— Прошу, блять, убей меня. Не в муках, а чтобы быстро, контрольный в сердце, чтобы ебало не испортить пулей.
Он твердил это сам себе, точно молясь, сидя в углу комнаты. Все, что ему сейчас было нужно — просто утонуть в бездне тех ебливых серых мыслях, лежать на каким-то полутрупом, растворяться в бухле или биться головой об стены номера. Почему нет? Последнее, что заполнил его мозг, был яркий свет, который почти выжигал глаза, светил так ярко, обнажая его всего в величии своей неудачи.— А, блять, блять, блять!
Он схватился руками за голову, чтобы в нее не лезли все эти блядские воспоминания, все эти идиотские слова поддержки, от которой становилось все хуже и хуже. Его ненависть... Он был готов покалечить любого, кто к нему бы подошел: не важно кто, все равно задушит, вцепившись до синяков в горло ледяными руками.Ты все равно наш победитель! Юра? Юр, ответь. Если ты мне не ответишь, я...
А дальше он уже не помнил, что там писал ему Виктор. Он читал каждое сообщение, но не отвечал, озлобленно надавливая большим пальцем на экран. Казалось, еще чуть-чуть и оно треснет, и краска под ним растечется черным пятном. Ужасно тошно, блять, и больно, поэтому, он, наверное, не отвечает? Как ты думаешь, Вить? В горле застрял крик, и если бы можно было, он бы истерично заорал, швыряя вещи в номере, что ему мешали. Он бы свалил все в одну кучу, разбил бы лампы и телевизор, чтобы молча смотреть на все эти вещи. Такие же разбитые, сломанные, как он сам. Он захотел увидеть деда. Прямо сейчас, как в детстве, когда он успокаивал маленького Юрочку, который не смог обойти ребят постарше. Юре не нужны медали, не нужно ни золото, ни серебро, ни бронза. Его никогда не интересовала победа, как вещь, из которой он мог получить выгоду. Каждая победа — показатель того, что он не дерьмо, что он чего-то стоит в жизни, что зря мать пиздила его в четыре года за то, что он «ничего не добьется в жизни, если вырастит таким же долбоебаном, как его отец». Он швырнул свои антидепрессанты в стену, а теперь лил слезы и бережно собирал капсулу за капсулой в ладонь, ползая по полу на коленях. И пускай все это останется недосказанным дерьмом. Останется лишь между Юрой, его нервным срывом и стенами отеля двадцать четвертого декабря в час ночи.