ты мне нравишься, но

      По ушам Максима будто бы трамвай проезжает, а дальше — тот самый спецэффект из фильмов; дальше звук микрофона, когда тот на пол падает, что все уши закрывают; звук тишины моря после кораблекрушения. А Кошелева — кораблекрушение то ещё.        — Так у нас опять что-то было? — пытается что-то наподобие вопроса выговорить: получается слабо.       Пытается в голове картинку нарисовать, о каком поцелуе девочка говорит — не выходит совсем ничего.       Художник он плохой, и его за это казнить нужно.       Целиком и полностью, потому что он стоит тут и понимает смысл «под землю провалиться» перед этой его ученицей. И не имеет даже значения, что эта ученица именно Кошелева. Ему, наверное, в первый раз стыдно, но это он уже осознаёт не сразу. Никогда ведь такого не испытывал, с его-то эгоистичным до самого дна характером.       — Прошу прощения, я забыл телефон.       Пары секунд хватает, чтобы Макс отскочил от неё едва ли не на метр, увидев Тернового в дверях. Сам же не сразу понимает, что происходит, но с рефлексами у него хорошо все. Потом только слышит его слова, смотрит на айфон последний с трещиной на весь экран, что лежит на первой парте, на Кристину косые взгляды тоже бросает.        — Следи за своими вещами повнимательнее, Олег, — буквально выплевывает он, шагами кабинет разрезая.       Парень смеётся, отшучивается про то, что его внимательность просто зашкаливает, и Анисимова эта тема про внимательность настораживает сильно, но вслух тот ни слова не произносит, кроме вдохов неровных и вялого «смотри, не опаздывай завтра на первый урок» для Тернового. На секунду даже ловит себя на ощущении, что он сам сопливый школьник какой-то, которого с девчонкой-одноклассницей в раздевалке спалили, но ставит самого себя на место быстро. Он учитель и на ряд выше этих школьных драм.       и в этом проблема.       — Как скажете. До свидания, Максим Дмитриевич. Крис, пока.       Она сама как будто только проснулась, не понимая, что и как, ему рассеянное «пока» отвечает, как тот уже в коридорах растворяется. И губу закусывает, тоже от непонимания, Макс же не понимает, как его снова угораздило эти губы целовать.       В сотый раз разграничивает: она — ученица, он — двадцатишестилетний, ничего не добившийся учитель-недомузыкант-возможно-ещё-алкоголик. Сейчас же уже четкое «ненаплевать» появляется, что понимает он, не прикольно совсем взрослому учителю к семнадцатилетней девочке приставать. Да даже, блять, ненарошно. Пить ему нельзя.. Видеть ему ее нельзя.       — Я урод, — выдыхает вместе со злостью и едва сдерживается, дабы парту или стул учительский, что на колесиках, ногой не пнуть, чтобы Кошелеву ещё больше не запугать.       — Знаю.       Не сдерживается.       Это «знаю» последним рывком становится, и он кресло пинает так, что-то на полметра в сторону двигается, так, что Кристина дергается вся, нельзя не заметить.       — Максим Дмитриевич?       Проходит секунд пятнадцать, как у него молчание наконец заканчивается:       — Наверное, мне стоит отказаться от вашего класса и уйти из этой школы к хуям, и больше вариантов нет.       Он роняет лицо в руки, пару секунд не дышит, едва ли не задыхается.       — Но не могу я сейчас последнюю возможность заработать упускать из-за одной тебя, ты должна прекрасно понимать. И класс бросать в таком важном году из-за одной тебя не хочу.       У нее глаза — пуговицы огромные, большие и точно не светлые: из-за него; на него смотрят, и слов только его и ждут. А он в эти глаза осколки бросает, не глядя.       — Плевать, если забыть мы не сможем, и если эта недосказанность так и будет тянуться весь этот год. Мы просто будем делать то, что должны, и все на этом. И лезть к тебе я не буду. Хорошо?       Кристина «хорошо, до свидания» выдыхает, но получается какое-то «прощай». И на этих двух словах и заканчивается то, что должно было закончиться ещё в ту ночь, как они распрощались в туалете. Ничего и не начиналось, на самом деле, Максим сам себе придумал все, сам и испортил.       Непростительно ему целовать ее было. И забыть непростительно вдвойне, тут никакие оправдания, что она сама в этом клубе оказалась, не спасут. Он дальше девушки той отвратительной, которую, кажется, Кристина шлюхой и назвала, не помнит ничего абсолютно. Разве что ее запах молочного шоколада и, обрывисто, как она пароль от телефона спрашивала. И сам для себя становится отвратительнее той девушки распутной, потому что ну нельзя ему такое прощать.       Чувствует буквально, как яд изнутри разъедает, и уже ничего это не остановит. От самого себя ведь лекарства нет?       Максим кидает телефон и пару блокнотов в рюкзак, и уходит, едва ли не выбегает, из кабинета, на ключ его закрывая. По дороге встречает одну из учениц девятого класса, у которого должен быть урок, говорит ей, чтобы они радовались и шли домой. Самому ему не до радости, пока он пять станций метро до дома едет.       С улицы приходит с мокрыми волосами, которые деть было некуда, пока от метро до дома шел после ещё четырёх уроков и совещания. Да и наплевать ему, честно, что он под этим токсичным дождем весь насквозь промок. Максима досуха высушили, и даже ливень, от которого все кирпичные здания мокрые стоят, ливень этот затопить его не способен.       — Сереж, ударь меня. Сильно.       Говорит едва ли не с порога, на балконе, разве что, все в той же рубашке, что сырая похуже погоды на улице. Хотя между тем сигарету четвертую так докуривает, и с третьего этажа хрущёвки на землю кидает: и пусть ругаются бабки на утро.       — Нахуя? Что случилось?       — Ничего не случилось, — огрызается Макс и разворачивается, к удару готовясь, — надо мне.       Друг его закатывает глаза. Максим, конечно, и не такое вытворял, за годы совместного проживания можно было бы и привыкнуть. Но все его дурные поступки, как правило, были направлены на то, чтобы страдали окружающие, в том числе и сам Сережа, и девочки, что по утрам со слезами уходили, и даже мать его, которая последние полгода уже почти не звонит. То ли специально окружающих добивал, то ли наоборот — не понимал совсем ничего. Сейчас все не так.        — Анисимов, блять.       Макс уже на лице его читает красным цветом по слогам кон-чен-ный, и краем глаза: «у вас 13 новых уведомлений what’s app» на заблокированном экране телефона. Серега качает головой, будто насильно себя заставляя молчать.       И не выходит.       — Опять из-за этой малолетки страдаешь?       Анисимов только головой качает.       — Прекращай вести себя как баба, а. Рассказывай, что с тобой творится.       Он на слова друга реагирует резко, даже слишком:       — Какое тебе, нахуй, дело?       Пара секунд и Сережа ударяет сбоку, попадая по носу прямо.       Сильно, что назад на пару шагов отталкивает. Больно, что отрезвляет нешуточно.       — Радуйся, что кому-то вообще до тебя есть дело.       Максим смотрит, как тот уходит, и, вроде, входная дверь тоже хлопает спустя полминуты. Перегибается через подоконник, смеётся. Все ведь настолько плохо, что смешно, так же бывает?       Он проебался в конец. И Сережа прав, вроде, думает он, когда физическая боль отходит на задний план.       Эта Кошелева у него в голове изворачивается как только возможно, тройное колесо делает, и он такими темпами и сам скоро с крыши сальто сделает. Трудно представить, сколько всего эта девочка натворила, даже об этом не подозревая.       Он выкуривает последнюю сигарету, что осталась в пачке. Идет в душ, наконец снимая эту мокрую рубашку, и стоит под ледяной водой в надежде, что хоть это поможет. Но все его способы бесполезны абсолютно, когда он все собственноручно разьебал.       Как выходит из душа, добирается и до телефона, кстати тоже разъебанного, нажимает на зеленое окошечко, затем на чат, на который стоит режим без звука с самого его создания. Род. комитет 11В🌎 Елена, мама Дианы Максим Дмитриевич, ну что, Вы узнали у завуча насчет поездки? 14.56 мать Тернового А мы уже точно решили? 14.57 Елена, мама Дианы Ну да. Все посчитали, нашли. Осталось только узнать ответ от администрации и детям рассказать 14.57 мама Бурцева Как дети обрадуются… 15.02 мать Тернового Надеюсь) А то не уверена, захочет ли Олег ехать 15.02 стерва какая-то Конечно захочет Мне уж Хабиб сколько говорит, они с ним в Питер все поехать хотят. Тут они, конечно, не одни, но так даже веселее будет 15.03 мать Тернового Это точно)) 15.05 мать Тернового ждём ответа от Максима Дмитриевича 15.06       Макс пролистывает ещё сообщений десять, не читая, и закатывает глаза: не родительский чат, а форум этих мамочек, что за своих детей пекутся как за новорожденных, не подозревая даже, какие они «взрослые».

да, все хорошо. можете уже говорить детям, на собрании в четверг обсудим все детали и забронируем все. 19.47

      Максиму Питер этот чертов к хуям не сдался. Ему и Московской серости с лужами грязи достаточно. И общения с классом этим слишком хватает. Но инициативная группа родителей отбирает у него возможность набухаться в единственные пару выходных на осенних каникулах с этими экскурсиями по культурным местами России, блять.       Не выдержит он с этими, даже чисто физически, порядка трех суток, днём и ночью. С подростками, которым только набухаться бы и потрахаться, пока родители не спалили. С Олегом, от которого проблем больше, чем всех проблем Макса вместе взятых; с девочками этими, которые, наверняка, ото всех отобьются, чтобы возле фонтанов сфоткаться; с чертовым Гринбергом, которого он и так раз пять ругал, что он в школу за сентябрь почти и не явился; с Кошелевой в конце, блять, концов. Уверен, на полном серьезе, скинется с моста ночью.       Сережа, кстати, спустя пару часов так домой и не заявляется, а нос продолжает болеть. Но Макс садится за синтезатор, который еле включается, надеясь, что аккордами все само собой рассосётся.