«Океан»

От порядка устаешь.

Смерть есть abstractum no concreto. Абстрактное против конкретного. Никогда оно не вписывалось, да и навряд ли впишется в нечто конструктивное и объяснимое, дабы привить человечеству ужас от одного лишь слова, либо же спокойствие от того, что тебя не ждет Ад. Бенедикт Спиноза приводил как-то доказательство одной своей фразе: «Человек свободный ни о чем так мало не думает, как о смерти, и его мудрость состоит в размышлении не о смерти, а о жизни». Всякие проблемы идут от определенного строения ума, и, в частности, от ума в принципе. Чимину довелось встретиться с женщиной, держащей небольшую пекарню на краю города. У той был большой горб позади, мягкий темный взгляд и счастливые годы жизни, о которых Пак вопрос и задал: «Как Вам удалось дожить до своих лет?». Ей было сто четыре года. Она сказала: «Меньше думать о всяком и больше наслаждаться жизнью». В тот момент Чимин понял, что ему, видимо, предстоит повторить судьбу Дадзая Осаму, но никак не дожить до своих преклонных лет — это занятие априори было бы глупым и достаточно бессмысленным, как, впрочем, и сама смерть. Если жизнь хотя бы как-то разбавляется красками, то смерть не подразумевает под собой ничего, и это делает ее гораздо скучнее жизни. Тем не менее, гибель Чимина, как оказалось, не так сильно пугает. Возможно, это уже нечто привычное для него, сплетенное воедино, но цепляться за попытки дышать он не торопится. Пак знает, каково это, — когда тебя душат. Неприятно. Достаточно больно. Немного мучительно и начинает через время подташнивать. В лучшем случае насильник сворачивает тебе шею, и долго ты не мучаешься, а в противном будешь трепыхаться как кузнечик, которому оторвали ноги, лишив возможности выпрыгнуть из высокой травы. В ушах стоит глухой тихий звон. Он отходит на второй план перед лопающимися и разрывающимися пузырьками в воде. Звуки — колебание упругой среды. В его голове течет вода. Перекрытие воздуха приводит к болезненному спазму тела, и Чимин, к сожалению, прослеживает за каждым изменением в организме. Сердце бьется в груди беспорядочно — то быстро, то на секунду теряет свой темп, принося режущую боль, как при невралгии. Пальцы цепляются за запястья Чонгука, сдавливая по инерции, и Чимин будто бы становится с ним одним целым, чувствуя силу, с которой на его шею воздействуют. Грязно. Сыро. Промозгло. Больно. Чон Чонгук не нуждается в оправдании. Ни от себя, ни от других. Его не волнует ни одобрение, ни осуждение. А потому он сам не осуждает и не одобряет. Все вещи в этом мире абсолютно спорны. Свершив преступление, люди опасаются кары Божьей, бумеранга, наказания. Людей же, в Господа не верующих, никакая кара не настигнет. Человек наказывает себя сам. Существует ли чаша весов в системе людской жизни, что именуется «плохим» и «хорошим», никто не знает. Абсолютно не всякого преступника наказывает сама жизнь и не каждого добропорядочного гражданина она обходит. В Аду сгорает тот, кто в него верит. Может, Чонгука и ждет какое-то наказание за собственные поступки, а может, и нет. В конце концов, есть низости, вызывающие даже у него омерзение, на которые он не хочет быть способен. Есть и чувства. Есть критическое мышление, в конце концов. Есть способность быстро схватывать и думать. Поэтому когда его запястья обхватывают чужие пальцы, ему становится дурно в моральном смысле. Проблема ситуации заключалась в том, что Пак Чимин не сопротивлялся. Чонгук знает, как ведут себя люди, которым грозит смерть и которым причиняют боль. Он знает, как они дергаются в попытках вырваться из безжалостной хватки, как они кусаются, царапаются, шипят, пытаются выдавить тебе глаза, найти то, чем можно протаранить тебе череп, чем убить в ответ. Болезненные ощущения, вызванные тем же самым удушьем, проходятся по всему телу, и, хочешь не хочешь, ты начинаешь автоматически оказывать сопротивление от переизбытка неприятных ощущений. Точно вырывающаяся из рук курица, которой скоро отрежут голову. Практически невозможно стерпеть сильную боль, каким бы процесс ни был, — даже у врачей применяют анестетик, а не таранят тебя на живую. Убивать Чимина какому-нибудь маньяку было бы просто неинтересно настолько, что он бы не захотел его убивать. Для отбитых людей убийство все равно что секс — удовольствие происходит не столько от трения, сколько от реакции партнера на твои действия. Поцелуи, стоны, вздохи, отзывчивость тела. С убийством то же самое, только с негативной окраской. Сопротивление рождает азарт и удовлетворение садистских наклонностей. Чонгук себя за маньяка не считает, но желание убивать Чимина у него пропадает тоже. Не то чтобы он хотел этого. Стоит, наверное, добавить. Чимин просто лишний. Помеха. Дискомфорт. И если есть возможность от него избавиться, то не воспользоваться ей было бы просто глупо, но стоило это делать еще на вокзале, а не сейчас. Сейчас уже поздно. Сейчас можно Чимина только избить, придушить, но удушить ли? Бесит. Раздражает, мать твою. — Блять… — недобрый кривой оскал блестит на губах. Хватка рук слегка слабеет — недостаточно для того, чтобы вздохнуть полной грудью, но достаточно, чтобы почувствовать кислород. Чонгук опускается ниже, заглянув Чимину в лицо с необъяснимым разочарованием. — Мог хотя бы для приличия сопротивляться. Сколько было криков-то. Ладони Пака, пачкая запястья парня кровью, сдавливают до боли, но воздействия не оказывают. Даже не пытаются отодвинуть. Чона затапливает отвращением, и именно в момент, когда он хочет встать с Чимина, его с нешуточной силой отбрасывает вбок, когда Пак бьет его сжатым кулаком в висок. Воспользовавшись тем, что Чонгук наклоняется столь низко, и дождавшись, когда корпус парня отведет вбок, хватка на шее распадется, Чимин вытаскивает одну ногу, пнув Чона в живот, чтобы выбраться. Кое-как подтягивает себя на локтях, отползая дальше, пачкаясь в траве и земле окончательно. Сухие листья липнут к нему, вздохи даются болезненно, но жадно, чертовски шумно и свистяще, словно в глотке Пака проделали дыру отверткой. — Конченный, — шепчет Чимин хрипло и неслышно, но в природной дикой тишине его словам не дают затеряться. Ноги ватные и вставать на них трудно. Пак хватается трясущимися руками за ствол дерева, помогая себе подняться, и, спотыкаясь, старается обойти Чонгука стороной, чтобы забрать свои вещи. На кофту ему абсолютно насрать. На телефон с кошельком — нет. В глазах размыто. Моргание — четкое зрение. Моргание — смазанное. Дыхание крайне шумное. Возникшее напряжение и стресс еще сильнее затрудняют попытки вдохнуть. Биение сердца настолько сильное, что усиливает головокружение. Чимину плохо. Просто нестерпимо плохо физически и он не уверен, что в состоянии выбраться из этого гребаного места, но, запихнув телефон с кошельком в промокшие грязные джинсы, сбегает из этого места. Как помнит, наощупь, по инерции, в надежде выйти на тропинку, не задумываясь больше ни над чем. Чонгук поворачивает голову чуть вбок, проследив за тем, как парень уносится прочь, и продолжает сидеть. Холодно однако. Черт. Из глотки вырывается смешок. Больше нервный. И куда этот придурок собрался вообще в таком состоянии? Он из леса-то выберется вообще? Даже если и так, то ему еще надо до дома добраться хоть какого-то, а сейчас поздний вечер. Висок ноет еще полминуты, пока Чонгук поднимается на ноги, отряхиваясь для вида. Взгляд замечает голубой кардиган на кустах, а пальцы подцепляют его. По крайней мере, он чистый и вполне себе сносный для носки. Детдомовским отдаст, чтоб не пропадало. Забирает свой телефон с вещами, закидывает кардиган на плечо, поднимает с травы пачку с сигаретами, достает себе одну, поджигая до конца с четвертой попытки, и затягивается на ходу. В обуви противно хлюпает. Подошва мягко продавливает опавшие листья вместе с мхом, пока Чонгук возвращается к тропинке без особых мыслей в голове. Он не хочет ни о чем задумываться. Да и смысла это не имеет, поэтому он просто бредет по памяти через лес, через колючие иголки спадающих на тропинку ветвей. Мрак окончательно опускается на город. Чонгук докуривает третью сигарету к моменту, как возвращается к главной песчаной дороге. Поднимает ненадолго голову, когда слышит уже привычный ему стрекочущий писк, и через секунд десять видит быстро пролетающую между деревьями тень маленькой летучей мыши. Идет дальше. Или не идет. Чонгук сощуривается. Видит вдалеке, у самого первого же нормального дома, три силуэта. Парень никогда на плохое зрение не жаловался, в отличие от покалеченной нравственности, поэтому признает в одном из людей Чимина, и лишь на секунду мелькает мысль в голове, проносится тонко, быстро и игнорируется. Человечность? Чон собирается пройти мимо. Наверняка, эти двое прицепились к Паку, чтобы отобрать деньги и избить. Классическая схема, с годами не меняющаяся абсолютно. Но Чонгук знает этих двоих, а потому это становится одной из основных причин, по которым он игнорирует ситуацию. Чимин не в состоянии сейчас защищаться хоть как-то — ему этим вечером абсолютно не везет, так что Чон ему соболезнует. Правда соболезнует. Херово наткнуться на убийцу, который тебя будет душить, а потом еще на двух придурков, которые от тебя живого места не оставят. Чонгук проходит мимо. Совершенно игнорирует ситуацию, хоть и слышит, как голоса замолкают, а взгляды устремляются в спину, и ему не хочется знать, есть ли среди них взгляд Чимина. Не особо-то его это и волнует. Мнение о нем — тем более. — Чонгук? О, а вот этот голос явно не Паку принадлежит. Его узнали. Прелестно. Чон не останавливается, собираясь сделать еще один шаг. Лицо его не меняется, оставаясь равнодушно-непоколебимым, но ублюдок кричит ему в спину достаточно настойчиво: — Эй, ты, блять! Раздражение. Чонгук чувствует, как оно пробирает его руки. Холодная реакция внутри него мигом сменяется на нечто более негативное, но он по-прежнему не дает никакой реакции, не отзывается и идет дальше. Совесть. Громкое слово, да? Чон терпеть его не может. Все эти душные напутствия совершенно не для него. Чимину просто не повезло. Как и самому Чонгуку когда-то. Такое случается. Такое происходит. И парень не готов жертвовать собой ради мордашки какого-то левого парня. Даже если Чон и решил бы вступить в драку, то эти двое поняли бы, что это произошло из-за кого-то. А эта информация может пойти еще дальше. Здесь она расходится вирусом, инфекцией. Лучше Чимина изобьют разок, чем в это дерьмо ввяжутся все они в чертвером из-за одного паршивого случая… Крепкая хватка за плечо становится рычагом. Один из парней нагоняет его, рука настойчиво ложится на мокрую одежду, сдавливая кожу под ней, Чонгук слышит неформальное: «Слышь, ты», и его агрессия тут же выливается наружу. Казалось, она в нем была бесконечна. Все разумные мысли в голове меркнут, стоит только нарушить настолько нагло его личное пространство. Чон разворачивается, с неконтролируемой силой врезаясь сжатым кулаком в голову парня, которого тут же отбрасывает рикошетом вбок, и, не теряя ни крупицы времени, хватает его за короткие волосы, не позволяя подняться. Наносит два быстрых удара в живот, надеясь, что смог попасть в солнечное сплетение, ведь сейчас он не думает, а просто действует, после чего хватает парня обеими руками за майку, отбрасывая на край дороги, к кустам, растущим у забора. Все происходит за секунд шесть. Кардиган жалостливо спадает на дорогу. Злость в Чонгуке — неисчерпаемый поток энергии, на котором он двигается, дышит, работает. Его глаза заполнены ею на все девяносто процентов и блестят бешено, потому что, да, хоть Чон и далек от осуждения таких ублюдков, агрессию они все равно вызывают у него немалую. Чонгук хрустит костяшками пальцев, за несколько широких шагов преодолевая расстояние до второго парня, стоящего у Чимина, и заносит руку для удара, который тот успешно блокирует, прошипев. — Че застыл-то, блять?! — срывается на хриплый крик, адресованный Паку, который тут же отшатывается на несколько шагов назад, уступив место более опытному человеку. Чонгук не отдает никаких приказов. Ни помогать, ни бежать не просит, хотя последнее крайне очевидное действие, но логика Чимина работает по-другому. Он думал об этом еще когда эти двое к нему только прилипли. У него просто не было возможности осуществить. Пак делает шаг к высокому кирпичному забору, подбирая один из небольших, но острых камней, помещающихся в ладонь, и неуверенным взглядом скользит по парню, который находится к нему спиной и сконцентрирован в данный момент на Чонгуке. Иногда есть моменты, когда думать вовсе не хочется, хотя надо бы. Чимин устал думать. В момент физической и душевной усталости, балансируя на грани околосмертного состояния, тяжело дыша через нос и рот, хрипя и дрожа от холода вместе с больным сердцем, последнее, чего он желает, так это о чем-то думать. Ему становится плевать на все в момент, когда он банально напивается. Думаете, после сегодняшнего дня ему есть до чего-то дело? После всех-то лет его жизни? Увы. И, замахнувшись, камень, крепко сжатый в руке, бьет черепную коробку парня, дезориентируя его в пространстве. Чонгук совершенно не реагирует на столь нежданный порыв Чимина, с размаху добивая голову этого мудака ногой. Чон дергано оборачивается назад, замечая, что второй начинает потихоньку подниматься, и тогда возвращает голову в прежнее положение. Глаза находят Чимина. Тот еще секунду смотрит на то, как пытается подняться на ноги незнакомец, которого он ударил по голове, а после зрачки находят глаза Чонгука. Их зрительный контакт длится ничтожно малое количество времени. Просто взгляды друг на друга. Просто две пары чужих глаз. Совершенно ничего интересного. Никаких потаенных мыслей. Все достаточно просто, смазано и понятно. Примитивно. Слегка грубо, заурядно, несложно. Прерывает затянувшийся на наносекунды момент кивок Чонгука в сторону и его слова: — Давай, за мной. Отдохнешь, если с кишками останешься, — и срывается с места, побежав вперед, вдоль дороги. И Чимин молча следует за ним. Бегут. Просто бегут вперед. Пак устает сразу же, как приходится ускориться, ведь Чонгук несется в десять, нет, в сотню раз быстрее него, но выбора не остается. Ноги болят, но самая большая нагрузка приходится на три очевидных места: сердце, легкие, носоглотка. Все жжется и смешивается между собой в физический эклектизм дискомфортных ощущений, из-за чего Чимин почти уверен, что если решит остановиться, то умрет на месте. Органы ему откажут. Так что выбора нет, кроме того, как нестись вперед мимо деревьев и частных домов, жители в которых давно спят, пока они не упрутся в тупик. Чимин тормозит вслед за Чонгуком, ведь они упираются в забор из прутьев, калитка которого ведет в очередной раз в лес, но не успевает задать вопрос. — Сюда, — Чон двигается к забору чужого участка. Забору из высоких металлических прутьев, один из которых в нем отсутствует, и парень, даже с его-то комплекцией протискивается через дыру, оказываясь по другую сторону. Ладно. Просто… Ладно. Пак, тяжело дыша через рот, действует идентичным образом, пока Чонгук тихо и осторожно перебегает участок с высоким двухэтажным домом. Достаточно ухоженный газон с растущими цветами в клумбах и зажженный на втором этаже свет говорит о том, что стоит быть максимально осторожными. Они забегают за само строение, и Чимин видит речку. Точнее, ему так кажется на первый взгляд. Пак останавливается у маленького двадцатисантиметрового забора, который проложен хозяевами, чтобы предостеречь от падения вниз, потому что внизу, в метрах двух от обрыва, протекает вода. Напоминает грязный болотный водоем. — И что дальше? — шепчет прерывисто Чимин, таращась на Чонгука. — Хочешь здесь спрятаться? — по сути своей вряд ли те два парня додумаются до того, что они здесь, но сколько им здесь находиться? Это не самое безопасное занятие. — Я на идиота похож, что ли? — фыркает Чон, указав на высокий трехметровый забор из профнастила, который они явно перелезть не смогут. — Позади всех участков на этой стороне проходит болото. И оно огорожено заборами. У всех он разный — у кого-то сетки, калитки, кирпич и прочее дерьмо. Здесь, как Чимин видит, вообще калитки нет. Но Пак молчит. У него много вопросов. Во-первых, теперь он знает, что внизу, под его ногами, протекает не вода, а вязкая мутная тина. Во-вторых, зачем им по другую сторону, раз там одно болото и наверняка выход в лес? В-третьих, зачем Чонгук все это говорит, если забор они все равно не перелезут? — Собрался лезть? — все же вырывается из Пака максимально скептически и даже насмешливо. — Ага, сейчас тебя подсаживать буду, — Чонгук кивает, и брови Чимина взлетают вверх. — Ты совсем? На шум все сбегутся, и даже если я перелезу, то тебе уже не помогу и ты… — Ебать, какие мы сердобольные, даже о моей заднице успел подумать? — посмеивается Чонгук саркастически, но потом пресекает весь юмор, ведь они так слишком много времени потеряют. Чон шагает вдоль огороженного обрыва, и останавливается тогда, когда болото начинает заворачивать под забор. И Чимин понимает. Это тяжело объяснить, но болото огорожено только с одной стороны, ведь вторая его сторона проходит чуть за профнастиловым забором. Иначе говоря, высокий забор висит над болотом, а там, где болото сворачивает под забор, утекая в другом направлении, забор вновь касается земли. Чонгук кивает на стык земли, забора и болота. Он как будто идет на спад. Иначе говоря, обрыв идет на спад, и там, где сталкивает забор и болото, находится маленький островок земли, через который можно спокойно пролезть, даже не искупавшись в этой грязи. Чонгук явно здесь уже был. И он начинает спускаться первым. Тяжело в темноте различить жидкую поверхность болота от земли, поэтому Чон крайне осторожно касается почвы ногой, с облегчением поняв, что попал удачно. Твердая. Отмывать обувь от отмерших остатков растений, гнили и торфа будет крайне проблематично. Чонгук на корточках проползает по земле под забором, и Чимин действует следующим, но везет ему гораздо меньше, потому что, даже несмотря на то, что он видел, куда наступает Чон, первый шаг его тонет в гребаном болоте, из-за чего он теряет равновесие, падая одной рукой в него же, а вторую умещая на земле. — Бл…- Чимин готов убиться прямо сейчас. Запихнув досаду и раздражение куда подальше, он выбирается ногами из болота, пробираясь под землей, и оказывается по другую сторону болота с нахмуренным и недовольным видом. Пахнет гнилью, отходами, сыростью и грязью. — Мои поздравления, — усмехается кривовато, насмешливо, как и всегда, Чонгук, стоящий в паре метров. На удивление никакого леса нет. За забором растет трава, уже в метре от которой ты оказываешься на просторной песчаной дороге, по которой очень редко разъезжают машины. Чонгук стоит как раз на ней. Стоит, обрисованный темным небом с маленькими незначительными просветами. Стоит и смотрит на Чимина сверху вниз. Пак усаживается прямо на землю, безнадежно испачканный по колено, с желанием разодрать джинсы или же вовсе снять их к чертовой матери. Про обувь он молчит в принципе. — Боже, — устало выдыхает Пак себе под нос. Прикрывает от усталости глаза, потому что те скоро поплывут по щекам раскаленным железом. У него нет больше сил. Настолько дерьмово, что он готов попросить Чонгука его придушить с концами и кинуть в это сраное болото. Ладонь, рана на которой начинает вновь кровоточить, сжимает камень с острыми углами. — Что расселся? Пошли. Чимин сейчас ему этим камнем вдарит. — Подожди, — просит Пак из последних сил. В интонации слышно, как он едва сдерживается, чтобы не сорваться. — Я сейчас без тебя свалю. — Что за детская манипуляция? Пошел к черту — вали, если надо, — Чимин выпаливает это, раскрывая веки и заглядывая Чонгуку в глаза, которых практически и не видно даже. Тот, к удивлению, никакой реакции не дает. Просто молча разворачивается, но идти начинает не вдоль дороги, а просто пересекает ее, спускаясь куда-то вниз. Куда — вопрос хороший. Чимин дает себе еще некоторое время, чтобы взять себя в руки и подняться, проследовав за Чонгуком. Находит того у реки. Неширокой, но длинной. Берег у нее плавный, поэтому Чон спокойно сидит на корточках, моя руки. Он хотел, чтобы они пошли сюда? Чимин волочет ноги по траве, пугая кузнечиков, что в ней тихонько скрывались, и проходит мимо парня, заходя в воду чуть выше колена, пока она не покроет все его грязные ноги. Полная луна на небе радушно принимает их двоих в свои объятия, вовсе не выглядя одиноко в бескрайнем пространстве. У нее явно все хорошо. Пак поворачивается к ней спиной и лицом к Чонгуку, который стряхивает капли, по-прежнему сидя на корточках. — Это не поможет, да? — безнадежность заполнена им. Чимин стоит, подобно статуе, не спеша отмывать свою одежду от гнили. — Абсолютно, совершенно нет, — жмет Чонгук плечами, подняв на парня взгляд. — Ну, по крайней мере вонять не будет, — это он сейчас его обнадеживает? Впрочем, неважно. Чимин наклоняется, принимаясь смывать всю грязь со своих рук, всю прицепившуюся к нему землю и листья, всю размазанную кровь, ладони, но камушек почему-то все еще не отпускает. Держит. Пытается кое-как отмыть штаны, да быстро забивает на это дело, и выходит из воды, едва волоча отяжеленные водой ноги. Пусть простят его речные обитатели за нарушение их покоя. Они с Чонгуком, вновь мокрые, выходят на главную дорогу, шагая вдоль нее. Минута тишины прерывается чиминовым вопросом: — Ты уже залезал на тот участок? Фонарей здесь нет. Вокруг сплошная темнота, и в ней не различишь дороги. Они идут медленно, устало, в метрах двух друг от друга, словно прогуливаются, наслаждаясь ночными пейзажами. Если их вообще можно рассмотреть. — Нет. Я побежал в конец необдуманно, — из кармана шорт Чонгук достает пачку сигарет. — Ты сейчас серьезно? — усталое удивление без красок звучит именно так. — Я не знал, что мы сможем пробраться на участок. Нам просто повезло, — чиркает зажигалкой несколько раз, но колесико отказывается слушаться. — Думал, мы спокойно пройдем через калитку на заднем дворе, но там ебанистический забор оказался, — бубнит, ведь сигарета во рту мешает говорить. — Нам просто повезло, — вновь повторяет, наконец выдавливая искры огня. Пора брать новую зажигалку. — И что бы ты делал, если бы нам не повезло? — Чимин косит на него взгляд. — Какая разница? Повезло же ведь. Пак беззвучно и невесело усмехается, качнув головой. Полнейший тупизм. Идиот. — Дай, — Чимин протягивает руку в его сторону. Чувствует себя пьяным, хоть давно уже отрезвел. Это все выброс адреналина. И плохого общего физического состояния вдобавок. Для Чонгука, видимо, делиться сигаретой — знак солидарности. Уличные замашки. Но новую он не поджигает, ведь пачку уже убрал, а просто отдает свою Чимину. Их протянутые друг к другу руки слегка соприкасаются мертвенно холодной кожей, когда Пак зажимает между пальцев сигарету. Не брезгует. И так из одного с ним стакана пил — уже все равно. — Ты нахера с камнем полез? — очередь Чонгука задавать вопросы. Он наблюдает открыто за тем, как Чимин затягивается. Выглядит странно. Не особо с ним состыкуется, но тем не менее курить он умеет, хоть это и должно быть очевидно. — Наверное, я просто добрый, — бледные сухие губы двигаются, выпуская дым. Глотка по-прежнему болит и жжется. — Да, иногда и такие порывы случаются. Просто тебя я знал чуть дольше, чем его, — делает еще одну глубокую затяжку, после чего протягивает Чонгуку сигарету обратно. — Я собирался тебя убить, — «по-дружески» напоминает. — И не убил. — Ты разочарован этим, блять? — не понимает этой реакции Чонгук. Он и впрямь оказался прав в своем предположении? Чимин хотел позволить себя убить? Но ведь он в конечном итоге его ударил и оттолкнул, к чему тогда столько противоречивых действий? К чему истерика в воде? — Нет, — и, призадумавшись: — Ну, слегка. Чонгук не знает, насколько Пак серьезен, но все равно кособоко усмехается, припечатав: — Ты больной. — У меня явно есть проблемы, согласен. Сердце частенько болит вон, нервы шалят иногда, да и с головой уже не густо, — совершенно спокойно продолжает Чимин, и Чон ему подыгрывает: — Витаминки пей. А Пак ведь пьет. Давно уже. Сколько врачей витамины ни назначали ему за всю жизнь — смысла это особого не сделало. — Или обезбол, — чуть погодя добавляет Чонгук, и Чимину охота усмехнуться на его слова. Он испытывает раздражение, но то настолько продавлено под физическими ощущениями, что проявляется лишь вербально. Пак немного замедляется, поэтому парень шагает дальше него. Какое-то время Чимин смотрит ему в спину. И, лениво замахнувшись и нисколько не целясь, бросает камень в Чонгука, попадая ему в район копчика. Тот роняет «какого хуя…», оборачиваясь на Чимина, но тот в свою очередь полностью игнорирует чужую реакцию, бубня: — Если я продолжу глотать все виды обезболивающего, то к моим тридцати у меня выработается такая резистентность, что поможет мне только морфий, — смотрит перед собой и звучит при этом устало-обреченно. Таблетки и так действуют через раз. Куда уж ему. Чимин просто ощущает себя надорванным. Равнодушным и болезненным настолько, что идти становится трудно. Чонгук отворачивается, никак не прокомментировав ни камень, ни слова, и в момент, когда парень двигается, в глазах Пака резко двоится. Словно на секунду на Чона накладывается эффект размытости изображения. Эффект движения на фотографии. — Эй, — Чимин плохо слышит себя. Навязчивый шум воды в пульсирующей голове повышает давление еще сильнее, или, может, оно, наоборот, понижается. Трудно разобраться, когда холод воды и улицы наносит удар, но жар изнутри тебя протаранивается насквозь. Знакомое ощущение. — Я сейчас грохнусь, — Пак ставит перед фактом. Это не предположение и не эпитет. Чимин предупреждает. — Терпи, нам еще идти, — Чонгук небрежно бросает, но его слова до парня не долетают. Пак останавливается, не в силах передвигать ноги, что Чон замечает через пару шагов, когда не слышит за спиной ничего. Тогда он разворачивается, взглянув на застывшего Чимина с хмурым выражением: — Ты реально?.. — недоумение меняется на легкую обеспокоенность. Пак опускает голову, касается тыльной стороной ладони лба. — Тошнит, — хрипит Чимин себе под нос неслышно. Пространство из липкой темноты преобразовывается в разорванные мерцающие точки, сопровождающиеся синхронной пульсацией и звоном в ушах. Многоцветие мошек перед глазами становится все сильнее, желание вывернуть желудок становится нестерпимым, но Пак знает, что этого не сделает. — Воу, — Чонгук подбегает к нему, когда видит, что парень начинает шататься, и успевает грубо схватить его за предплечье, чтобы Чимин не врезался лицом прямо в песок, хоть и на колени он все равно опускается. Сначала тяжесть его тела не кажется такой уж большой, но как только она резко становится таковой, а Пака начинает тянуть к земле безвольной куклой, Чонгук понимает, что тот теряет сознание окончательно.

***

Чонгук долго возится в ванной. Долго стоит под душем, одаряя тело то холодной, то горячей водой. Мылит волосы. Смывает. Вновь мылит, вновь смывает. Кожа вокруг раны на руке уже давно покраснела от резкой смены температур, как, впрочем, и все остальные. Что ж, по крайней мере сегодняшний день прошел достаточно мирно для него в том смысле, что его тело не получило никаких новых увечий, и на том можно сказать спасибо. Не беря в расчет удар Чимина по виску, Чон не ощущает себя измотанным. Ровно. Просто ровно, шершаво и достаточно дико. Таково его восприятие себя самого — никакое. Словно он и не человек вовсе, а механизм, в котором периодически происходят сбои. Работает с затяжкой, на ржавых шестеренках, менять которые никто не собирается, а потому просто льют масло, стоит им противно заскрипеть. Чонгук действует хаотично абсолютно всегда, но сейчас его действия достаточно систематичные — он всеми способами пытается избавиться от застывшего в легких запаха лаванды. Отвратительно. Чон мылился три раза. Он был готов уже сожрать чертово мыло, если горький вкус как-то перекроет эту тошнотворную траву. Иногда в его жизни случалось так, что он сталкивался с обонятельной галлюцинацией. Такое было лишь единожды и повторяется вновь прямо сейчас. Достаточно странный эффект, при котором ты чувствуешь очень ярко и насыщенно определенный запах, но в реальности его нет. Лаванду Чонгук перестал ощущать еще в момент, как плавал в озере, так какого черта она сидит у него в носоглотке настолько четко? Ему это доставляет существенный дискомфорт прямо сейчас. Врачи объясняют это явление с физиологической точки зрения: эпилепсия, травмы головы, болезни и прочие вещи, но разница в том, что запах, ощущаемый им, не мерзкий и говорящий о наличии проблем со здоровьем, а приятный в общем смысле. Не дерьмом пахнет, если в тонкости не углубляться. Значит, его галлюцинация — психологическое явление. По-прежнему отвратительно. Кажется, проходит вечность, после которой Чонгук заставляет себя вылезти. Типичная монотонность действий, тишина, непривычная для него, ведь жить один он не привык. Нечасто удается побыть исключительно с самим… А, точно. Что-то он размечтался. Чон на секунду зависает, вспомнив о трупном теле Чимина, но достаточно быстро отмирает, продолжая вытираться. Переодевается в серый безразмерный свитшот, черные штаны и покидает ванную комнату. Чувствует себя хотя бы посвежее немного. В коридоре горит теплый свет, поэтому Чонгук не зажигает его на кухне, ориентируясь в нем просто прекрасно. Лениво передвигается, берет аптечку, а после вместе с ней возвращается в ванную, чтобы обработать все свои раны. Чонгук стоит у зеркала, нанося мазь на ссадины у виска, брови, уже почти зажившую на скуле, у края губ, после чего принимается обрабатывать рану на руке, забинтовывая. На него взглянуть — зрелище вообще печальное, а если стянуть одежду, то так вообще плакать можно. Впрочем, плакать все равно не ему, так что какая разница? Чон проводит пальцами по шее, татуировки на которой маскируют синяки, что все больше схожи с его кожей. Чонгук не помнит, как выглядит без каких-либо отметин. Смотрит на себя в упор равнодушно и не вспоминает. Казалось, такого никогда и не было. Он выключает свет в ванной, относит аптечку обратно на кухню, задерживаясь на ней, чтобы выпить два стакана воды. Здесь они с Юнги когда-то обустроили себе кухню из ничего, но техника настолько старая, что порой страшно приближаться к гремящему холодильнику, а про плиту, которая во время поворота ручки порой искрится, вообще лучше промолчать. Правда, Чонгуку это представление понравилось, поэтому он повторно пытался пустить газ, за что друг влепил ему подзатыльник. Чон споласкивает стакан, уже решая пойти в свою комнату, но в последний момент вновь решает порыться в аптечке, чтобы найти полупустую бутылочку аммиака, и только с ней в руках двигается вперед. Дергает ручку двери, открывая ее и впуская теплый свет внутрь. И стоит на пороге. Половина второго ночи. Он чересчур много сил и времени потратил на дорогу домой из-за такого объекта как Пак Чимин. Чонгук постоянно закрывает дверь своей комнаты и выходит через балкон, поэтому через балкон в таких случаях приходится и возвращаться. У Чона не было дополнительного рвения тащить эту дохлую тушу по квартире, поэтому он уронил Чимина при первой же возможности на край матраса. Иначе говоря, вся нижняя часть тела валялась на полу, а голову Чонгук все же любезно уместил на что-то помягче. Сейчас, как мы можем наблюдать, туша эта вполне функциональна и уже начинает вызывать в Чоне раздражение, но он молчит. Смотрит на Чимина, который, хоть и обернулся, но продолжает держать в руках какой-то маленький незначительный предмет. Они оба ничего не говорят. Чонгук хочет предъявить, какого черта Пак посмел трогать его вещи, но молчит. Чимин бы хотел извиниться за то, что влез в чужое пространство, но молчит. Пак безэмоционально, почти бессильно глядит на парня, а потом вновь возвращает свое внимание к интересующей его вещи. На столе у Чонгука, у самой стены, стоит обыкновенная картонная коробка, в которой сборище всяких бесполезных вещичек. Чимин бы в жизни не подумал, что парень занимается коллекционированием чего-то подобного, поэтому предполагает: — Это те безделушки, что тебе дети проигрывают? — рассматривает с различных ракурсов складной старый ножик. — Я не разрешал ничего трогать, — первое, что говорит Чон, но на самом деле его это не волнует. В этой комнате нет ничего поистине ценного, что стоило бы трясучки. Разве что гитара — ее было бы жалко, но и Чимин на вандала не смахивает. — Да и не запрещал вроде, — невозмутимая слабость голоса, говорящая о том, насколько же Паку похуй. Весь его вид говорит об этом. Каждое действие, взгляд, вздох, мысль. Похуй. По-хуй. Чонгук не спешит входить внутрь. Теплый свет позволяет ему наблюдать за передвижениями Чимина, который один из немногих, что здесь был. Самым последним был Тэхен. Чон крайне ревностно относится к своему личному пространству, но это распространяется скорее на дорогих ему людей. Таких, как Юнги. Такие, как Юнги, не должны и шага сюда делать, потому что дискомфорт сжирает Чонгука изнутри — он не хочет, чтобы Мин как-то анализировал его через комнату. На таких, как Тэхен и Чимин, ему плевать. Даже любопытно наблюдать за тем, как они разглядывают мелочи, задают вопросы. У Тэхена их было много. Он перебрал каждую детскую вещичку в коробке, перерыв ящики, словно собака. Интерес Чимина же в корне иной. Ему словно и не интересно вовсе. У него что, дистимия? Откуда такое состояние хронической усталости вокруг? Пак что-то рассматривает медленно. Просто от нечего делать. Он будто стремится переключить внимание на какие-то вещи, чтобы почувствовать себя лучше, а не от искреннего интереса. Всего лишь наблюдения Чонгука. Поразительно, что Чимин и Тэхен дружат. Они абсолютно разные. Внимание Чимина переходит на полароидные фотографии над столом. Они маленькие, да и не сказать, что их много. Двенадцать штук — по четыре в каждом ряду. Океан. На каждой из них изображен океан. Разного цвета — темный и светлый, порой где-то отдает зеленым. На каких-то фото вода бушует, а где-то поверхность гладкая, но сути это не меняет. Сами фотографии маленькие и очень старые. Чимину интересно, сам ли Чонгук их делал, или же нет, но по-прежнему молчит, а сам Чон ничего пояснять не собирается. Лишь следит за действиями Чимина, в один момент переключаясь с его телодвижений на внешность. За день тональный крем на лице скатался, смазался, поэтому можно заметить отметины на лице, но акцентирует Чон внимание на другом. На шее. На ней ожерелье из гематом. Настолько больших и ярких, что это удивляет даже самого Чонгука, потому как большая часть шеи обмотана синевато-фиолетовыми полосами, которые смешиваются с желтыми пятнами, не оставляя ни одного просвета. Будто Чимин удушенный труп, восставший из мертвых. Такие отметины проявляются, если тебя со всей силы бьют долгое время по одному и тому же месту. Чонгук соврет, сказав, что душил его в шутку, но даже от столь серьезных действий такое обычно не появляется — у парня явно проблемы с тромбоцитами или с организмом в целом. Шея явно должна болеть, но насколько сильно? Выглядит так, словно Чимину даже шевелиться должно быть больно. — У тебя много вещей, — пустой факт повисает в воздухе. Пак замечает в другом конце маленькой комнаты гитару. Тут в принципе много всего — какие-то бумажки, бутылки, марля, безделушки. Хаотичный беспорядок. — Бардак. — И? — не понимает, к чему он клонит. Чимин стоит в его квартире и еще хочет ее обосрать? — Что? — Пак поворачивает голову в его сторону, и на мгновение Чонгук теряется от его абсолютно непосредственного взгляда, вытягивающего ответ. Раздражает. Что Тэхен в нем нашел? — Не нравится — можешь уебывать, — любезно предлагает Чон. Только вот в данной ситуации на Чимина словно бы невозможно воздействовать. Он вне реального пространства. Не злой и не воодушевленный. Еще бы, после потери-то сознания. Наверное, чувствует себя просто мерзотнейшим образом. Бутылка с аммиаком прячется в кармане штанов. — Я не заявлял, что бардак — нечто плохое. От порядка устаешь, — просто говорит Пак, потянув руки к лицу, чтобы потереть тыльной стороной ладоней веки. — Почему ты не убил меня? Ничего себе смена тем. Чонгук ответ долго не жует, избегая его: — У тебя ко мне слишком много вопросов, — прижимается плечом к дверному косяку. Чимин убирает руки, чуть сведя брови в недоумении. — Почему тогда решил убить? Потому что он агрессивен. Столько телефонов разбито, столько экранов потрескано, столько посуды расколото, столько обоев содрано, столько ткани разорвано, столько мебели сломано в выплеске негативного спектра его чувств, разжигающихся внутри. Чонгука не злит конкретно Чимин — на нем его ярость не сошлась. Его все просто злит. Чон Чонгук — крайне отходчивый человек по большому счету. Даже про ситуацию на вокзале, на которой мог сдохнуть из-за такой помехи, как Пак, он уже особо не вспоминает с эмоциями. Чимин просто проблематичный, а Чонгук раздражительный. Нет никаких личных причин ненавидеть парня. Чонгук просто не может перестать проигрывать своей агрессии. — Ты — помеха, — честно отвечает Чон, глядя Паку прямо в глаза. — Вот и все. — Это должна быть причина моей смерти? — непонятно, оскорбляет ли эта причина парня или же наоборот. Может, ему все равно. — Не жди от морального ублюдка многого. Ты же не взываешь к совести животных, загрызших кого-то. И правда, Чимин, чего ты хотел? Впрочем, глядя прямо сейчас на Чонгука, язык не повернется назвать его таким уж плохим, каким тот себя кличет периодически. Иначе бы бросил Пака без сознания прямо на дороге. Чем Чон руководствуется? Руководствуется ли вообще? Его действия не продиктованы четким планированием и логикой, но и не сказать, что психологические терзания здесь тоже замешены. Чонгук напоминает одного из детдомовцев, разве что грехи их несоизмеримы. Все-таки он убийца и ничто не исправит этот факт. Все люди в этом мире способны лишить жизни другого человека, но как только это происходит, начинается обратный отсчет необратимых изменений в том или ином смысле. Люди, никого не убившие, призывают к совести убийц, которые ее не испытывают, потому как ценность человеческой жизни для них порой стирается, и изменить это невозможно. Ты принимаешь, что душа есть порождение физических соединений внутри организма, а также то, что убить, оказывается, легче легкого. Вот человек есть, и вот его нет — необходимо лишь взять нож и прорезать его плоть. Тот, кто убил единожды, сможет сделать это еще раз. Так что да — Чонгук не вызывает у него доверия. Потому что, будь на его месте Чимин, то себе бы он не доверился тоже. Хотя, может, это говорит лишь о том, что среди них дерьмо как раз-таки Пак, но он не убийца, а потому и утверждать ничего не может. Чимин всегда считал себя довольно моральным человеком, четко разграничивающим такие понятия, как «плохое» и «хорошее». «Хорошее» это что? Закон? Какой-то идиотизм. Не будет законов, и вряд ли найдется много людей, которые решат продолжать быть «хорошими». Отставляя в сторону конституционные законы, которые здесь слабо действуют, Чимину приходится задаваться вопросами морали, несмотря на то, что это одна из тем, которую ему следует обходить за километр. Чонгук. Он плохой? Или же хороший? Как составить схему добра и зла, на чем ее обосновывать и нужно ли это делать вообще? Так ли важнее причислять Чона к одному из понятий, чем опираться на его действия и свои ощущения рядом с ним? — Завязывай трогать мои вещи, и если чувствуешь себя отлично, то можешь выкатываться, — голос Чонгука обрывает запутанные нити в голове. — Хорошо, маленькая девочка, ладно, — Чимин чуть закатывает глаза, стерпев помутнение после этого действия. — Все, что находится здесь, твое, признаю, — нарочито издевательски произносит, ворча на поведение Чона. Выглядит это достаточно изнеможденно и лениво. Чимин шагает в сторону прохода, у которого стоит Чонгук, собираясь обойти его стороной, что он, в принципе, и делает, но, совершив шаг за порог и попав на свет, замирает. Нет, Пак Чимин, как и его мозг, приостанавливает умственную деятельность, когда ощущает неприятное покалывание в районе… Парень медленно, с настоящим неверием на лице и общим шоком в широко распахнутых глазах, оборачивается. Взглядом врезается без сомнений в наглые глаза Чонгука, который, развернув туловище, теперь опирается о косяк спиной. Держит одну ладонь в кармане штанов, а другую опускает висеть вдоль тела, сжимая и разжимая холодные пальцы. Стоит близко. И его резкая, нахальная улыбка вызывает не просто пик возмущения и негодования. Чимин не понимает, как описать собственную потерянность, ведь она граничит со злостью и яростью, может, даже ненавистью, но самое обидное, что далеко не негатив властвует на его лице. Губы приоткрывает, не справляясь с высокой тональностью недовольства. — Ты… — Пак моргает, чуть дергая головой, ведь мысли начинают роем шуметь внутри черепа. Это лишь ухудшает ситуацию, учитывая то, что связывать между собой слова ему довольно трудно. — Ты только что ущипнул меня за шею? — в голосе периодически просыпается хрипота. — Все, что находится здесь, — мое, — цитирует. Чонгук жмет плечами, бессовестно глядя на Чимина, который становится чересчур активным для того состояния, что Чону пришлось наблюдать. Чересчур уж искренен в своей реакции. Чонгук не думал, что у него получится выдавить нечто подобное, но вид Пака оповещает об обратном. Чимин не в состоянии принять это действие. Его ущипнули за шею. Так своевольно, так нагло, так невежественно и так издевательски. Почему что-то настолько простое вызывает у Пака отторжение? Чонгук не сделал ничего отвратительного. Просто ущипнул. Так какого черта эта мельчайшая вещь так сильно раздражает? — Иди ты на… — Вот на него ты и поедешь сейчас, — перебивает бесцеремонно Чонгук, резко отодвигаясь от косяка и вынуждая Чимина сделать шаг назад с хмурым видом. В голове мутнеет, из-за чего парень часто моргает, наблюдая за тем, как Чон шагает к обуви в коридоре. — Пошли, пока я не решил тебя к хуям вышвырнуть. Ты и так наследил. Как псина дворовая, — Чонгук обувает ботинки за секунд десять, беря с тумбочки под вешалкой в прихожей ключи, судя по звуку, и что-то еще. — Это моя вина? — вскидывает Пак брови. Он по-прежнему мокрый, но хотя бы не настолько грязный, так как почистился в реке. Могло быть и хуже. — Это ты пошел за мной, — скидывает всю вину на Чимина, открывая входную дверь. Пак шагает вслед за ним, выходя в темный коридор их убитого напрочь дома и бубня на ходу: — Придурок. — Че-то ты в последнее время начал кидаться оскорблениями, — Чонгук расслабленно засовывает руки в карманы штанов, спускаясь по лестнице. — Плохие мальчики плохо на тебя влияют, — открытая издевательская усмешка, вызванная тем, что именно плохого влияния Чимин по отношению к Тэхену и боится, но сам под него попадает. Чонгук выводит Пака на эмоции, и последний этого толком не осознает. Как бы он ни хотел удерживать в себе холодное вольфрамовое хладнокровие, когда тебя хотят убить, сохранять его не получается, как ни крути. Силы и эмоции у Чимина в дефиците, но, держа их на дне, непроизвольно последнее начинает содрогаться от давления. Они спускаются вниз, и Пак стоит, наблюдая за тем, как Чонгук поднимает старый скрипучий гараж, после чего нажимает на кнопку ключей, отчего фары машины зажигаются. — И? Лезь, — кивает Чон на соседнее сиденье, забираясь внутрь. Чимин молча подходит к нужной двери, открывая ее, — ручка замотана какой-то изолентой. Видно, с ней есть проблемы. Да и со всем автомобилем тоже вообще-то — где-то вмятины, на лобовом стекле небольшая, но трещина, а сам салон отдает сигаретами, хотя потолок не желтый, — говорит о том, что внутри стараются не курить по максимуму. Чимин ожидал чего-то гораздо хуже. Но сидит он сейчас в помятой, побитой жизнью серой Tоyota Camry, которая не таких уж и малых денег стоит. То, что ей много лет, очевидно. Кому она принадлежит? Чонгуку или Юнги? Отчего-то Пак склоняется ко второму варианту. Он пристегивается, разглядывая салон и невольно следя за тем, как разбитые руки Чона двигаются, вставляя и поворачивая ключ зажигания. Отпускает педаль сцепления и тормоза. Зрачки Чимина скользят дальше, к мелким вещам в бардачке между их сиденьями. Зажигалки, сигареты, жвачка и какие-то леденцы. Больше ничего примечательного на виду и не лежит, поэтому Пак крайне быстро теряет интерес к происходящему. — Адрес говори, — разрушает тишину Чонгук, открывающий навигатор в телефоне одной рукой, а другой управляя рулем, когда выезжает на дорогу. Чимин говорит ему адрес дома, не переча. Не хочется, чтобы этот тип знал его место жительства, конечно, но черт с ним. Не легче было заказать такси? Да, в который раз ударило бы по кошельку, а что поделать? Своим ходом ведь никак не добраться. Тем не менее его отвозят бесплатно и по доброй воле, что поражает Чимина больше всего остального. Это что-то вроде своеобразного извинения за произошедшее? Или как? Просто рыцарский порыв? Но Пак не задает вопросов, на которые не получит ответов, поэтому просто молчит. Тихо играет какой-то диск с песнями, пока машина едет по спящему ночному городу. Окна со стороны Чонгука и Чимина немного приоткрыты, позволяя прохладному воздуху залетать внутрь, приводя в беспорядок их мокрые волосы. Пак привстает, чтобы вытащить из влажных джинсов телефон, но вместе с ним вытягивает и бумажку. Билет на фильм, название которого не помнит. Чимин не вытаскивал его, когда нырял в воду, и за все это время пребывания внутри влажной ткани буквы и цифр постирались, лишая возможности видеть как название, так и место. Пак смотрит на бесполезную бумажку, зажатую меж пальцев, не зная, что именно должен ощущать. Грусть, стало быть. Или спазмы в сердце. Какое-нибудь грустное чувство ностальгии? Но Чимин не ощущает ничего. Он даже от этого факта ничего не начинает испытывать. Никаких колебаний внутри. Ничего насущного, чувственного, важного. У каждого человека существует система ценностей, в которой приоритеты, связанные с аспектами жизни, расставлены в определенном порядке. Кому-то важнее семья, кому-то работа, кому-то увлечения, кому-то долг, кому-то помощь другим, кому-то образование, кому-то деньги — у всех есть пирамида с наивысшей точкой значимости. Если для тебя деньги на первом месте, а на втором родные, то это не значит, что на родных тебе наплевать — просто деньги будут слегка важнее. И это все решает. «Слегка» всегда обращается в бедствие. «Слегка» — решающий фактор. Знаете, Чимин может привести очень хороший пример. Представим, что у вас есть лучший друг, — скорее всего, он и правда есть. Представим, что это практически самый важный человек в вашей жизни, спасавший вас тем или иным образом бесчисленное количество раз и которым вы дорожите, и вы знаете, что он таким же образом вас очень ценит и дорожит вами. А теперь введем третьего персонажа — представим, что вы не единственный настолько близкий человек вашему другу. Он для вас — все. Но вы для него — нет. Вы тревожитесь, обсуждаете с ним эту тему, говорите, что вам важно быть для него самым важным, самым близким, но разве не эгоистично требовать нечто подобное? Друг не обязан делать вас пиком своей жизни и не обязан всю жизнь ценить только вас. Это не говорит о том, что он вас не любит, — он любит. Но помимо вас он любит кого-то еще. Вы никогда не узнаете, кто же ему был дороже, — вы или другой человек, ведь признаться в этом означает разбить всю вашу дружбу вдребезги, чего он не хочет. Любит ли друг вас одинаково? Или кого-то слегка сильнее? Это может показаться мелочью, но если в жизни случится так, что ему придется выбирать, то не это ли «слегка» сыграет свою самую важную роль? Слегка. Доля процента разрубит и сожжет ваше сердце, потому что тот, кого вы так любили и кто любил вас, любил кого-то другого слегка сильнее. Но ведь не значит, что не любил вас, правильно же? Просто так случилось. Это соизмеримо и со всем остальным. Неважно, сколько человек будет доказывать и говорить, что дорожит вами, если в конечном итоге выбор сделает в пользу чего-то другого, даже если это принесет ему боль. Выбирать всегда тяжело. И ставить что-то выше остального тоже. Поэтому люди предпочитают обходить эту тему стороной, закрывать на нее глаза, ведь один честный ответ разрушит все. Поэтому два человека, которые встречаются, предпочитают не поднимать тему будущего, если один или оба знают, что эти отношения не вечны. Зачем, если это все разрушит, а если тему не трогать, то можно продолжить коротать время вместе и дальше? Эти вещи… Все они вгоняют Чимина в депрессивное состояние, поэтому он вынуждал себя ни о чем не думать. Дружба и отношения. Эти вещи похожи, но имеют разные разграничения. На основании чего мы допускаем свободу в количестве друзей, но ограничиваем ее в отношениях? Сложилось это исторически, морально и общественно. Сейчас редко, когда моральная и физическая измена чем-то отличаются, но отличия между ними все же присутствуют. А если человек способен любить не одного, а двоих? Почему тогда приходится выбирать между ними? Почему дружба допускает наличие иных близких, а отношения от этого отворачиваются? Из-за того ли, что на отношениях построен институт семьи? Ревность, мораль, чувства… Столько факторов Чимину неприятных, но понять которые он способен. Все эти мысли преследуют Пака, и чем больше он думает, тем хуже ему становится. Так было всегда. Так какое место он может присвоить Квон Юлю в своей системе ценностей? Самое последнее, скорее всего. Вряд ли есть хоть какой-то резон это отрицать. Пак Чимин не чувствует к нему абсолютно ничего, кроме привязанности, человеческой жалости и эгоизма, основанных на полезности Юля ему. Чимин не знает, будет ли без него лучше или хуже, чем сейчас? Стоит ли принимать какое-то решение в данный момент? Нет. Чимин и не сможет его принять. Не хватит сил. Нет никакого толчка. Пак думал, что отсутствие чувств к некогда дорогому человеку вызовет в нем боль. Но он не чувствует ничего даже от этой мысли, словно бы Юль никогда и не имел веса в его жизни. Словно он не вызывал в нем чувства, не побуждал на какие-то поступки, не провоцировал на нежность. Квон просто существует и все. Он не чужой, но и не близкий. Чимину не больно, но ему жаль. Потому что Пак не собирается с ним расставаться. Справится ли он один в таком случае? Юль с ним уже целых пять лет, за которые смог узнать Чимина с тех сторон, с которых не знает больше никто, и тем не менее, продолжает оставаться рядом, потому что в отличие от Пака, у него есть чувства. Поистине добрый человек бы отпустил Квона во вред себе, но во благо ему. Чимин себя таким человеком назвать явно не сможет. Поэтому он выбрасывает бесполезный билет через щель в окне незадолго до того, как машина довольно резко паркуется в небольшом спальном переулке рядом с воротами, ведущими на территорию дома Пака. Последний смотрит уведомления на экране телефона от Юля со множеством вопросов и слов, что не ляжет, пока его парень не вернется, просит ответить на сообщения. Пропущенных свыше двадцати. Чимин смотрит на выглядывающий из-за забора второй этаж дома, на котором горит свет, и ровно произносит: — Я не пойду так домой. Ни за что. У меня вся шея в гематомах. Чонгук ничего не отвечает. Они сидят в машине. Молчат. Пак не спешит предпринимать попытку выйти, но чувствует жаром на виске взгляд, которым его сверлят, и уже готовится к тому, что на затылок ляжет рука и приложит его головой о бардачок машины с большим наслаждением. — Ты стебешься, блять? — злостный голос Чона вонзается ножом. — Решил заявить это прямо сейчас, когда мы у твоего ублюдского дома? — Ну, дом ублюдский как раз только у тебя, — без задней мысли произносит Чимин, повернув голову в сторону Чонгука, в зрачках которого вспыхивает, подобно спичке, ярость от этих слов. Чимин знает, что ему могут разбить голову, но жажда извести человека, который душил его часами ранее, сильнее страха. — Я не знал, что он не спит. Надеялся только на это, — оправдывается Пак, пока Чон не успел зацепиться еще и за его замечание касаемо дома. Не стоило указывать на их разное положение, но и называть дом Чимина ублюдочным тоже. А еще в идеале не пытаться убить. Ну, это так — по желанию. Чонгук дергано от терзающего руки раздражения проводит пальцами по губам, вторая ладонь сжимает до скрипучего звука кожаный руль. Чон отворачивается, смотрит на ночную улицу, всеми силами пытаясь не поддаться своему бешенству. Черт. Блять. Этот уебок. Чонгук невесело усмехается, качнув головой. Ладно, хорошо, предположим он не так уж и зол, но что должно быть такого, чтобы Чимин предпочел сидеть в машине с тем, кто пытался его убить, нежели со своим сраным парнем? — Хочешь мне сказать, его боишься больше, чем меня? — Чон поворачивается к Паку с недоверчивой кривой ухмылкой — натянутой и насмешливой. Это все звучит абсурдно. — Это будет скандал, — кратко поясняет Чимин, бесстрашно отвечая на зрительный контакт. — Так что в каком-то роде да. Уголок губ Чонгука быстро слетает вниз. Какого черта? Из-за сраного скандала? Что с головой этого долбаного парня не так? — Ты должен быть рад, что твой ебырь настолько за тебя парится, — в ответ раздраженно говорит Чон то, что первым приходит на ум, и на эти слова Чимин пока не спешит как-то реагировать. Он молчит. Застыв ледяной статуей, он просто молчит. Смотрит Чонгуку в глаза, тот смотрит в ответ, ожидая хоть каких-то слов, но ничего не получает. Паку не хватает только подать сигнал о помощи. Проходит около половины минуты борьбы взглядов, попыток друг друга понять, и на этот раз Чон впервые пытался прочесть высеченное на молчании Чимина послание, сделав в конечном итоге вывод один, — вряд ли дело только в следах от удушья на шее. Пак просто не хочет идти. Настолько, что готов внаглую сидеть в побитой машине своего несостоявшегося убийцы. Моральное насилие для Чимина явно сейчас страшнее физического — вот это Чонгук понимает. Теперь что с этой догадкой делать? Ведь Чимин смотрит. Он ни о чем не просит. Чон может его выгнать нахер. Это ему сделать и хочется. Тишина разбавляется тихой песней от Deftones. Прохлада проникает в легкие, обкалывает мокрое тело Чимина. — Он спит. Встанешь завтра и тоналкой своей перекроешь, в чем твоя… — Он не спит, — уверенно перебивает его Пак, озвучив простой факт. — Значит так и скажи, что один ублюдок чуть тебя не ебнул, — разводит манерно руками Чонгук. Губы Чимина едва двигаются: — Нет, — это втройне усугубит все. — Какого хуя я вообще тебе варианты предлагаю? — еще немного — и Чон взъерошится, как воробей. Пак приподнимает брови, пустив во взгляд очевидность. — Может, потому что ты виновник? Молчание между ними образовывается вновь. И казалось, стоит уже перестать противиться, открыть дверь машины и выйти на морозную улицу, зайти уже в свой сраный дом, но они двигаются с места. Чонгук, сжав губы, с очевидным недовольством выворачивает руль, жмет на педаль газа, дабы выехать из двора. Чимин пытается не пропускать на лицо удивление, но оно в нем все равно читается, поэтому он косо пялится на Чона, не побоявшись спросить: — Куда мы? — На выставку кошек, — в интонации слышится прямое «завали свое ебало, иначе я тебя перееду своей же машиной», и потому больше попыток что-то спрашивать Чимин не предпринимает. Главное, чтобы его не на убой повезли, поэтому хочется верить в наличие у Чонгука оригинальности. На экране магнитолы светится «Rosemary» от Deftones, и, несмотря на низкий звук, атмосферы эта песня не прибавляет. Наверняка, только Чимин чувствует напряжение из-за угнетающего звука. Оно сдавливает ему голову и грудь. Тревожная песня, но не слушать он не может физически, будучи по доброй воле запертым в салоне. Такие песни не самым лучшим образом на него влияют, особенно в ночное время суток. Обычно он предпочитает что-то спокойное с оттенками грусти, что ему в принципе противопоказано по жизни, не говоря уже о чем-то настолько гнетущем. Пак боится ухудшения своего состояния сейчас. Не хочется еще раз падать в обморок, хоть и делать это в машине в сто раз удобнее. Ни для кого не секрет, что преимущественная часть нашего счастья зависит от здоровья. При нем все становится источниками наслаждения, тогда как при его отсутствии всякое наслаждение обесценивается нами. В чем смысл стремления посредством ущерба организму? Перед здоровьем, наоборот, все должно отходить на задний план, потому что если его не будет, то и непонятно тогда, для чего твои старания ему во вред были нужны. Чимин это понимает, но его психологическая составляющая противится. И он явно не последний в таком сражении сердца и разума. — Это твоя любимая группа? — Пак становится первым, кто поднимает нейтральную тему во избежание пререканий. Чонгук, будучи сосредоточенным на дороге, не сразу догоняет, о какой вообще группе речь, но, кинув взгляд на высвечивающееся на экране название песни, понимает. — Юнги. Я такое не слушаю обычно, — останавливается на красном светофоре. Город кажется вымершим — люди на улице мелькают крайне редко. Еще бы, в такое-то время и в такой день, в таком городе. Не похоже на увеселительную столицу, где на каждой центральной улице праздник, не правда ли? — И что ты тогда слушаешь? — попытки Чимина развить диалог, в чем Чонгук охотно помогает, хоть и по-своему: — Сказал так, будто слушать больше нечего, — помогает претензиями. Что ж. Лучше, чем ничего. — Это попытки твоего поколения узнать человека? Какую музыку любишь, чем увлекаешься; о, ты тоже любишь спорт, как здорово, давай будем заниматься им вместе, — Чонгук откровенно дразнится, но вместо того, чтобы оскорбиться брошенному в него камню, Чимин усмехается, качнув головой со снисхождением: — Почти. Не сравнивай людей одного возраста — вести они себя могут совершенно по-разному, — и добавляет: — Ты, вон, тоже на Тэхена сильно не смахиваешь, и что теперь? Кто-то в мои годы нянчит троих детей, а кто-то клеится к малолеткам. — И каким достижением можешь похвастаться ты? — пускает сдавленный смешок Чонгук. Чимин бросает: — Выжил после нападения маньяка. Поразительна способность Пака подкалывать кого-то. Это новая функция, которая только недавно открылась, или она всегда у него была? Ну, не так это и важно, когда Чон уже паркует машину во дворе, вытаскивая ключи из машины. Приехали. Недолго их путь продлился. По сути своей это центральная улица, на которой, между прочим, людей явно чуть побольше будет, несмотря на время. Чимин отстегивает ремень, берется за ручку дверцы, дернув, и хмуро сводит брови к переносице, повторив попытку, после чего проглатывает волнение. Она заперта? Почему? Слышится смешок. Чонгук наблюдает за хмурым лицом Пака и за его пустыми попытками открыть дверь. — А, точно, — наконец произносит Чон, наклонившись вперед, и кивает на дверцу, опять прикрыв рот пальцами руки. — Она открывается только снаружи, как и дверь позади. Они обе сломаны, — поясняет после вопросительного взгляда Чимина. Чонгук открывает дверь со своей стороны, выбираясь. Ждет, пока до Пака дойдет и он вылезет через водительское сидение, но он, по неясной причине, продолжает сидеть на своем месте, выдержанно глядя на Чона. — Выкатывайся, — приказывает в ожидании, что парень прекратит ломать комедию и выйдет из салона. Но нет. Не будь перед этим разговора на отвлеченную тему, Чонгук наверняка бы хлопнул дверью со словами «сиди, значит, здесь, пока не сдохнешь» и закрыл бы машину вместе с Чимином. Он думает об этом. Искренне думает обойтись с Паком так же грубо, и не видит перед собой высоких преград, но, глядя в это непробиваемое мучительной тоской лицо, он видит, как на нем пухлые бледные губы растягиваются в слабую улыбку. Ситуация несерьезная. Чонгук может сделать ее иной, а может забить и подыграть. Он сощуривается, осознавая, что Чимин вовсе не собирается вылезать. — Сука, — резко захлопывает дверь и обходит машину, идя к той стороне, где сидит Пак. А тот не знает, что именно находит таким забавным. Все сразу, скорее. Чимин не ощущает особо, но осознает, что отношение Чонгука к нему видоизменено и переросло в несколько другой формат. Теперь он не плюется ненавистью так ярко. Пошути Пак так днями ранее, ему бы сломали, дай Бог, чтоб только руку, и, хоть Чимин по-прежнему рискует своим физическим здоровьем, Чонгук все же дергает ручку, открывая перед ним дверь. Поддержание саркастичного недовольства. Пак ставит ногу на асфальт, и, не сдержавшись, давится смешком, слишком внезапно согнувшись, из-за чего Чонгук принимает это за то, что парень спотыкается, поэтому резко протягивает руку, вовремя останавливая ее возле запястья Чимина, которым он хватается за дверцу. — Доволен? — фыркает Чон, блокируя машину и засовывая руки в карманы. Пак жмет плечами, не давая определенного ответа. Оба делают вид, как будто этого порыва не было. Чимин шагает вслед за Чонгуком по улице, они выходят на главную дорогу. Серые дома с редкими неоновыми экранами и вывесками. Нет особо ничего выделяющегося, нет того, что оттесняло бы эту мрачность, несмотря на красивые уютные парки и мелкие забегаловки, выставляющие на улицу стенды с меню. Сворачивают они не во что иное как в KFC, и, поднимаясь вверх по лестнице, Чимин спрашивает: — Почему он до сих пор открыт? — почти два часа ночи. — Конкретно этот круглосуточный, — Чонгук толкает прозрачную дверь небольшого пустого зала — разве что только два подростка сидят мирно за одним столом, о чем-то тихо переговариваясь. Мирная тишина заведения разбавляется ненавязчивыми разговорами работников. У ночи есть негласное правило, приятное как Чимину, так и Чонгуку — все соблюдают комфортную тишину. За исключением некоторых особ, но это их сейчас не касается. Они подходят к терминалам самообслуживания, и Чон спокойно и достаточно оперативно выбирает себе еду, оплачивая, в то время как Чимин стоит и тупит дольше. Чонгук сжимает в руках номер на чеке — ему он не нужен — его заказ высвечивается одним-единственным на экране, и заглядывает в терминал Пака. В его корзине эспрессо, который он хочет начать оплачивать, но Чон бьет его по ладони. — Какого… — Чимин одергивает руку, с негодованием повернув голову на парня, который смотрит на него, как на конченного. — Ты больной совсем? Пожрать возьми что-нибудь, мне не надо вторых обмороков, — тыкает пальцем по экрану, возвращаясь к меню. Пак сжимает напряженно губы, пялясь в висок парня. — Я не от голода потерял сознание. А в ответ ему: — Да мне насрать. Действительно. Чимин молча следит за тем, как Чонгук кидает в корзину большую картошку фри, и спрашивает: — Платить тоже ты будешь? — Обойдешься, — нажимает на оплату, и Пак томно вздыхает. Прикладывает карточку из кошелька, ожидая, когда напечатается чек. Общение с Чонгуком чем-то напоминает попытки сойтись с маленьким мальчиком лет десяти — таким же безнравственным и агрессивным, но при этом в какой-то степени мирным. Чимин не называет парня тупым, да и выше себя не ставит, ведь ему такое несвойственно. Просто не расценивает Чона как равного себе. Он другой. Неважно, сколько ему там лет, — старше он Тэхена, может, даже младше. Просто абсолютно другой человек. Во всех проявлениях. Чимин не видит ничего, что могло бы быть у них общего. О чем с ним можно поговорить вообще? Заказ Пака собирают быстрее. Он благодарит работницу, забирая пакет с картошкой и стаканчик с кофе, направляясь в другой конец зала. Выбирает столик у длинного панорамного окна, к которому приставлены вытянутые красные диваны, усаживаясь. Вытаскивает неспеша еду, смотря на жалкие скукожившиеся ломтики картошки. Желудок скукоживается вместе с ними. Вибрация телефона в кармане отвлекает, и Чимин вытаскивает его, уже зная, кто ему звонит, но не находя в себе силы ответить. Чем больше звонков, тем хуже ситуация. — Ты ему отвечать-то вообще собираешься? — поднос Чонгука опускается напротив вместе с парнем, который грубо отодвигает стул. От лязгающего звука Чимин корчится. — Собираюсь, — иначе Юль будет думать, что его парень умер. — Так let's go, — махает рукой, вернув свое внимание к еде. Паку бы такую невозмутимость. Он встает из-за стола, отходя в другой конец зала, как можно дальше от Чонгука, потому что слышать этот разговор ему явно не нужно, и наконец, перезванивает. Гудок в трубке слышен всего один, после чего он прерывается взволнованно-взбешенным голосом: «Пак, блять, Чимин, какого гребаного хрена! Где тебя носят черти?! Ты не ответил ни на одно мое сообщение, ты ничего не просмотрел, твой телефон был вне зоны доступа! Что за…» — поток непрекращающихся, полностью обоснованных агрессивных слов, в которых на самом-то деле больше волнения, нежели желания Чимина убить. Юль требует объяснений, и Пак эти объяснения сочиняет на ходу, переплетая реальность с выдумкой. Глубоко вздохнув, Чимин дослушивает тираду с непрекращающимися вопросами Квона до самого конца, начиная говорить размеренно и медленно, с нотами хрипоты: — Прости меня, пожалуйста, я не знал, что так выйдет. Мой телефон сел, и я смог зарядить его только когда добрался до Тэхена, — чистая непробудная ложь с проблеском искренности: — Мне стало не очень хорошо, поэтому я упал в обморок. Не знаю, может, давление понизилось, поэтому я провалялся какое-то время. «Мать твою, почему тогда Тэхен мне ничего не ответил? Я звонил ему и писал, — Квон успокаивается, когда слышит разумную причину произошедшего. — Сейчас тебе получше? Нормально себя чувствуешь? Таблетки пил?» — Нет, таблетки пока не пил, но мне явно получше, — Чимин прикрывает веки, задумавшись над тем, почему не ответил Ким? Он до сих пор тусуется? — Тэхен уже спит, поэтому я тоже лягу и на работу завтра, не волнуйся, Юль, ложись, — спокойный голос успокаивает парня, у которого сердце возвращает стабильный ритм. «Ты меня чертовски напугал. Боже…» Да, Чимин может себе представить. Ему жаль, что так вышло. Правда совестно, без преувеличений. — Не волнуйся за меня. Выпей на ночь коньяка, не знаю, — Пак выдавливает из себя смешок, чтобы разрядить атмосферу. «Смешно тебе». — Нисколько. Тебе кажется. Доброй ночи, Юль, — напоследок говорит, и еще на одной паре незначительных предложений они прощаются. Чимин опускает телефон, стоит молча, а после засовывает телефон в карман, направляясь в уборную, чтобы сходить в туалет и вымыть руки после речной воды. Отлично, этой ночью Пак явно не спит. Стоит позвонить Тэхену либо сейчас, либо утром, но предпочтительнее, конечно, сейчас. Или немного попозже. Пак моет руки около минут трех, греясь под горячей водой, от которой кожа начинает краснеть и покалывать. Царапина на ладони жжется. Слабость в теле еще достаточно ощутима. Трет щеки, опираясь руками на края раковины, и выдыхает, подняв голову. Парень заставляет себя натянуто улыбнуться своему отражению. Расправляет плечи и гордо поднимает голову, подмечая, что его высохшие сухие волосы выглядят мило. Чимин нечасто делает себе комплименты, но в целом он выглядит терпимо. Лицо мятое, губы бледные, глаза немного красные, тоналка на лице сползла окончательно, открывая оставшиеся отметины, о шее речи вообще не ведется — картина ужасающая, но он старается улыбнуться себе, хоть и натянуто. Его не отпустило. Вот в чем дело. Состояние Чимина не стабилизируется. Не приходит в норму. И он потерян. Шум в ушах становится тише, навязчивей, и монотонный звук выводит его из равновесия. В уборной не слышно ничего, кроме текущей из крана горячей воды, тело слабое и измотанное, поэтому Пак настраивает себя на то, что стоит выпить кофе и немного поесть. Ему станет легче. Когда-нибудь. Чимин выключает воду, вытирая руки сухими полотенцами. Выходит из туалета. Вода льется вслед за ним звонким лесным ручейком, мирными волнами, наполняющими созду струйками. Пак возвращается за стол, присаживаясь на диван напротив Чонгука, который спокойно потягивает свое кофе, судя по аромату, и периодически засовывает в рот картошку. Видимо, то, что было до этого, он уже успел съесть. Чимин завидует его аппетиту. — Ну, как? Оправдался? — Пак не ожидал, что его спросят о разговоре. — Сказал ли, что меня чуть не убили? — догадывается, что подразумевает Чонгук. Последний жмет невозмутимо плечами, мол, не я это озвучил, заметь. — Как знать, — решает не давать четкого ответа Чимин, скопировав действие Чона и тоже дернув плечами. Знаете ли, в чем суть? Пак может упечь Чонгука в тюрьму прямо сейчас. Пойти в участок, все рассказать, посверкать своей шеей, и вуаля. Доказательств прямых в виде тех же свидетелей не будет, конечно, но и полицейские с большей радостью поверят ему, нежели такому, как Чон. Он может заодно и про убийство рассказать — то, что Чимин свидетель, неплохой мотив для желания его прикончить, не так ли? Жаль только, что от этого явно может пострадать Юнги, а то, может, и Тэхен. Есть также еще несколько причин для его молчания, одна из которых заключается в том, что Пак не хочет тратить время на судебные разбирательства. Иная же в том, что Чимин просто не хочет. Он не испытывает того спектра ненависти, который толкал бы его на уничтожение жизни человека по имени Чон Чонгук. Просто потому, что он цепляется за нее гораздо сильнее Чимина. Пака бы назвали ненормальным. Покрывать убийцу — ненормально. Чимин согласен. Он до сих пор не скажет, что Чонгука не боится — боится, да еще как. Его глаза пугают. Но, вопреки внутренним эмоциям, Пак в большей степени ощущает равнодушие. Чимин не хочет пока брать ответственность за чью-то жизнь, потому что не знает причину, по которой она должна быть уничтожена. Чонгук тот еще ублюдок, но ведь ради чего-то он все это делает? Но «все» это что конкретно? Чем он занимается? Столько вопросов без ответов. Чимин не пример добропорядочного гражданина. По-хорошему, убийцу надо изолировать от общества. Тем не менее, даже сейчас, при удачной возможности, Пак этого делать не собирается. Он явно не пример адекватности. Чонгук хотел его убить. А точно ли хотел? И если да, то почему остановился? — Ты не знаешь, где Тэхен? — интересуется невзначай Чимин, засовывая в рот картошку. Каждый раз, когда начинает говорить, выходит какой-то хрип, словно парень ангину подхватил. Волшебно. Как ему работать? — Или же Юнги. — Без понятия. Потом позвоню, — Чонгук делает глоток кофе, наблюдая открыто за тем, с какой ужасной неохотой Пак заталкивает в себя еду. Сначала приходит мысль о том, что у него нет аппетита, но потом взгляд цепляется за шею. Отвратительно ярко выделяющуюся на фоне всего остального и ничем не прикрытую. Чимин не смотрит на него. Не заинтересован ни в еде, ни в сомнительном собеседнике. Набирает в рот немного американо, очевидно долго держит горячий напиток, с трудом сглатывая. Меж бровей появляется напряженная складка, свидетельствующая о дискомфорте. Чонгук складывает одну руку на груди, второй упирается в нее и держит стаканчик. Напрямую спрашивает: — Она сильно болит? — Что? — едва слышно уточняет Пак чуть ли не одними губами, исподлобья глянув на парня. Тот указывает на свою шею. Чимин, не ожидая такого интереса с чужой стороны, роняет «а...», потупив несколько секунд. — Да. Просто до ужаса. Даже дышать тяжело. Говорить тем более, — оно и слышно. До этого голос не пропадал, да и хрипоты сильной не было, но, видимо, с течением времени организм начал осознавать весь ущерб, что был бессовестно нанесен ему. Это все равно что последствия удара — болеть начинает лишь через время. Или банальная простуда, пик которой настает дня через два. Чон сощуривается, расценив ответ Пака немного едким, словно тот хочет указать на то, какой вред был парнем причинен. — Прикалываешься? Но в ответ звучит серьезное: — Нет, так и есть — мне очень тяжело, — сует очередную картошину в рот. — Скорее всего, недостаток кислорода после бега и привел к обмороку. А, может, все ощущения вместе. В любом случае, — не договаривает, чуть пожав плечами, мол, один хер разница, если чувствует он себя и так, и так плохо. — Сходи в больничку. Предложение Чонгука звучит максимально беспечно и очевидно. Брови Чимина поднимаются, а лицо выражает безмолвное «да что ты говоришь, родной?» — Странно это слышать от тебя. — Если я противоречу себе, это не значит, что надо каждый раз поражаться моим словам, — Чон продолжает сохранять равнодушный вид, будто бы такое понятие, как «эмпатия», находится где-то за пределами его познания. Она явно есть, но проявляется в исключительных моментах. — Ты сам понимаешь, как это звучит? Ты собирался убить меня, — напоминает Чимин о событиях, занесенных в историческую ленту его жизни навсегда. Чонгук мирно попивает кофе, отвечает с готовностью на зрительный контакт, заявляя нагло прямо в глаза: — Но я не убил. — Это не… — Неважно, что я хотел, если я этого не сделал, — обрывает его Чон, предугадывая чужие слова. Ему все эту херь слышать не хочется. С ним не надо разговаривать, как с пятилетним ребенком, — он, может, пердящей мудростью и не блещет, но вот мозги работают вполне исправно. — Ты просто попал под мою агрессию и сам начал кричать убить тебя. Чонгук резко переводит стрелку на Чимина, который не теряется, напрямую все говоря: — И это значит, что надо было это сделать? — а вот это уже раздражает. Даже если Чон так не думает, говорит он все равно обратное. Бесит. — Ненавижу, когда меня недооценивают. И теперь ты этого делать не будешь, — это уж явно. — Представь себе, что есть люди, которые за одно неверное слово разрубят тебе голову. Отвечая на чью-то злость, ты должен уметь давать ей отпор. Если не можешь — уебись об стол своим ртом, — в жесткой манере преподносит одну из правд человеческой жизни Чонгук. — Если не хочешь срать в инвалидной коляске, стоит смириться с тем, что не все живут в цивилизованном прогрессивном обществе. Чон явно не тупой парень. Очевидно осознающий многосторонность реалий, он подстраивается под ее условия, выдвигая свои, — минимальные. Такова его правда, с которой ему приходится уживаться, как с самым тесным и навязчивым соседом, сверлящим в твоей стене дырку каждую ночь. — Вау. Помешанный, — тихо протягивает Чимин, но больше с несерьезностью. Все же он не может опровергнуть слова Чонгука чем-то, помимо душной медитативной буддистской мысли по типу того, что люди очистятся и исполнят свой долг, когда перестанут источать негатив и порождать зло. — От такого же слышу. Пак замирает со стаканчиком у рта. — Чего? — Чего? — делает вид, словно не понимает, чему Чимин удивляется. — Ты же хотел, чтобы я свернул тебе шею. Простите? В голове Чимина знакомое молчание. Так он его называет, но молчание срослось с шумом. Посторонний гость настолько частый, что уже родной. Пак не один — внутри него океан. Настолько спокойный и мирный, что от него тошнит и хочется раздирать кожу руками в попытке перекрыть чем-то этот внутренний дискомфорт. — Что? — Чимин косо улыбается. Защитная реакция на раздражитель, давящий на чувствительное место, и совершенно не в романтическом ключе. — С больной головы на здоровую не перекидывай, пожалуйста. — Да как хочешь, — Чонгук даже и не напирает. — Поебать мне, признаешь ли ты это вслух, или же нет. Главное, что это правда, — он словно ставит Паку диагноз, не принимая его точку зрения в рассмотрение, будучи уверенным в своем доводе. — Ты себя со стороны видел? Зрелище смертельное. — Скажешь сейчас, что я никакой? — пытается угадать Чимин, но получает нечто похуже, чем те слова, адресованные ему в озере. — Ты дохлый, но с дырами в виде человеческих эмоций, — Чонгук проговаривает это без негатива. Не с плохой стороны, да и не с хорошей. Даже объясняет доходчиво на примере: — Как будто кузнечику или гадюке какой-нибудь башку отгрызли нахер. Типа, она уже мертва, но тело дергается рефлекторно. За-ши-бись. Сравнение великолепное. Ни добавить, ни убавить. Расценивать тоже Чимин не знает как. Не то чтобы ему хотелось задумываться над этими словами — ему нельзя. Так будет лучше. Не стоит воспринимать чужие слова всерьез, особенно такого формата, поэтому Пак, приняв решение выбросить услышанное через плечо, серо говорит: — Как-то чересчур болезненно. — Не мне судить, это же ты так существуешь, — Чонгук усмехается, наслаждаясь горячим напитком, согревающим его организм. У этого парня есть поразительное свойство — оскорблять без оскорбления. Один его взгляд уже можно приравнять к оскорблению. — Нахера тебе твой парень вообще, если ты с ним даже жизнью своей не делишься? — Чон вдруг заводит иной разговор. — Отношения в себя такое дерьмо и включают вообще-то. Это комплект. Чимин сразу понимает, что речь о лжи. О том, что Пак не расскажет о произошедшем с ним. — Представь свою реакцию, если бы твою девушку душили, — пришел черед приводить пример Чимину. — У меня тяжело с фантазией, — ага, значит, девушки у Чонгука не было. Или она не была ему дорога. Тогда Пак меняет субъекта: — Мать. Сестру, я не знаю? Юнги? — Убил бы, — непоколебимое быстрое заявление без тени сомнений. Если Чимин, будучи мертвым, рефлекторно дергается, то Чонгук рефлекторно избавляется от угрозы. С Паком, видимо, именно рефлексы и сработали. — Ого, — со слабым удивлением выдыхает Чимин. Ладно, он не ждал конкретно таких слов. Думал, будет нечто по типу «избил, отомстил». — Что, ревнуешь? — с каких пор Чонгук вообще такой разговорчивый? Фактически, не так уж и активно Пак поддерживает беседу — она не завязалась бы без Чона. Их диалог все равно что спор, сарказм и попытки не сагрессировать. Каждое слово бьет по оппоненту, и ничего здравомыслящего у них не получается построить. — К чему? — Чимин честно не понимает. — К тому, что ради тебя такого бы никто не сделал. — Ты хочешь продолжать принижать меня? — чего Чонгук добивается? Зачем эти слова? — Это веселит, — парень не собирается скрывать. — Тебя веселит издевательство над другими? — Пак хмурится в усталом недоумении, потому что эмоции показывать ему крайне неохота. Говорить тем более. Горло скоро иссохнет окончательно, и никакое кофе его не спасет. — А я издеваюсь над тобой? — Чонгук выгибает бровь, не оценив вопроса. — Это люди вроде разговором называют. Что-то типа попытки выстроить связь с другим человекообразным существом, не слышал о таком? Первую секунду Чимину кажется, что Чон и впрямь просто измывается над ним. Через секунд десять, глядя на то, как парень напротив невозмутимо ворует у него картошину, ведь его еда уже давно в желудке, Пак начинает понимать, что намеренно Чонгук не испытывал его. Его манера разговаривать, если хорошенько покопаться в воспоминаниях, не та, что раньше. Раньше на каждое слово Чимина приходилось лишь грубое молчание, либо жесткий ответ, разрезающий своей агрессией, причем отнюдь не манерной — Чонгук мог избить Пака. До такого уровня все доходило. Но сейчас Чимин может с ним говорить и даже как-то пререкаться, и, он уверен, такой же сумасшедшей реакции не будет. Чонгук разговорчивый. Причем довольно-таки сильно. Не сказать, что он тот самый разбавляющий обстановку человек, но он неплохо поддерживает диалог. С ним нет такого, что вы молчите, как два идиота из-за его немногословности — он, если в нормальном настроении, сам вытащит слова из человека. Да, едко, да, саркастично и обидно местами, да, может, нетактично, но все же гораздо лучше всех их предыдущих разговоров, которые Чон обрывал, не желая продолжать. Если до этого Чонгук не мог раздражение от Чимина стерпеть, то сейчас, по меньшей мере, он к этому раздражению привыкает. Пак вряд ли должен гордиться чем-то подобным, но где-то внутри он позволяет себе порадоваться своим наблюдениям. Кажется, это тоже нездоровые эмоции. Чимин не должен чувствовать что-то, относящееся к теплому спектру, по отношению к убийце, но, наверное, именно последнее слово на эти чувства и наталкивает. Пак опирается локтем на стол, съезжая вперед и укладывая на сгиб голову. Вторая рука толкает легонько стаканчик с кофе, играясь с ним. Шея ноет от растяжения кожи, но зато Чимину очень тепло, устало и хочется спать. Шум в голове немного понижает громкость. — Если это твой способ общения, тогда я буду тобой манипулировать прямо сейчас, — медленно произносит Пак, не глядя на парня. — Охуеть какая удивительная новость, — в голосе ни капли удивления. — О таких намерениях прямо не говорят. — Я плохой манипулятор, — хмыкает Чимин. — Из вежливости решил предупредить. — Смотрю, ты все этим оправдываешь, — Чонгук продолжает поедать чужую картошку. Он мог бы пододвинуть пакетик с ней к себе, но не делает этого, предпочитая каждый раз протягивать руку в районе макушки Чимина. Бессознательная иллюзия близости. — Прикрываю, — поправляет его Пак, устремив свой взгляд на Чона, и зрительный контакт между ними устанавливается на непродолжительное время. В нем смысла столько же, сколько и пустоты. Слова есть, но их и нет одновременно. Они просто молча смотрят друг на друга, не пытаясь засунуть голову в чужую душу и обходясь учтивой поверхностной информацией. — Выходи на работу в кафе как в тот раз. — Че? — У вас с Юнги непонятный график. Будешь работать в свободное время, пока я говорить нормально не начну, — судя по тону, Чимин серьезен. Столь странная инициатива выбивает Чонгука из равновесия, вынуждая первым делом вновь подумать о том, что этот парень идиот. Не он-то за имидж кафе боялся? И не его ли Чон убить пытался? Это какой-то стокгольмский синдром? Чонгук не знает, как еще это назвать, кроме как адаптивным поведением, способом противостоять физическому и эмоциональному насилию. Чону приходится много думать из-за его жизненной ситуации, поэтому склад ума у него скорее синтетический — хочешь или нет, а пользоваться поступившей информацией приходится сразу же, как и принимать различные решения, влияющие на всю его жизнь и жизни других людей тоже. Наблюдательность — одна из его сильнейших сторон, а интуицию приходится постоянно сочетать с анализом. Отчего Чимин так себя ведет? Не похож он на злобного гения, который придумал план по уничтожению Чонгука, разве что не решил притаиться, чтобы ударить со всей силы. Чон понимает, что этот человек может пустить жизнь сразу нескольких людей под поезд — раздавит в мясорубку, ведь вслед за Чонгуком полетят и другие. Разум говорит одно и выстраивает несколько вариантов развития событий, связанных с человеком по имени Пак Чимин. Интуиция же говорит о том, что Чимин просто не хочет искать новых работников на неопределенный короткий срок, и самый идеальный вариант это тот человек, которого он уже знает и который знает принципы работы в его кафе. И данный вариант кажется Чонгуку наиболее правдоподобным. Так что особых причин отказываться у него и нет на самом-то деле. Вопрос в условиях. — И с чего ты взял, что я… — только Чон начинает, как Чимин спокойно говорит, лежа на сгибе локтя с прикрытыми веками: — Я буду платить равноценно твоему затраченному времени и качеству работы, — тихо и медленно, хрипло и устало. Зато теперь тепло. — Завтра сможешь? — Сегодня? — уже два часа ночи рабочего дня. — Вроде того, — Пак укладывает локоть на стол, голову на руку и прячет лицо в сгибе. Задевает случайно стаканчик, но не обращает на это внимания. — Надо будильник поставить. И Тэхену сказать, чтобы косметичку взял, — продолжает бубнить Чимин список дел. — В травмпункт пойти. Чонгук молча глядит, как голова Пака дергается немного, и понимает, что он сейчас заснет, и тревожить его не спешит, а потому ничего и не отвечает. Стоит заказать еще кофе. Да и Тэхену как раз позвонить, потому что ночь для него вряд ли отлично прошла, судя по увиденному в туалете. — Во сколько там в кафе-то твоем быть надо? — спрашивает Чонгук, вспоминая о том, что в прошлый раз ему пришлось прийти раньше из-за обучения. Ответа Чон не получает. Он тыкает пальцем во влажно-сухие, если так можно описать, волосы Чимина на торчащей макушке, и никакой реакции. Понятненько. Чонгук продолжает есть его остывшую жалкую картошку.