ты мне нравишься, но

      Кристина высыпает пакетик сахара в стакан уже сладкого горячего шоколада, ловя себя на мысли, что у неё жизнь и так слишком горькая, и садится за столик возле окна. Назима же морщится: ей буквально физически плохо от представления, насколько это приторно сладко.        — Гадость какая. Смотреть даже не могу.       Она сидит напротив, почти уже допивает свой горький кофе без сахара, и Кошелева думает — она взрослая слишком. Джанибекова в свои-то восемнадцать, которые ей в августе исполнились, точно не походит на трудного подростка, в отличие от той. Носит платья исключительно и, зачастую, высокие каблуки; красится на ежедневной основе, будто на сцену — мечта парней с последнего курса, одним словом. Она в таком окружении обычно и обитает: постоянно подруге рассказывает про парней, что старше ее едва ли не на десять лет. И по закону жанра она обязана быть сукой, которая на таких как Кристина смотри сверху вниз во всех смыслах. Но характером Назима мягче некуда; обнимает теплее, чем мама, и так ли это важно, какой она снаружи кажется?       — Мне лично нравится, — пожимает плечами девочка и кусочек от морковного торта отламывает.       Она же совсем ребёнок еще: сидит, развалившись на кресле в своих грязных кедах; боится, как бы подруга запах тех двух сигарет, что она перед встречей выкурила, не почувствовала.       Телефон вибрирует, от чего раздаётся громкий стук по дереву, и на экране высвечивается сообщение: Даня зануда я не приду я вещи ещё не собрал 19.44       Кристина, вместе с закатанными глазами, сообщает Назиме и хнычет снова как маленький ребёнок:        — Завтра уже едем. Как я там без тебя буду-то?       Хотя, на самом деле, вопрос в том, как она там в принципе будет?       Даже не фоне радостных визгов — ее и Дани — а так же предвкушения этой атмосферы осеннего Санкт-Петербурга, это все омрачалось нереально. Она же там с моста скинется от общества Максима Дмитриевича круглосуточно, не вытянет.        — Я бы сама так хотела с вами поехать, но знаешь же, Марина Алексеевна нас даже в театр водить не хочет после того случая. Какой уж Питер?       Кошелева вспоминает поход, на котором ее не было, кстати, и как Назима рассказывала про парочку парней, что решили от всех отойти покурить, а после их искали полдня. Радуется, впрочем, что ее не было, потому что после этого «Б» класс действительно дальше актового зала никуда не ходит: не хочет их классная такую большую ответственность брать.       Зато Максим Дмитриевич, кажется, ни капли не боится.        — Зато меня на этих выходных один парень на свой концерт позвал.       Она отламывает кусочек шоколадного пирожного и интересуется «что за парень?» в манере «ну и кто на этот раз?».        — Познакомились недавно, я тебе не рассказывала?       Кошелева головой качает, а Назима продолжает:        — Музыкант. Красивый. Интересный.       — Ты с такими интересными каждую неделю знакомишься.       Подруга ее пожимает плечами, улыбаясь как всегда: еще одна причина, почему она лучше Крис, которая рядом с ней всякий раз собирается длинный список своих недостатков составлять. И тут никакое «отличница» и свои же красиво обработанные фотки не помогают с самооценкой.        — Тебе бы тоже не помешало. У тебя после того Серёжи никого больше не было. Сколько у тебя вообще секса не было?       Кошелева кашляет пару раз, своим сладким шоколадом едва ли не давится.        — Месяца четыре?       Она прикрывает глаза, тихое «месяц» говоря. Назима же едва вилку с кусочком шоколадного торта не роняет, затем на подругу смотрит укоризненно.       И правда, она же ей все всегда рассказывала, доверяла все секреты, какие бы они ни были. Сейчас что не так?        — Почему я не знаю? С кем это, Крис?       Кристина же руками лицо прикрывает, щеки розовые скрывает и на спинку кресла откидывается. Взвешивает несколько раз все против и за, решает, что держать в себе больше не может.        — С парнем каким-то незнакомым, в клубе.       Но держать в себе приходится.       Подруга ее расспрашивает, что да кто, а она уже жалеет несколько миллионов раз о своём решении.       Отвечает, что больше того парня не видела, и отчасти это даже могло бы быть правдой, если бы не те недопоцелуи в клубе том же. Потому что в школе он другой парень совсем, во всех смыслах.        — Ты из-за этого не такая в последнее время, Крис?       — Что ты подразумеваешь под «не такая»?       Джанибекова с приподнятыми бровями смотрит на нее, и Кристина во взгляде даже этом читает «ты реально не понимаешь» и сама себе вопросом тоже задается, она что, блять, реально не понимает?        — Я от учебы устаю, Назим, к ЕГЭ вечная подготовка.       Назима-то, вроде как, верит, а Кошелева выдыхает и очень сильно давит в себе желание ответить «нет» на ее вопрос «точно ли все в порядке?». Не понимает, какого вообще черта врет лучшей подруге, и какая-то крохотная часть ее отвечает за чувство вины. Но, как оказывается, другая ее часть, наиболее весомая, сейчас расслабляется просто.       Подруга ее ещё недолго расспрашивает о незнакомом парне из клуба, дальше провожает почти до дома и, сворачивая в свой подъезд, оставляет в конце концов.       У нее остается около двух часов, чтобы собрать вещи, если она вдруг хочет полноценно поспать.       Кристина прижимается лбом к холодному стеклу и прикрывает глаза, едва ли не засыпая уже, как таксист громко ее будит своим:        — Приехали.       Она ему сует помятую пятисотку, забирает чемодан совсем маленький из багажника и идет, как написали в классной беседе, на шестой путь. По дороге в здание вокзала, в котором не намного теплее, чем на улице, успевает замерзнуть до такой степени, что кончики пальцев еле чувствует. Начало ноября, все-таки, уже холодное время, да ещё и семь утра: Кошелева со своей тонкой кожанкой совсем не к месту. Пару минут стоит возле стенда с картой, сонно пытаясь что-то сообразить, ведь в последний раз была здесь лет пять назад, если не больше. Наконец соображает и, кутаясь в куртку, насколько это возможно, идет к своему классу.        — Ты почти опоздала, — Максим Дмитриевич настолько безэмоционален, что она ставит на эффект от сильных успокоительных.       Или сильного контроля над собой, которого ей так не хватает.        — Я долго не могла вас найти.       Со стороны уже подходит Даня, одетый в тёплую куртку и шапку, чему Кристина могла бы позавидовать; обнимает ее и что-то говорит о том, что он забыл наушники, и без них не сможет. Почему-то даже от холодного ветра поездов у нее так и остаётся впечатление, что они из школы никуда не уходили, подняли, разве что, на пару часов раньше и мерзнуть заставляют.        — А родители твои где? Они провожать должны, по технике безопасности, которую на собрании подписывали, и мне вас прямо в руки отдавать.       Родители родителями, а Максим Дмитриевич ее итак в руки уже пару раз забирал, хватит ему.        — У них свои дела.       К примеру, родители спали еще, когда Кристина мимо их комнаты проходила и старалась дверью входной не шуметь, выходя. Вроде как, за дела считается, что им так плевать ежесекундно; они слишком этим заняты.       Максим Дмитриевич только «ясно» и выдыхает, а Даня, стоящий рядом, тянет за руку ее и ведёт к их местам, параллельно рассказывая, что ей придётся спать на втором этаже, потому что, видимо, все первые заняты. В то же время поезд громко гудит и проводница заходит в вагон, заканчивая пропускать пассажиров с билетами.       В плацкарте душно, но Кошелевой, что едва ли не дрожит, плевать. Краем глаза замечает Видякину, которая целует Хабиба, лежа на втором этаже; думает, весело будет без дверей. Вместе с ней и Даней, на втором этаже уже себе расстелила постель Софа, ее одноклассница, а снизу каким-то образом оказывается Гринберг, которому явно не хватило места рядом с Олегом каким-нибудь.       Кристина сразу же просит чай у проводницы, что мимо проходит, и на кровать Дани заваливается:        — Знал бы ты, как я хотела послать к черту этот Питер и остаться дома спать.       Он смеется тихо, отвечает, что тоже спать хочет и, если он все же наушники не забыл, сейчас бы этим и занимался. Теперь ждать только остается, когда половина вагона, а именно одиннадцатый «В», заткнется.       Кажется, что по всему поезду раздается этот шум болтовни, громкий смех Майер, долбаные «пятнадцать сантиметров» в пол громкости, голос Максима Дмитриевича этот. Или у девушки в голове уже это трещит все.       Она уже вторую неделю этот голос в голове слышит, блять, вторую неделю, разве что со словами «делать то, что должны». И прокручивает его каждый раз у себя в голове, только об учителе решив задуматься. Все эти рассуждения ночные к хорошему не приводят, на опыте и ожогах еще свежих доказано. Верит, что все у них. Верит и не думает совсем.        — Тим, братишка, девчонки меня выгнали.       Гринберг вытаскивает наушники и встает к Хабибу, только вошедшему, в смехе и, кажется, с вопросом, что он натворил.       Кошелева с закатанными глазами смотрит.       Бурцев с непониманием.       Софа спит крепко.        — Они хотели переодеться, а меня прикрывать попросили пледом. Долгая история, в общем.       Шарипов усаживается на кровать напротив вместе с Тимом, смеясь как обычно:        — Ну, а вы тут чего, девочки, скучаете?       Даня «дебилом» его называет и подушку хочет кинуть, но не успевает: проводница чай приносит.        — Да ладно, я же к Софи вон обращался, — хмыкает. — В карты будете?       Кристина плечами пожимает, но соглашается.       Она в последнее время, в принципе, на все абсолютно соглашается: в кино сходить на ужастик дешёвый, с Назимой в икею за кактусом съездить, с ночёвой у друзей остаться, наплевав на домашнее задание. Главное — с самой собой в итоге не остаться.       Она от себя все две недели бежит, так вдруг ее догонят?       Хабиб раскладывает карты на дурака им четверым, но Бурцев ссылается на то, что не умеет особо, и остаются только трое.        — В учебе ты, конечно, лучшая, посмотрим, как с картами у тебя дела.       По всей видимости — не очень. Спустя несколько партий победа остается стабильно за Тимом, а Хабиб вместе с Кошелевой терпят третье поражение, и Шарипов пытается обвинить друга в мошенничестве.       «Ваши родители в курсе, что вы тут в азартные игры играете?» — с такими словами появляется Максим Дмитриевич. Включает строгого учителя, хотя на деле сам похож на школьника, ещё и хулигана. Или, как максимум, на рэпера какого-то: он сегодня в толстовке чёрной и очках таких же, которые не снимает с самого утра.        — Да бросьте, Максим Дмитриевич, давайте с нами.       Тот присаживается с Кристиной рядом: так, чтобы в глаза ей ни под каким углом не смотреть.        — Не забывай, что с нами едет мама Дианы, которая очень и очень строгая женщина, и если уж она увидит…        — Нам что, реально в карты уже нельзя играть?       Он качает головой, выдыхает напоминание «азартные игры» и об стену облокачивается от усталости: не одна она не выспалась.       И, видно, она настолько не выспалась, что, глядя на него, признает наконец, какой он красивый.        — Да ну блять.        — Не матерись, Шарипов, получишь.       Даня, что уже на полке Крис лежит, вроде как тоже засыпает, а замечания Максима Дмитриевича постепенно перетекают в вялотекущий разговор ни о чем. На протяжении того времени, пока он с ее одноклассниками обсуждает все дозволенности их в Питере, она едва ли не сидит, в угол забившись, чтобы как можно от него подальше. Сама с собой обсуждает, что на нем же свет клином не сошелся, так чего все ее мысли на нем сводятся?       Она и сама в разговор ни о чем втягивается, не замечает, как около получаса проходит. И, наверное, электрическое напряжение спадает в конец, что она ловит себя на мысли: наконец-то у нее с Максимом Дмитриевичем подобие обычного разговора, вместо той пьяной болтовни и парочки недоссор. Позже снова подходит проводница и приносит доширак заветный учителю, который, вроде как, уходить и не собирается.        — Максим Дмитриевич, накормите меня, — жалобно Тим просит и к лапше тянется.       Тот по рукам бьет и возмущается, якобы он шестьдесят рублей заплатил. А Гринберг умудряется все же съесть с его вилки лапшу, пока он отвлекается на Хабиба и его «и что нам теперь не есть если мы нищие». Кристина же тихо хнычет, что тоже хочет, но неожиданно ей Максим Дмитриевич вилку с лапшой прямо к ее рту протягивает.       Она думает, может, не так и плохо все:       смеется,       улыбается, вроде, даже.       И все рядом с ним.       Оставшиеся часов пять он почти и не уходит, разве что проверяет раз в полчаса, чтобы за стенкой не курили. Кристина поспать успевает несколько часов; Хабиб же по вагону разрывается, Тернового с собой притаскивает, который ее и будит; остальные, за исключением учителя, по поезду разбредаются, и она не понимает искренне, как в этой компании оказывается. Олег ее вопросами донимает дурацкими, по типу «что тебе снится?», за что от Максима Дмитриевича отхватывает: чего он ей спать мешает. Она не злится, говорит, подъезжают все равно, а за окном питерские многоэтажки уже, правда, виднеются.       У девочки, наконец, ощущение складывается, что хоть что-то идёт так, как надо, пока она с Даней тыкает на мосты разводные из окна автобуса, что их с вокзала везет. Она на самом деле надеется, что эта поездка в ее сером одиннадцатом классе в неё свежее дыхание вдохнёт. И воодушевлена она оказывается настолько, что не расстраивается даже, когда ее с Видякиной и Майер в один номер селят.