Философы, бирдекели и капелька страстей

      Рудбой как сквозь землю провалился. Не то чтобы Ваня специально пришел сегодня пораньше, но все равно надеялся переброситься парой слов, пока бар привычно не заполнится людьми. Ждать дольше не имеет смысла – на вечер запланировано несколько дел, так что Светло забирает со столика бокал и идет к стойке.       Дима бросает недоуменный взгляд на недопитое пиво, но свои комментарии оставляет при себе. Ваня ставит стакан на стойку, кидает пару мятых купюр и уже почти уходит, но все-таки не сдерживается. – А Рудбоя не будет сегодня? – К вечеру готовится, наверное. – Кутузов пожимает плечами и делает вид, что жутко занят своей работой. Которой сейчас нет. – А что вечером? – Как это что? Вечерина для своих. Днюху отмечаем. – Чью? – Вот это вытягивание по слову начинает раздражать. Ваня чувствует, как настроение стремительно катится вниз. – Так бара же. Четыре года! Так что через часик закрываемся, вход по приглашениям.       Несказанное “пока, чувак, у тебя приглашения нет”, кажется, доставляет Димасу настоящий кайф. И Светло даже злиться на него толком не может: сам же не отказывает себе в удовольствии доебаться при случае, чему тут удивляться. – Ясно.       Наверное, это нормально. Что Ваню не позвали и решили не приглашать. Бар-то рудбоевский, конечно, но кроме него тут еще есть люди, с которыми Светло нихуя не ладит, так зачем народу настрой и праздник портить, правильно? Но врать себе не очень получается. Ваня уже привык к этому месту, сроднился с ним, считает вторым домом, и на таком вот вечере потусить не отказался бы. Да и за последние несколько месяцев он уже привык себя считать не просто постоянным клиентом, одним из сотни, а кем-то большим. Не для бара. Для Рудбоя.       Ваня забирает куртку, пакует ноут и двигает к выходу. И зачем-то мысленно листает телефонные контакты, соображая, к кому сегодня можно напроситься потусить. Никакие дела делать уже не хочется, как и тухнуть одному. На выходе оглядывается в зал, кидает Диме тихое “хорошо вам погулять”, но уже в самих дверях вдруг с кем-то сталкивается. – А ты чего, уходишь? – Рудбой ловко подхватывает сумку с ноутом, которая соскальзывает у Светло с плеча, и широко улыбается. На его куртке виднеются крупные капли дождя, а сам он с улицы весь холодный и раскрасневшийся, но довольный, счастливый какой-то. – Да так, дела. Все равно закрываетесь же скоро. – Ну да. – С праздником. – Даааа, спасибо. – Ваня вдруг засматривается, как Рудбой покусывает верхнюю губу. На ней маленькая крошка табака, которую так и хочется смахнуть пальцем. А еще – сухая корочка, потому что на улице ветрено и совсем мало градусов, а Рудбой мало того, что дымит без остановки, так еще и губы на холоде вечно облизывает. – Блин. Жалко, что уходишь. Я думал, ты мне поможешь. – С чем? – Да по мелочи. Мне тут надо все максимально странно украсить. – Рудбой приподнимает пакет, забитый какой-то дребеденью, шуршащей от каждого движения. – Ну, гирлянды, флажки, серпантин и плакаты. Чтоб не стильненько было, а… – Всрато. Я понял. – Светло хочется психануть. Потому что, оказывается, для украшения зала он подходит, а для того, чтобы отдыхать на закрытой тусе для своих, – нет. – Вот видишь! Сразу все понял! Но раз дела… Ладно, не задерживаю тогда. – Ваня старается на Рудбоя больше не смотреть, только кивает в ответ. – Если уже будет закрыто, набери меня, я впущу. – В смысле? – Ну так мы закрываемся на сегодня. Я же попросил парней тебе все рассказать, объяснить. Забыли что ли, долбоебы?       Ваня вдруг понимает, какой он идиот. Нашел кого слушать, блин. Он оглядывается в сторону стойки, так тычет Диме фак, чтобы он наверняка заметил. А потом поворачивается обратно к Рудбою. И улыбается ему впервые с момента встречи. – Да нет. Это я затупил просто. – Он пару секунд раздумывает для вида. – Знаешь, пожалуй, подождут. Давай сюда свои флажки.       Ваня подходит к украшению зала с душой. Рудбой почти сразу наливает им по шоту и протестующе стонет на очередную дизайнерскую задумку Светло, но послушно таскает стулья и двигает столы. Коляс пару раз пытается поделиться своим ценным мнением, но быстро сдувается.       Бар очень скоро становится похож на цирковой шатер и зал для вечеринки третьеклассников одновременно, и Ваня собой невероятно доволен. Растяжки с диснеевскими героями и новогодние гирлянды отлично не сочетаются с кирпичными стенами и неоновой подсветкой, и в целом все очень задорно и весело. Всрато. Все как и заказывали!       Посетителей уже нет, а основные гости должны подтянуться через часик, так что оставшееся после украшения время Светло тратит на маленькие мирские удовольствия: общение с Рудбоем и ничегонеделанье. От выпивки он пока отказывается, потому что до вечерины все же хочется дотянуть, а в ресурсах своего организма Ваня ой как не уверен. – Ну и ладно. – Рудбой опрокидывает очередной – третий, четвертый? – шот и довольно улыбается. Смотреть на него сегодня одно удовольствие. Никаких грустных взглядов и загрузов, только безумные огоньки и отсветы гирлянд в глазах. Светло так и подмывает спросить, нет ли каких-то новостей про будущее бара, но портить Рудбою так редко хорошее в последнее время настроение не хочется. – Ну, раз так, то с тебя подарок! – Эй. Разве я не подарил бару вот это великолепное оформление? – Бару – да. Мне – нет! – Не говори только, что у тебя сегодня… – Да. Но это запретная тема. Я слишком старый, чтобы праздновать свои дни рождения. Использую их только для шантажа. – Вот же ты мудак, а. Для этого и придуманы соцсети, чтобы ставить там всякие важные даты и чтобы хорошие люди не оказывались в неловком положении! – Рудбой смешно дрыгает бровями, а потом глупо подмигивает. Ваня же не успевает сформулировать мысль до конца, но почему-то смущается. – Ну и что ты хочешь? – Я же сегодня за стойкой буду. А у барменов выходной. Мне нужен помощник! – Нет. – Светло окидывает взглядом стойку, батареи бутылок на зеркальных полках, стаканы и рюмки. А еще щипчики для льда, шейкеры, зонтики, трубочки и всякую прочую поебень, в которой он совершенно не шарит. – Это очень плохая идея. – Вот так просто откажешь имениннику? Неужели зассал? – У Рудбоя не получается сделать разочарованное лицо, как бы он ни пытался. Губы все равно расползаются в широкой улыбке. – А ведь парни меня предупреждали… Придется Коляса звать. – Вся ответственность на тебе. Все битые стаканы. Все отравленные гости. Все совершенно случайно пролитые мне в рот напитки. – Идет.       Рудбой протягивает свою крупную ладонь, и Ване не остается ничего, кроме как ответить на рукопожатие. Они размыкают руки не сразу. Светло будто чувствует чужой пульс собственной кожей, вслушивается в спокойный уверенный ритм. Он почему-то теряется окончательно, когда поднимает на Рудбоя глаза, все еще светящиеся, но уже серьезные, какие-то внимательные. Ваня первым убирает руку. И находит себе причину сбежать на другой конец бара, якобы поправить отвалившийся край ленты с флажками.       Светло не любит сложных и запутанных ситуаций. И всяких-разных проблем, сомнений, переживаний не любит тоже. Понаблюдать за чужими метаниями и страдашками – это да, это другое дело. Но, конечно же, только с научной целью! Чтобы внести свой вклад в философию, да. А вот быть самому на месте того, кого шатает в разные стороны, оказывается, неприятно. Разобраться, почему вдруг настроение Рудбоя, его день рождения и его улыбки становятся для Светло такими важными, не выходит. Отмахнуться от себя привычным “просто хочется и все” тоже не получается. Потому что Ванечка эгоист, всегда им был и переставать не думает, спасибо, а параллель между собственными простохотелками и чужими морщинками в уголках глаз проводиться не собирается. Ну вот такая связь, а? Точки корреляции не обнаружены, уточните координаты.       Ваня решает, что все эти размышления сейчас ни к чему. Он знает, что ответ – вот тут, рядышком, на поверхности, только мозгами раскинуть нужно. Но атмосфера праздника уже захватывает, отвлекает. Поэтому, забравшись на стул, чтобы поправить очередное страшненькое украшение, Светло придумывает всему объяснение. Плохонькое, но на первое время пойдет. Просто Рудбой встретился ему не случайно. Он наверняка один из тех людей, которые привнесут в Ванину жизнь новые знания и открытия. И нужно только присмотреться, задуматься, понять. Почувствовать. А то, что Светло думает о Рудбое слишком уж часто, так это тоже объяснимо. Может, он как раз то самое “Ты”, нужное Ваниному “Я”, чтобы достичь опыта и гармонии. Да, точно. Дружище Фейербах хоть и нес херню временами, но в том, что касается всяких коммуникаций и межличностных отношений, ему можно доверять. А то, что Ваня зачем-то помнит ритм, с которым у Рудбоя пульс на запястье стучит, это тоже наверняка не просто так. Возможно, это бит, под который они запишут супер-хит однажды. Крутая теория, Светло очень нравится.       Людей не настолько много, чтобы было некомфортно, но и не настолько мало, чтобы Ваня чувствовал себя полностью расслабленно. Большую часть гостей он знает, но все равно желание залезть под стойку и спрятаться почти нестерпимое. Ну, первые минут двадцать. Потом Рудбой в нелепой пластиковой короне и с бумажной розочкой за ухом утягивает Светло в свое веселое сумасшествие, и Ваня наконец-то расслабляется.       Коктейли он, конечно, мешает, как бог на душу положит, все ценные комментарии пропускает мимо ушей и с жадностью наблюдает за реакцией тех, кому достаются нестандартные напитки. А вот пиво с каждым бокалом наливает все круче и круче. И да, единственная расхряпаная тара пока на совести не Светло, а Рудбоя: нечего было неожиданно обхватывать Ванину руку, чтобы показать, под каким углом правильно держать бокал под краном.       Музыка становится все громче, как и разговоры, смех и незлые дружеские споры. А Рудбой – все веселей и бесшабашней. Он принципиально не обходит стойку, а перемахивает так, по верху, и каждый ебаный раз Светло боится, что на пол вот-вот полетят стаканы, задетые длинными руками-ногами. Ваня уже так запутался в собственных эмоциях сегодня, что смирился, перестал колупать собственный мозг. Он просто с удовольствием смотрит на то, как Рудбоя обнимают и поздравляют вновь прибывшие или уже давно пришедшие. Просто так, потому что это, наверное, приятно. Обнимать Рудбоя. А еще Светло все хочет выбрать минутку, подойти и пожелать что-нибудь не бару, а его хозяину. Только не на всю толпу, а тихо, наедине. Но знает, что делать этого не будет, пожалуй.       Когда смолкает музыка и бар погружается в тишину, Ваня от неожиданности проливает мимо рюмки ярко-голубой ликер, который надо налить поверх водки. Или наоборот? Он не сильно вникал. Светло неглядя вытирает поверхность и ищет глазами Рудбоя. Тот опять перемахивает через стойку, поправляет съехавшую набок корону и несколько раз стучит большой коктейльной ложкой по металлическому шейкеру. – Минуточку внимания! Раз уж мы все уже прилично наебенились, то самое время для чего? – Рудбой делает долгую театральную паузу, а потом барабанит ложкой и шейкером по стойке. – Для традиционного алко-мьюзик-бинго!       Большая часть гостей одобрительно орет в ответ, но кто-то выкрикивает “только не это!”. Ваня сначала непонимающе вертит головой и пытается найти человека, который ему объяснил бы, что происходит, но Рудбой вдруг сам оказывается рядом. Только сейчас Светло понимает, насколько сильно хозяин вечерины накидался. – Да ты уже совсем красавчик, да? – А то! – Рудбой, хоть и на ногах стоит уже нетвердо, ловко расставляет рюмки на стойке и смешно пританцовывает. Ну и что, что без музыки. – Ты в деле? – Не знаю. Я же тут не с младенчества, понятия не имею. – Оооо. Точно.       Слушая, как Рудбой воодушевленно рассказывает об игре, где собравшиеся должны угадывать тщательно отобранные песни, а в качестве штрафа выпивать фирменный шот, Ваня не может сдержать смеха. Он понимает, что сдохнет после третьего же, ну или отключится прямо за стойкой в лучшем случае. Но почему-то соглашается участвовать. Во всем виноваты хитрющие глаза Рудбоя, бросающие ему, Светло, личный вызов. Точно. – Ты должен мне подсказывать! – Нихуя! У нас все честно! – Ну блииин. Самую капельку? – Ваня показывает пальцами, насколько маленькую помощь он просит, но Рудбой только ржет в ответ. А потом вытаскивает из-за своего уха бумажную розочку и цепляет ее Светло. – Вот. На удачу.       А у Вани почему-то от его хриплого шепота и щекотного прикосновения к волосам дыхание сбивается. Он старается не показывать смущения, уточняет, что куда наливать, чтобы заранее заготовить бухло на игру. Рудбой подыгрывает. Отвечает как ни в чем не бывало. А, может, уже просто пьян настолько, что правда ничего не видит. – Тихо! Это момент истины! – Рудбой перекрикивает весь гомон в зале. – Ну чего, ответ?       Коляс обреченно мотает головой и хлопает шот. Он тоже уже красавчик, хотя, конечно, не такой, как Юрка, который пил на все песни, даже не пытаясь что-то угадывать. Или как Ян, который не играет, а судит. Ваня же пока держится, потому что проштрафился только с двумя песнями. Хотя в голове уже все равно прилично шумит: может, от бухла, может, от пристального внимания. Он обреченно заглядывает в экран ноута, но Рудбой, сука предусмотрительная, так все там нарезал и переименовал, что ничего не понять. – Я знаю ее. Точно знаю. – Кто-то в зале орет “имя, сестра, имя”, и Светло швыряет в ту сторону мятую салфетку. – Ты мне показывал тогда шоу, в студии, с цветными стенами, да? – Я не буду тебе подсказывать! – Рудбой улыбается так, что Ваня глаз от него отвести не может. Потому что смотреть на счастливых, красивых людей приятно, разве нет? А потом длинные светлые ресницы опускаются, медленно-медленно, словно в слоу мо, и Светло чуть ли не подпрыгивает от эмоций. Рудбой ему кивает! Только ресницами! Угадал! – Дай мне минуту! Я вспомню… – Ваня пытается вытянуть из памяти хоть что-то, но выходит так себе. – У нее платье в горошек было. Или сарафан. Блондинка! Точно блондинка.       Коляс громко сокрушается и трагически вливает в себя очередную рюмку, потому что нет на свете большего спеца по блондинкам, и теперь проигрывать еще обидней. Но Светло плевать. Он так и смотрит на Рудбоя, пытаясь прочитать правильный ответ в его широких зрачках. А тот вдруг начинает подпевать. Почти неслышно, но здорово. И Ваня вспоминает.       Они тогда сидели за рудбоевским столиком, совсем рядом, и смотрели видосы на этом самом канале часа три без передыха. И тогда этой песне Рудбой тоже подпевал. Вот именно таким же тихим, мурлычущим тоном. – Элли! Ее зовут Элли. Как из “Волшебника Изумрудного города”. А фамилия на “инстаграм” похожа! Инсрим. Ингрид. – Рудбой поджимает губы и смотрит так умоляюще, что Ваня не простит себе, если сейчас облажается. – Ингрим. Элли Ингрим! – И песня?.. – В баре почти звенящая тишина, только лед в чьем-то стакане со звоном бьется о стенки.       Светло зажмуривается. И вспоминает, что в бар тогда зачем-то завезли ящик вишни, настоящей, свежей, не коктейльной. Давились ей, наверное, дня три. И посетителей бесплатно угощали. Вишня была кисло-сладкая, спелая и вкуснющая. – Sweet & Sour? – Ваня не говорит, выдыхает. Неуверенно и почти робко. А Рудбой в ответ кивает часто-часто и счастливо смеется. И вдруг сгребает Светло в объятия. – У нас есть победитель! Бухаем за Ванечку!       Оставшиеся от игры шоты быстро расходятся по залу. А Ваня принимает поздравления, и пытается соображать хоть как-то. Это глупо – радоваться так какой-то игре, если честно. Но именно сейчас он чувствует себя дома. Нужным, важным. И гордым собой, что уж тут говорить. Хотя бы тем, что Рудбой доволен как слон. И Светло почему-то уверен, что победа кого-то другого его бы так не обрадовала. – А награждение? – Голос подает Кутузов. – Он-то и так за выпивку не платит почти. Что ему твой бесплатный месяц? – Эй! Вот сегодня за пиво я платил! Хочу халяву на месяц!       Но Рудбой не слушает. Он лезет в нижний ящик под стойку, и выныривает обратно, держа в руках свой фирменный бирдекель и то ли маркер, то ли фломастер. Долго выцарапывает что-то, высунув самый кончик языка и нахмурив брови. А потом протягивает Ване плотный картон и выжидающе смотрит с легкой улыбкой. – Одно желание от Рудбоя? Серьезно? Не боишься? – Неа. Заслужил.       И с этого момента все окончательно скатывается в радостный праздничный пиздец. Димас с Максом выгоняют их из-за стойки, а Рудбой врубает бодрый громкий музон. Светло все крутит в руках свой приз и не знает, куда его деть, чтобы не проебать. И себя куда деть – не знает тоже. От эмоций, от Рудбоя, от чужого внимания. Но, если уж он на трезвую голову, не смог разобраться, то сейчас и подавно не стоит. Поэтому он втягивается. Поднимает тост за именинника, пусть и не говорит, за какого именно: для него бар и Рудбой одно целое почти. Каким-то чудом заставляет врубить караоке, сам дерет глотку под классические застольные хиты, но вот удалось ли им организовать караоке-бойз-бэнд с Москвиным и Храмовым, он уже не помнит. Бухает наравне со всеми, хотя знает, что наутро себе этого не простит. Ну, разве что пиво из крана не пьет, как Рудбой, и на том спасибо.       Потолок над головой чуть-чуть вращается, но в целом, если не шевелиться, Ваня чувствует себя сносно. В баре сейчас из всего освещения пара гирлянд, свет от бука, да лампочки питания на всякой технике. Ах да, еще огонек на конце рудбоевской сигареты, но его Светло видит периферийным зрением, а головой крутить он пока не готов. Из колонок льется тихий ласковый джаз, без вокала, инструменталка просто, и у Вани глаза уже начинают закрываться всерьез. Но Рудбой рядом – на расстоянии вытянутой руки. И бросать его одного со всеми мыслями и осадком от прошедшего праздника не хочется. Светло легонько двигает ногой, надеясь, что попал куда надо и не слишком сильно. – У? – У Рудбоя ленивый, томный какой-то голос, но он улыбается. Ваня слышит. – Спать надо ползти. Мне бы такси как-то вызвать. – Хуйню не пори. На диван ближайший падай, а с утра домой. Я бы тебе предложил у меня упасть, но сам я туда хуй дойду, кажется.       Они тихо смеются, и Светло вдруг чувствует, как его руки касается чужая. Невесомо, осторожно и почти ласково. А, может, ему кажется. Или снится. Или белочка в гости заглянула, что тоже исключать нельзя. – Даааа, ты сегодня хорош. – Ваня боится даже шевельнуться, но пальцы – горячие, чуть шершавые – шагают по внутренней стороне его ладони. Или они так танцуют. Да. Вполне вероятно. – Мне можно. – Ну разве я спорю? – Ванечка. Ты классный. Правда, классный. – Рудбой прекращает свой странный марш пальцев, просто коротко проводит ими по Ваниной ладони и убирает руку. Без его прикосновений становится пусто и чуточку грустно. – Спасибо, что дела свои отложил. – Да не было никаких дел. – Ты просто хотел свинтить, но остался, чтоб меня не обидеть? – Наоборот. Все наоборот. Забей, ладно?       Самая большая гирлянда вдруг меняет свой режим и начинает безумно моргать, отчего потолок над Светло вращается все быстрее. Рудбой сдавленно матерится и снова чиркает зажигалкой. Ваня ему немного благодарен за то, что не стал тему дожимать. – Дело не только в баре. – Что? – Голова уже по-настоящему тяжелая, и понять слова Рудбоя с первого раза не слишком получается. – Мои проблемы не только в баре. Я с тех пор, как ушел со сцены, от Мирона, студию свою хотел. Потому что музыка – охуеть какой большой кусок меня, даже если не вышло с турами и выступлениями. И я все, все, блядь, до малейших деталей знаю, как там должно быть. Кто там будет выступать. Как делать лайвы, как те, что я тебе показывал! – Это же… – Ваню так впечатляют слова Рудбоя, что он даже находит в себе силы сесть, хотя переждать вертолет все равно приходится. – Это же охуенно. По-настоящему охуенно. Твое. Очень твое. – Да. Только вот студия моя идет по пизде, похоже. Ты же знаешь, что соседнее помещение пустует? – Угу. – Я еще вот это помещение, под бар, не выкупил, снимал только, но уже знал, что сделаю там студию. – Голос у Рудбоя вдруг сбивается, становится невнятным. И Светло только сейчас, пожалуй, понимает, до какой степени тот на самом деле пьян. – И у нас все готово было. Бабки. Документы. Я даже звукачей подыскал. – И? – И. Нашелся хер, который тоже это помещение хочет. А после него и бар. Потому что ему целый этаж нужен. – Но Москвин же твой друг? – Друг.       Ваня пытается найти слова, но понимает, что их нет. Надо бы такие разговоры вести на трезвую голову, но Рудбой, наверное, руку себе скорей оторвет, чем в здравом уме на что-то пожалуется. Светло обводит взглядом зал, стойку, стены, мрачноватые в свете истерично моргающей гирлянды, и чувствует, что не представляет здесь что-то другое. Это место Рудбоя. И студия, какая бы она ни была в мыслях и мечтах, должна случиться. Обязательно. – Слушай, ну у тебя же есть связи? Ну дерни, а? – Прорвемся как-нибудь. – Рудбой тушит очередную сигарету в пепельнице и пытается встать. Не очень успешно. – Я за пятый рухну, а ты за третий. Поможешь?       У Вани и самого ни руки, ни ноги не слушаются, но он упрямо встает, потом тянет Рудбоя на себя. Они идут, пошатываясь и сшибая стулья, кажется, целую вечность. Хотя вряд ли там расстояние больше двух метров.       Уже лежа на разных диванах, тихо желают друг другу спокойной ночи. А, может, Ване это уже снится. Или видит… Неважно, в общем. Он закрывает глаза и нащупывает в кармане толстовки плотный квадратик бирдекеля. Его приз. Его желание. Жалко, что Рудбою нельзя загадать такое простое и такое сложное “будь счастлив, пожалуйста.” Бумажную розочку, чудом продержавшуюся за ухом весь сумасшедший вечер, Ваня аккуратно убирает в тот же карман, к бирдекелю. На удачу, так на удачу.