве, прямо через перегородку, с непроницаемым видом. Ничего не говорит. Ни слова. Взгляд его направлен на далекого от трезвого состояния Чимина, что по другую от него сторону, под фонарным столбом, глупо и пьяно смеется, отрывая от недавно купленной булочки мякиш. «Кормлю голубей», — Пак бросает очередной маленький кусочек под ноги Чону, во рту которого зажата сигарета. Он пялится на Чимина, совершенно ничего не говоря. У него нет слов. Весь его вид выражает ахуй. Юнги, снимающий все это, смеется, но его смех не сравним с гоготом Тэхена, который приседает на асфальт и хватается руками за забор, чтобы не грохнуться на задницу… Теперь до Чимина доходят слова Юнги и Тэхена на утро после дня рождения о том, что он кормил голубей, которых ночью нет. Абсурдность заключалась не в том, что Пак бросал горстку хлеба в никуда, а в том, кто подразумевался под «голубем». Голубем оказался этот придурок. Видео заканчивается, начиная проматываться вновь. Оно короткое, секунд на двадцать, не больше, поэтому Чимин пересматривает его, и… Не чувствует отрицательных эмоций. Хоть он и не помнит всего этого, и выглядит, конечно, глупо, по-подростковому типично и в прямом смысле пьяно. Пак не замечает, как губы его расходятся в бессознательной улыбке, глядя на тупое лицо Чонгука, взгляд которого направлен на Пака с мысленным: «Ты че, вообще тупой?». Это чересчур потешно, особенно ржущий во фоне Тэхен прибавляет большей комичности ситуации. — Ты чего такой довольный? Улыбка Чимина тут же преобразуется в тонкую полоску. Парень вздымает голову, вцепившись глазами в наблюдающего за ним Квона, и ловит себя на панике, вызванной тем, что ему стоило бы рассказать, а в идеале, показать, почему он улыбался. Так искренне Пак улыбается нечасто. Вот только рассказывать он не хочет, и это в который раз вселяет в него страх, вызванный самим же собой. Тревогу. Почему он не хочет рассказывать? В этом же нет ничего такого, ничего странного, это сугубо его внутренний барьер. Но вот он смотрит Юлю в глаза, человеку, с которым он провел пять лет своей жизни, близкому ему, привычному от мозга костей, выученному и не чувствует в себе рвение чем-то делиться. Чимин долгие секунды размышляет над тем, стоит ли парню показывать видео. Юль улыбается, глядя прямо на него и никуда больше. Не ест. Ожидает. — Это… — Пак стушевывается, скользнув языком по губам в нервном движении. — Эм. Это видео было снято недавно, когда я помогал Тэхену, — озвучивает часть правды, все-таки решив быть с Квоном честным, ведь почему не должен, так? Он просил делиться с ним всем, и Чимин делает шаг навстречу. Пак протягивает телефон Юлю, который включает громкость на несколько пунктов повыше и смотрит видео. Пускает в конце концов смешок. Привычной парню легкости Чимин в нем не чувствует. Это становится первым тревожным звоночком. — О-о, ты выглядишь счастливым и пьяным, — Юль сохраняет доброжелательность на лице, отдавая мобильный парню, который блокирует его, отставляя в сторону. — Надеюсь, они все же хорошие ребята. Тем более там Тэхен. И, значит, тот парень с побитым лицом был достоен какого-то внимания. Пак бы так не сказал, но все же в ответ улыбается, кивнув. — Рад, что ты нашел на них время. Сердце Чимина падает вниз вместе с улыбкой. Он знает этот тон, знает, к чему ведет Квон. «Ты нашел время даже на левых людей, но только не на меня». Вот, что он говорит этим самым, и Пак хочет задушить себя, повесить на люстре, захлебнуться в воде. Ему не надо было показывать видео. Надо было соврать, что это было давно. — Кушай, Чимин, — говорит Квон, палочками беря кусочек мяса и кладя себе в миску, на рис, концентрируясь на еде. — Юль, ты… — хочет спросить, обиделся ли парень, что очевидно, и обговорить этот момент, но тот его перебивает, качнув головой: — Я не хочу ссор. Мы много раз это обсуждали, — больше на Пака не смотрит, ставя на разговоре точку, и Чимин затыкает свою тревогу вместе со ртом. Начинает тошнить. Сильно. Пак не двигается, дышит тихо и незаметно, сжираемый напряжением. Он знает, что если продолжит наседать, Юль просто встанет и молча уйдет, но он и так это сделает, даже когда доест. Скорее всего, поможет убрать оставшуюся еду, помыть посуду, при этом не разговаривая, отчего атмосфера натянутой струны сохранится на неопределенный промежуток времени. Чимин видит, как сильно эта струна натянута — настолько, что готова порваться без дальнейшего воздействия. Натяжение длиться долго не может. Рано или поздно происходит разрыв. Пак виноват. Потому что он и правда смог найти силы на кого-то другого, а не на близкого ему человека, который так жаждал его внимания. Чимин, ты опять облажался. Теперь сиди и давись самим собой, терпи тошноту. И Пак сидит. Он не сможет запихнуть в себя еду, поэтому тянется ледяными руками к кувшину с лимонадом, наливая его себе в стакан ради создания видимости того, будто он ест. Пальцы начинает слабо потряхивать, но он все равно вынуждает себя взять палочки в руки, наложить себе парочку закусок в рис и поковыряться во всем этом. Глаза залиты паникой. Чимин слышит собственное сердце, бьющее пульсом по вискам. Чувствует жжение в губах по непонятной причине. Стопы ног — айсберг — их парень не чувствует абсолютно. Ему холодно. Моргает очень редко, боясь, что влага соберется на глазах, и потихоньку, минута за минутой, уши заполняются вакуумным звуком, словно их закладывает. Игнорирование состояния. Околосмертного состояния. Чимин сидит за столом, накрываемый волной, и молчит. Даже если бы хотел заговорить, то не смог бы. Он не сможет открыть рот физически. Паралич души сказывается на оболочке, и все его страхи, все демоны, все тени в квартире находят в нем свою жертву. Лед корочкой облепляет его всего. Он слышит лишь биение, жар в районе лимфоузлов, минуты текут, стрелка неспешно идет вперед, и по нарастающей, звук за звуком, децибел за децибелом, тон за тоном, Пак начинает различать мягкий, ненавязчивый шум воды, словно он находится посреди океана, слушая, как микроскопическая рябь сталкивается друг с другом. Вода прибывает.

Солнце мертвое, а холод живой.