Максим, блять, как маленькая девчонка — забывает дышать, имеется ввиду.
Он и сам чёртову логику не ищет, но Кристина эта вечно ломает, перечеркивает все одним только существованием. Он уже даже плюет на то, что понять её столько времени пытался; все старания пускает насмарку один только вопрос.
Сигарету машинально ломает пополам и бросает вниз.
— Действие?
Чешет лоб, брови приподнимая, максимально обыденно, хотя и получается слабо.
Слова, наверное, которые мечтает услышать каждый парень (что уж говорить об Анисимове, который прямой антоним к верности и постоянности) в его голове выворачиваются наизнанку. Настолько, что он понять не может, что из двух вариантов: спился до галлюцинаций он, или настолько напилась Кошелева?
Она ему по плечи, да и то в кроссовках с толстой подошвой, — значит заглянуть в ее глаза, которые она прямо на его груди держит, становится невозможным. А глаза ведь это всегда, если не самое важное, то решающее. А сейчас парню решить, что она имеет ввиду, пиздец надо.
Она мгновенно, короткое «а» выдыхает, не то с полу-вопросом, не то с полу-утверждением, и руки в задние карманы шорт засовывает, плечи приподнимая.
— Подожди, я хотел сказать...
— Да, действие, — резко обрывает девушка: — проехали.
Максим эту игру хочет, должен проклинать. Так, что все сложилось бы в одну картинку. Но эта девочка с каре, хоть и художница, рисунок весь портит, когда с балкона уходит торопясь, и из комнаты выходит. Быстро так, что даже Майер не успевает вопросами своими завалить, а Гринберг шутками закидать. У самого то каждая секунда на счету: на долгие рассуждения времени нет как всегда, поэтому все приходит резко. Он
идет срывается за ней.
А она отойти почти не успевает, буквально на пару шагов, что обогнать ее оказывается слишком легко. Макс прямо перед ней встаёт, путь загораживая и тихое «Крис» только и успевает выдохнуть.
— Просто забудьте о том, что я вам говорила... А лучше и о том, что я вообще подходила.
Потирает нос — смущается;
— А отвечать за свои слова, Кошелева?
и пугается.
Она внятного ничего так и не говорит, с протяжного «я» начинает, на нем и заканчивает.
У них половина диалогов на уровне молчания со времён той ночи в клубе. То ли так легче, то ли слов не придумали для них в таком мире. Но фигня такая — что со словами, что без, они категорически, до абсолютного, друг друга, кажется не понимают. По крайней мере так, Максу точно кажется.
Она края футболки длинной снова перебирает своими тонкими пальцами, и хочется ее остановить безумно. Чтобы рядом с ним не нервничала, руки ее взять в свои и подбородок поднять так сильно, чтобы в глаза смотрела.
Анисимов не замечает, как прошел не только стадию отрицания, но и как-то выпутался из хронической стадии бесчувственного идиота. От этого не легче совсем.
И он так и делает ведь: подбородок хватает, хотя честно, в глаза не смотрит почти — прикрывает. И сам ее целует.
Настолько, откровенно говоря, похуй на остальное, будто бы он снова возвращается в свой же десятый класс, когда на уроки приходил раз в несколько дней. Сейчас тоже самое абсолютно, хоть параллели проводи.
Эта, блять, маленькая девочка сама не знает что творит, когда не отталкивает его от себя, ещё и дверь в ее комнату с девочками почти спиной открывает. Сама его тянет за руку между прочим. Внутри себя может что-то жалобно пищит, подобно максову внутреннему уличному коту, что днём и ночью лёгкие раздирает когтями и криками. А вслух сомнений не озвучивает, может намеренно, а может их вообще нет.
Даже ей, видимо, логику искать совершенно не хочется, что уж говорить о взрослом парне.
На какой-то отрезок времени, все происходящее вообще так кажется каким-то нормальным, обычным. Потому что рамки, которые они сами себе возвели, забываются и стираются одними только прикосновениями.
Ни черта не понятно, что творится, и главное — зачем.
Максим одну только руку девочке на бедро кладёт, и этим все их нынешние взаимоотношения рушит. Что уж говорить о поцелуях жестких, ее сбитом дыхании и двери запертой на задвижку. Все сводится на кончиках пальцев Кошелевой на его спине, и ее растрепанном каре.
Он не удосуживается даже узнать, которая из трёх кроватей ее, опирается на интуицию: бросает на первую от входа. Кажется, даже угадывает, судя по тому же ее блокноту, который на тумбочке рядом валяется, но сейчас это волнует меньше всего. Как и одеяло, что на грязный пол падает, который горничные моют наверняка раз в полгода; ученики, которые в соседнем номере только и сидят, чтобы сюда в любой момент заявится; и даже видимый контроль над ситуацией пропадает для него тоже.
Снимает с Кристины футболку и мысленно прямые нити проводит с их знакомством, когда она была в сарафане легком и летнем. Тогда все по-другому вроде было, а по ощущениям ничего не изменяется совсем.
— Мартышка, ты
во всем виновата.
Несколько «но» только.
Тогда, в ту ночь, она была незнакомой девочкой просто, а сейчас его ученица, за которую он в полной мере несет ответственность.
Тогда она была красивой девочкой просто, которую, вроде, и использовать на одну ночь не жалко; а сейчас в кровать слишком сильно вдавить страшно, потому что пиздец ранить не хочется.
А главное, тогда он был нормальным мужиком, относительно очень этого понятия; сейчас поплыл.
Уже даже лучшего друга в смех вгоняет, а скоро сам себя не узнает, когда поймёт что о чувствах другого человека беспокоится. Это конечная.
Можно выходить.
Максим ее щеки касается большим пальцем, почти романтично выходит, если бы не ситуация.
Сослаться на страсть, конечно, легко и вполне логично.
Они это и делают.
Но остатками разума, который по сути никуда и не девался, он ей рот затыкает то поцелуями, то словами простыми «тише». Кошелева молчать почти не может, из последних сил вместо стонов, вздыхает коротко и рвано. Зато спина парня теперь расцарапана в клочья, не до крови совсем — они не в фильме все-таки, да и ногти у девочки короткие, но больно немного становится от ее силы.
Когда он ее ключицы целует, двигаясь хаотично, она молчать уже не может никакими усилиями.
Макс ей оставляет несколько поцелуев на рёбрах напоследок, из-за которых ей лучше будет не переодеваться при девочках, и намертво свой запах одеколона мужского — после секса запах другого человека всегда надолго ещё остаётся, что ни делай. Наверное, может даже синяк на запястье останется от того, как прижимал ее к кровати.
В этот раз все по-человечески хотя бы. Не клуб, не туалет, не пьяные, и знакомые, по крайней мере. Хотя, последний пункт все же относится к недопустимому, исходя из их нынешнего положения.
И не валит он куда-подальше после, как это было не только с Кристиной, но и с доброй половиной «его» девушек.
— Только не называй Максимом Дмитриевичем, — смеётся, закрывая руками лицо, и на спину откидывается.
У нее на лице тоже улыбка проскальзывает, пусть даже совсем ненадёжная. Она же, наоборот к нему поворачивается, одеяло натягивает по самую шею, и, кажется, ждёт чего-то.
В клубе, конечно, было проще.
— Секс без обязательств, ты говорила?
— Говорю.
Смысла никакого — абсолютно же, но мотивы у всех свои. Поэтому Анисимов кивает и «да без проблем» смятое говорит.
Хотя он то, взрослый парень считай, прекрасно понимает что, зачем и почему.
Отсутствие обязательств — простые слова, которыми себя успокаиваешь. Какая-то лазейка, которую находишь среди запрета с отговорками «это же ничего не значит».
Хотя, по честному, простой, но наглый обман самого себя и ничего более. Иллюзия, за которой тянешься, чтобы рукой в стену упереться, которой на самом деле и не существует.
А девчонки такое дело любят: на его опыте много таких было, которые ему говорили «это ничего не значит» и, как правило, возвышались к парням. Здесь же другое, в чем копаться совершенно не хочется. Самому же «ничего не значит» только на руку.
Вариант с убеждением себя, что он ничего — как минимум нехорошего, как максимум противозаконного — не делает его вполне себе устраивает.
— До знакомства с тобой, у меня отличницы ассоциировались с брекетами и всякими умными книжками. Ты все мое мировозрение портишь, ты же понимаешь?
Она если смеётся, то очень искренне, как ему кажется. Нечасто, но если в настроении, то улыбается во все зубы, совсем по-детски.
Начинает с привычного «вы» , но перебивается быстро на неловкое очень «ты», которое месяца два назад использовать ещё не боялась:
— Ты слишком поверхностно мыслишь.
— Мне не знать. Всю жизнь был троечником, и ни к какому красному диплому не стремился.
Максим подпирает голову рукой, и в телефоне, что лежал на полу все это время, пролистывает уведомления.
— Хотя, я вот тоже не думала, что учителя экономики бывают такими... Такими. В том году ее вела Марина Петровна, страшная женщина. Орала на нас без причин и говорила постоянно, как вообще такие как мы прошли в десятый.
— Мне она сказала тоже самое, когда уходила.
Усмехается, а сам тыкает на кнопку отправить в сбербанк онлайн. Косарь с подписью «подавись» на имя Сергея Викторовича Т.
Последние деньги, блять, проспорил из-за Кошелевой опять же.
— На твоих уроках по крайней мере не засыпает Олег, по сравнению с прошедшим годом.
— Ещё бы он уснул...
— Агрессивный. — Девушка пальцами простынь переколачивает.
Она ему ещё немного фактов о бывшем десятом классе рассказывает, о учителях, и учениках в большинстве. В частности историю про масштабный скандал Шарипова с бывшей классной руководительницей в конце того года и про незаметно проебанный учебный год, который для всех был отдыхом после первых экзаменов. Максим даже этой школьной атмосферой проникается, «реально?» каждый раз выкидывая, когда та очередную неожиданную вещь про кого-то из одноклассников рассказывает.
Под утро все выходит по-дурацки максимально. Они не засыпают, болтают, в то время как за окном уже светает, и в дверь стучится Видякина — неизвестно в каком состоянии ещё. Кошелева выкручивается ловко: дверь приоткрывает, и говорит, что пока та не зашла, пусть сходит заберёт ее телефон из номера парней, который она и правда там оставила. Диана соглашается, видимо, по доброте душевной, а Макса из номера выгоняют как последнего любовника, когда муж из командировки возвращается. Только неясно что хуже: чтобы тебя застали с чужой девушкой или, блять, семнадцатилетней школьницей.
Он в номер так и не идет, потому что маму Дианы будить не особо хочется. Да и смысл ложиться, когда на часах пять утра, практически нулевой, ведь вставать ребятам через несколько часов, а ему и вовсе через час, чтобы организовать все и поехать на вокзал без проишествий.
Идет на балкон открытый, где холодно до жути, и сигарету закуривает из пачки, которая из кармана так никуда и не делась с момента, как он перед сном вышел покурить. Отлично покурил называется.
Кстати, реально очень холодно, но похуй.
Отсюда совсем не красивый город видно, с красивой архитектурой и достопримечательностями. Здесь вид на чёрный вход, стоянку служебную маленькую с мусоркой большой домами закрытую. Вон, даже пара работников отеля в такую рань коробки разгружают — видно еду.
А Максим этот, ненормальный, видом восхищается; солнцем, из-за домов выглядывающим лишь краешком.
Не зря, думает, поездка эта сложилась, и не зря он в свои легкие здесь раза в три больше дыма пускал.
Телефон пикает, и на экране отображается сообщение от Сережи спустя почти пару часов: оно и понятно, он спал как нормальный человек, а сейчас, точно встал на работу на смену в круглосуточную аптеку. (Да, фармацевтом работает — музыканты сейчас как могут выживают).
Серега-брат
Максим блять
5.54
ты как умудрился?
5.54
пиздец
5.55
ты поспорил со мной, что больше пальцем к ней не притронешься около двух недель назад
5.57
тв не продержался месяца даже
5.57
ты нормальный вообще?
5.58
пиздец
5.58
как так получилось?
5.58
У Максима крыша поехала и все такое, но он почти даже не жалеет о договоре с Кристиной.
И о футболке, которая теперь персиками пахнет не жалеет.
ты не маленький, Серег, знаешь как так получается
6.00
Она сама предложила
6.00
...
6.01
Уже знает, как друг на него наорет по приезде. Трущеву вся эта тема с Кошелевой сразу не понравилась, с самого первого его рассказа. Сначала девчонку счел за его очередную шлюху, из-за которой, как он полагал, Макса могли посадить. Потом, конечно, ее увидел, смиловался, и так до сих пор и воспринимает ее за беспомощного ребёнка. Ну, типо, чего с неё взять? Но все эти разговоры о ней, которые в последнее время в их однушке постоянно кстати, так и не одобряет: глаза закатывает и отшучивается.
Предложила?
6.01
секс без обязательств
6.04
да ну вы друг друга стоите
6.05
объясните мне пожалуйста, что за хуйня происходит
6.05
У Анисимова в пачке всего ничего — четыре сигареты остаётся. «Пятерочка» под окнами закрыта до девяти, а выезжать им около восьми, и он молится кому угодно, чтобы на вокзале найти где купить сигареты. Такими темпами до Москвы родной не доедет.
Как вариант, конечно, стрельнуть у учеников, но достаточно и того что он вчера/сегодня с ними выпивал. На этом неофициальному общению конец. И так, узнай кто — конец его не очень успешной карьере учителя.
— Доброе утро, Максим. — тут же тараторит Елена Сергеевна, когда он входит в номер. Очевидно же, в кого дочь такая энергичная всегда. — Где вы были ночью?
Ну а если и о Кошелевой кто-то хоть краем уха узнает, то в принципе конец его свободной/несвободной жизни на свободе.
— Не мог уснуть никак. Сидел на ресепшене.
На автомате, если честно, отвечает, и делает все на автомате тоже, будто ничего не произошло. В душ идет; одевается; свои немногие вещи собирает в один рюкзак — в отличии от девчонок, ему нескольких майек и одной пары джинс по горло хватило. Кстати, магнитик ещё суёт в карман рюкзака, купленный на набережной по завышенной до небес цене: сувениры никто не отменял.
К семи часам на пару с Еленой Сергевной идёт будить школьников, которые вроде целых девять номеров заняли. Первые две комнаты, в одной из которых Бурцев, разбудить легко было: оно и понятно, он их ночью не встречал в этих коридорах. С третьей, в которой сами герои: Шарипов, Терновой и Гринберг — звездная троица, проблемы были большие, но исправимые громким криком и угрозами вылить холодную воду прямо в постель. С четвёртой дверью куда он входит, самая хуйня: там трое девочек не спят уже.
Майер — та ещё, проблемная, над унитазом сидит склонившись, побледнее первого снега ещё. Диана по номеру бегает, что даже сразу учителя и не замечает, вроде как вещи за троих собирает. А Кошелева эта, на коленках рядом с первой сидит и косичку ей плетёт, волосы придерживая.
— Майер, траванулась или беременна?
Она взгляд поднимает измученный совсем, почти не живая, и ему даже страшно становится. Разве ли это от того, что она вчера вдребезги напилась?
— Все мимо, Максим Дмитриевич, —из последних сил глаза поднимает и усмехается. —Умираю.
На Кристину и не смотрит: глупостей очередных творить нельзя.
Сам, ото сна не отошедший толком, ничего почти не понимает; опирается на дверной косяк в ванной, на ходу прикидывая что с этой делать.
— Если бухать не умеешь, лучше и не надо, Майер.
Видякина, которая до сих пор от кровати к кровати вещи собирает и по разным чемоданам пихает слишком суетливо, что-то неразборчиво буркает, про то, что «если бы только бухала».
— Чего?
— Да она дура просто. — Майер встаёт с пола, и умывается перед зеркалом, хоть немного лицу человеческий оттенок добавляя. — Крис, принеси пожалуйста косметичку.
Максиму становится ясно почти сразу: у них там своя внутренняя драма.
И подтверждением тому холодная война двух девочек на уровне даже простых слов. А Кошелева между ними это что-то вроде стены, которая хоть как-то удерживает от военных действий. Да и то слабая очень, и справляется со своей задачей не особо.
— Я за тебя хотя бы беспокоюсь.
Где-то Анисимов это уже слышал...
— Ты за себя только беспокоишься, — кажется, Женя, собиралась сказать это язвительно, но судя по хриплому голосу и рукам, которыми она вжимается в раковину, у нее не вышло совсем.
Выглядит она и правда хреново: помятая и раздражённая слишком.
— Чего ей плохо то, в итоге? Может, ко врачу на первом этаже отвести?
— Врача в этой ситуации нельзя. — Диана. —Таблетки с алкоголем просто мешать не надо было.
— Таблетки... — Парень непонимающе смотрит на Диану, но ответ на вопрос уже глядя на Кошелеву ищет. Находит быстро: — Да вы ебнутые. На алкоголь я закрыл глаза, так вы дальше пошли?!
Женя одно только «Диана, блять» выдыхает.
— Думаете одиннадцатый класс, все можно? А думать мозгами не пробовали, вместо того, чтобы бесстрашными такими быть?!
Максим почти кричит.
Потому что ему, ещё раз, проблемы совсем не нужны.
Девчонки даже затихают.
Руками лицо закрывает, а от двери ванной так и не отлепляется, только поворачивается на девяносто градусов:
— Кошелева, ты тоже?
Та головой качает отрицательно и очень резко, что якобы «нет, вообще нет». Он верит, но и одна ученица уже глобальная проблема.
Задницей же чувствовал, что в Питере наживёт себе тех ещё проблем.
