Философы, бирдекели и капелька страстей

      Ваня терпеливо показывает документы, водит инспектора по всем помещениям, выслушивает замечания, максимально вежливо отвечает на вопросы, хотя внутри все клокочет от злости. Третий внезапный визит за две недели. Сначала бухло и акцизы пришли проверять, потом санпин пожаловал, теперь вот пожарка. Рудбой прекрасно понимает, что этот интерес не просто так возник, а по кое-чьей просьбе, но понимание никак не помогает удержать эмоции. Он, конечно, со всеми проверяющими максимально корректен, улыбается, сцепив зубы, не позволяет себе показывать, как все это бесит. Да, документы у него в порядке, и входы-выходы, и огнетушители есть, и вся прочая мутотень тоже – спасибо перфекционизму и врожденной дотошности. Но только сам факт, что вокруг бара сгущаются тучи, не может не задевать.       Рассматривая акт проверки, Ваня собой чуточку гордится, потому что замечания плевые, устранить их труда не составит, но противные навязчивые мысли все равно лезут. Гости будут еще. Даже сомневаться не стоит, это только вопрос времени. И, вполне вероятно, кто-то из них все же откопает какое-то серьезное нарушение, которое потребует или бабок нехилых, или вообще приведет к закрытию. Рудбой, конечно, пытается держать все в порядке, не отмахиваться даже от малейших косяков, но блядь. С утра звонил Москвин, жаловался, что его тоже дергают, проверяют, копают что-то. И, если Ваня при самом плохом раскладе теряет только один бар, у Лехи потери-то посерьезней будут. Такие, после которых начать с чистого листа, в новом помещении и с новой задумкой, уже нельзя.       Во рту появляется кислый привкус, и Рудбой разве что по рукам себя не бьет, настолько хочется достать сигареты. Но вместо этого наливает в стакан сока, выпивает, даже вкуса толком не разбирая. Конечно, начать с нуля всегда можно. Сдаться, смириться, отказаться от мечты. Придумать новый концепт или повторить уже имеющийся. Или дать себе передышку, отдохнуть пару месяцев, помотаться по Европе, поискать вдохновение и вернуться потом полным сил и свежих идей. Или вообще найти скучную работу, стабильную и неинтересную, но такую, чтобы не решать нихуя. Жилье есть, друзья есть, бабки на первое время тоже.       Ваня зажмуривается так сильно, что под веками цветные пятна плясать начинают. Заставляет себя дышать. Потом открывает глаза и только тогда замечает, насколько сильно смял акт о проверке, аж бумага в нескольких местах порвалась. У Рудбоя руки подрагивают, пока он расправляет лист, но он этого старательно не замечает.       Димас не спеша готовится к вечернему наплыву, у стойки болтается несколько постоянных посетителей, в зале привычно стоит шум голосов и тихий смех, а на фоне играет приятный бодрый фанк. Музыка сейчас совсем Ване не в настроение, слишком веселая и жизнерадостная, но менять ее почему-то не хочется. От одной мысли, что можно потерять вот это все: собственноручно крашеные стены, неподходящие друг к другу плакаты, яркий неон вперемешку с тусклыми тяжелыми лампами, саму атмосферу и даже родной воздух, – в животе разливается ледяной колючий страх. Рудбой не хочет начинать все с чистого листа. Он хочет сохранить свой дом, свой бар и своих клиентов. И если он однажды и откажется от всего этого, то явно не из-за чьей-то прихоти и желания захапать удачное помещение в “тихом центре и шаговой доступности от метро”.       Ваня настолько растворяется в своих мыслях, что снова мнет несчастную бумажку. И не замечает появления Светло. Тот по-хозяйски заходит за стойку, хватает пачку с соком, разглядывает ее и тянется за бокалом. Берет зачем-то коктейльный, здоровый и пузатый, на длинной тонкой ножке, наливает почти до самых краев, еще и зонтик с трубочкой сует. Он выглядит довольным, но задумчивым, бросает на Рудбоя веселые взгляды, пока с дурацким звуком всасывает сок через яркую зеленую спиральку. Потом ему, похоже, надоедает: он вытаскивает трубочку и швыряет ее прямо на стойку, оставляя желтые следы на дереве, и отпивает прямо из бокала.       И Ваню почему-то отпускает, необъяснимо и внезапно. Он коротко кивает и улыбается, а Светло наконец-то отставляет бокал в сторону. – Ты чего такой хмурый? – Привет. – Рудбой протягивает ему салфетку, потому что апельсиновый сок оставил над губой желтый след. – Все нормально. – Да? Не похоже. – Светло вытирает рот, потом этой же салфеткой небрежно убирает желтые потеки со стойки. Он делает вид, что разглядывает зал и посетителей, но как-то без интереса. – Ты же знаешь, что тебе нельзя находиться за стойкой? Ты тут даже не работаешь. – Как можно быть таким грубым, Рудбой? Ты ранишь меня в самое сердце. – Светло притворно обиженно ахает и прижимает руку к груди. А потом швыряет грязную салфетку прямо Ване в лицо. Ваня уворачивается. И, конечно, швыряет салфетку в ответ, только чистую. А Дима что-то ворчит про детский сад.       Меняется песня, и Светло довольно барабанит по стойке и начинает подпевать. Рудбой и сам-то слов не помнит, поэтому немного впечатляется. Ему вообще неожиданно приятно, что Светло снова тут. Что ведет себя здесь, в Ванином баре, как у себя дома, пусть бесцеремонно и нагловато. Что ему дела нет до чьего-то дурного настроения. Что он не ходит на цыпочках, как все остальные, видя, что Ваня, например, не в духе. Только вот зря Рудбой расслабляется, потому что Светло очень, очень коварный: дожидается, пока Ваня потеряет бдительность, и выдергивает у него из-под руки смятый лист акта.       Ему хватает нескольких секунд, чтобы все понять. Помимо коварства, к сожалению, Светло еще и в уме отказать нельзя. Он быстро пробегает глазами текст, зло поджимает губы, и все веселье с него моментально слетает. – Что, опять наведывались? – Ага. – Ну… тут же все нормально, да? Ничего критичного? – Светло знает, что дело не в конкретной проверке, прекрасно знает. Это видно по его серьезному темному взгляду и слышно по его обманчиво оптимистичному тону. Он долго и аккуратно складывает листок и только потом протягивает его Ване. – Конечно. За пару дней все поправим.       Их пальцы встречаются на секунды, и у Рудбоя от этого короткого прикосновения вдруг мурашки пробегают от затылка до поясницы. А еще ему становится стыдно за ту пьяную слабость, на дне рождения, когда вывалил все, разнылся и разжаловался. Потому что сейчас, видя, как Светло искренне волнуется и переживает, Ваня не может ничего сделать. Не может успокоить и сказать, что все под контролем, что бару ничего не угрожает, что студия обязательно случится. Потому что врать остальным у него получается. Врать Светло – почему-то нет.       Это похоже на разговор без слов, короткий и бесконечный, когда общаются только глазами и мимолетными касаниями пальцев. Ваня погружается в чужое пристальное внимание, не видя ничего, кроме темных глаз напротив, не слыша ничего, кроме тихого дыхания.       В себя приходят одновременно. Рудбой забирает сложенный акт, прячет его в карман, берет тряпку и начинает оттирать липкие следы от сока со стойки, хотя это явно не его работа. А Светло шумно выдыхает, матерится себе под нос. А потом неожиданно хватает Ваню за плечо и заставляет на себя посмотреть. – Слушай. Это само собой не разрулится.       Ваня дергает рукой в попытке освободиться, но Светло держит крепко. И смотрит так, что от его взгляда спрятаться хочется. Рудбой пытается на него разозлиться, но кроме усталости и ноющей пустоты в груди чувствовать ничего не получается. – Я в курсе. – И?.. – Да что “и”, блядь? – Я имею в виду… – Это не твой бар, ок? И не твое дело. Если я что-то тебе рассказал, то это не значит, что я буду отчитываться. Ясно? Не надо ко мне с этим лезть!       За свой тон и за свои слова становится стыдно почти сразу. У Светло из взгляда пропадает даже намек на теплоту, а губы сжимаются в тонкую злую полоску. Он отпускает Ванину руку, сначала пятится назад, а потом и вовсе уходит из-за стойки, больше не поднимая глаз. – За сок не плачу. Выиграл тут однажды какой-то идиотский конкурс. – Вань… – Светло выглядит таким обиженным и расстроенным, что Рудбой хочет надавать себе самому по ебалу. – Слушай… – Да я услышал уже все.       Ваня думает, что Светло сейчас свалит из бара совсем, но тот устраивается за дальним столиком, под плакатом с Чаплиным, и садится спиной к стойке. Настроение окончательно портится. Рудбой зол на себя, по-настоящему. Он не только, блядь, просирает мечту о студии и с баром собственным разобраться не может, но еще и отталкивает от себя человека, которому на это все не похуй. Ваня, которому всегда плевать хотелось на чужие обидки, вдруг понимает, что сейчас он все исправит, обязательно. И даже придумывает себе глупую примету: если со Светло все разрулится, то и со всем остальным тоже.       Рудбой отвлекается на звонок поставщика и пропускает момент, когда к Светло за столиком присоединяются люди. Компания не слишком большая, три девушки и один парень. Ваня в нем с удивлением узнает Славу Гнойного. В такой обстановке он совсем не похож на себя на баттлах, очень спокойный, расслабленный. Он усаживается рядом со Светло, приобнимает его за плечи, что-то говорит на ухо. Они дружат еще с Хабаровска, точно, Рудбой это помнит. Но почему-то смотреть на дружеские объятия ему неприятно. Наверное, во всем виновата недавняя ссора, но внутри поднимается волна раздражения. Хочется подойти, влезть в чужую компанию, нагло поздороваться. И скинуть Славину руку с плеча Светло.       Димас отправляется за столик, чтобы взять заказ, здоровается, протягивает меню одной из девушек, а Слава наконец-то убирает руку. Они долго что-то выбирают, смеются, а Кутузов перекидывается парой слов со Светло.       Ваня чувствует себя полным идиотом. В целом-то, он часто так делает – подходит, знакомится, советует, что заказать. Тем более, когда речь о друзьях друзей или чьих-то знакомых. Но сейчас подходить как-то глупо, не после того, как сорвался и психанул. Сам повел себя как мудак, а теперь еще и злится на то, что Светло, оказывается, интересуют другие люди кроме него. Сюрприз, блядь. Хочется все отмотать назад. Чтобы не было злых слов полчаса назад. Чтобы Светло сейчас знакомил Ваню со своими друзьями и хвастался, вот, мол, это Рудбой, еще один человек, которого я поработил и обаял, он нам сейчас нальет охуенного пива. Чтобы глухое чувство стыда за свою несдержанность не сплеталось с чем-то еще, колючим и неприятным.       А потом Дима возвращается за стойку и передает на кухню заказ. А одна из девушек тянется через столик, берет Светло за руку, поглаживает. По костяшкам проводит кончиками пальцев, медленно, ласково так. Интимно. И Ваню от этого жеста, простого, человеческого жеста, почему-то захлестывает чуть ли не ненавистью. Он заставляет себя отвернуться, не смотреть. И натыкается взглядом на бокал с недопитым Светло соком. Надавать бы Димасу по ушам, что грязная посуда на стойке столько времени стоит, но совсем не до того. Рудбой двигает бокал к себе, на автомате замешивает в нем что-то вроде отвертки, хотя, конечно, нихуя не по технологии, водки плещет слишком много. Под веселый стук льда о бортики отпивает приличный глоток и морщится. Хуйня, а не отвертка получилась, но мозги чуть-чуть проясняются. Но не настолько, чтобы получилось себя удержать. Ваня снова находит взглядом Светло и почти давится своим отвратным коктейлем. Девушка выглядит не очень довольной и за руку больше никого не держит, только рекламный буклет со стола нервно теребит. И что-то у Рудбоя в груди, какая-то противная раздражающая пружина, разжимается, даже дышать становится легче. Следующий глоток уже не кажется хуевым или невкусным, идет просто отлично. Особенно после того, как Светло вдруг оглядывается. Он встречается с Ваней глазами на какие-то секунды, кажется, даже не моргает, застывает в напряженной позе. Затем шевелит бровями как-то так, как только он один умеет, и коротко кривовато улыбается. И, когда Светло разворачивается обратно к друзьям, Рудбоя окончательно отпускает. Потому что Слава больше не лезет обниматься, сидит на некотором расстоянии. И девушка больше руки через стол не тянет. И Светло больше не выглядит натянутым, как струна.       Ваня не разрешает себе передумать, лезет за телефоном. Слова подбираются с трудом. Он несколько раз пишет и стирает сообщение, пишет заново, еще раз стирает. Останавливается на “не хотел тебя обидеть”. И нервничает, пиздец как нервничает, пока ждет реакции.       Светло сначала не отвечает. Просто достает телефон, читает сообщение и ничего не пишет. Но через пару минут все же оборачивается к стойке и ловит Ванин взгляд. Нарочито раздраженно закатывает глаза, а потом берет телефон в руки и начинает печатать. “ИЗВИНЕНИЯ ПРИНЯТЫ”       Рудбой в ответ ничего не шлет, только улыбается сам себе глупой широкой улыбкой и просит Диму заменить пиво из заказа Светло на другое. Ну и про так и не убранный бокал напоминает.       Он не идет знакомиться, но обещает, что в следующий раз – обязательно. А сегодня… сегодня просто неудачный день, да.       Чтобы не натворить больше никакой херни, Ваня уходит наверх, домой. Дела сами собой не сделаются, замечания по пожарной безопасности сами собой не устранятся, проблемы сами собой не решатся, а разглядывания Светло и его друзей вряд ли чем-то помогут.       Правда сделать слишком уж много всего полезного Рудбой не успевает. Он только запускает поисковик, чтобы заглянуть в законы и всякие нормативы, когда звонит Храмов и говорит, что скинул фотки со дня рождения. Ваня с ним немного болтает, обмениваясь новостями, пока заглядывает в почту и скачивает архив в облако. Сначала он решает не отвлекаться, посмотреть фото потом, но все-таки открывает папку.       Бар на снимках выглядит немного дико, но чертовски правильно. Ярко, совсем не вылизано, честно. Так, как Рудбою нравится больше всего. Да, без высокой идеи и строгой стилизации. Да, неподходяще для страниц глянца про интерьеры и дизайн. Но охуенно. Серьезных фоток почти нет. Бухие, счастливые лица, сам Ваня с пиздецом на голове, зато в короне. Парни за стойкой, Ян и Юрка в обнимку. Светло. Рудбой зачем-то ищет его на всех кадрах, проверяет, вписывается ли он в обстановку. И понимает, что да, вписывается идеально: выглядит как неотъемлемая часть бара, впрочем, как сам и Ваня. На одном фото он наливает коктейль, и Рудбою даже так видно, что рецептуры там и близко нет. На другом Светло спорит о чем-то с Букером, опять о своих философах, наверное. А вот третье Ваня закрывает, щелкая по крестику так быстро, как только может, но это плохо помогает. А прежде чем открыть фото снова, закуривает.       Смотреть на снимок через сигаретный дым проще, но щекам все равно становится жарко. Этот момент Рудбой помнит. Перед игрой, когда Светло ныл, что хочет помощи и подсказок, но получил только бумажный цветочек на удачу. Ваня видит, что на фото он сам уже прилично пьян, да и Светло, кажется, тоже. А еще они почему-то так смотрят друг на друга, словно рядом вообще никого нет. Словно вот эта ебаная розочка какое-то волшебство на двоих. У Рудбоя глаза с привычным, будто обдолбанным, широким зрачком, но чуть ли не светятся от нежности и счастья. А у Светло на губах неуверенная улыбка и легкий, еле-еле заметный румянец на щеках. Это пиздец.       Ваня пишет Храмову, чтобы тот фотки пока никому не скидывал. А сам судорожно просматривает остальные снимки и громко матерится. Кадры, где они со Светло вдвоем, рядом, выглядят… Рудбой сказал бы, что охуенно, если бы не был сейчас в состоянии, близком к панике. На них столько неприкрытой откровенной симпатии друг к другу, заинтересованности, взаимного притяжения, химии и чего-то еще необъяснимого, что Ваня готов сгореть со стыда. Даже если они не общаются на фото, то все равно есть какие-то жесты, маленькие, почти незаметные, но важные. Вот тут он касается руки Светло самыми кончиками пальцев, хотя разговаривает с Яном. Вот тут – снимает пеструю ленту серпантина у него с плеча. А на следующем… на следующем Рудбой показывает, как надо правильно наливать пиво. Но Светло на пиво похуй. Это так неприлично очевидно, что неловко становится: он смотрит не на стакан, не на кран, а на их переплетенные пальцы, ярко и счастливо улыбаясь.       У Вани к себе очень много вопросов. И к Светло, честно говоря, тоже.       Он к чертям закрывает программку для просмотра, потом на всякий случай еще и комп вырубает. И пытается хоть одну ебучую мысль сформулировать. Да, он был рад, что Светло тогда остался на вечерину. Да, игра вышла, благодаря ему, охуенная, потому что обычно все тупо нажирались на третьем круге, а не пытались что-то отгадать. Да, оформил зал он, конечно, от души. Но блядь. Рудбой не должен выглядеть рядом с ним… так. И Светло, сука, тоже не должен смотреть вот так, улыбаться, ловить каждое слово и каждое движение. Светиться, блядь, от счастья, потому что ему розочку из салфетки за ухо заправили.       Наверное, так чувствует себя ребенок, когда из рассыпанной горы деталек Лего он наконец-то собирает охуетительный здоровый замок, в котором двигаются створки дверей и даже мостик через ров опускается. Удивление, понимание, ощущение чуда и много-много вопросов, главный из которых “да как так-то?”. Ваня очень, очень растерян. Он прокручивает какие-то моменты их со Светло общения, вспоминает собственные чувства и эмоции, собирает их в кучу. И тянется за очередной сигаретой.       Все подъебки и встревоженность парней становятся пусть не сильно понятными, но хотя бы объяснимыми. Если со стороны они со Светло выглядят так, как на фото, то… это пиздец. Да. Это настоящий пиздец.       Можно, конечно, отмахнуться от всего. Сделать вид, что у Рудбоя таких друзей-знакомых, от которых эмоций через край, полно. Что Светло просто приятный тип, с которым много общего. Что все нормально. Ну подумаешь, Ваня – хуй знает зачем – помнит его любимые фильмы, треки, сорта пива и даже рецепт супа, блин. Это ведь в порядке вещей, правда? А чужой запах, смешанный из свежей туалетной воды и сладкого цветочного то ли геля для душа, то ли шампуня, он может описать до малейших нот, потому что память хорошая. Все очень легко объяснить, если захотеть. Все, пожалуй, кроме сегодняшнего дня.       Именно тупая, неоправданная ревность, вспыхнувшая сегодня, добивает Рудбоя окончательно. Он ведь взбесился не из-за ссоры, не из-за того, что Светло полез не в свое дело, нет. Он взбесился, когда увидел вот эти дружеские обнимашки и прикосновения через стол. Ваня приревновал. Конец истории.       У Рудбоя возникает навязчивое желание побиться головой о стену. Чтобы включить наконец-то мозги и решить, что делать дальше с такими отличными открытиями. Сейчас это все очень не вовремя. Очень. Ему нужно думать о баре, о студии, искать какие-то пути, как отстоять помещение, не пустив при этом себя и Леху по миру. Думать, блядь, головой, а не втрескиваться по уши. В Ванечку Светло. В чуточку долбоеба, философа, отличного друга. В мужика, ебаная ты жизнь!       Ваня пытается не тонуть в этом еще глубже, но получается плохо. В башке словно открылись какие-то шлюзы, которые до этого момента сдерживали неудобные странные мысли. Думать, представлять, надеяться на что-то. Ведь Светло… он тоже? Так хочется снова зарыться в фото, проверить, убедиться, но Рудбой себе не разрешает. Не вовремя. Очень.       Как, просто как можно было так проебаться и не заметить зарождающуюся симпатию? Как Ваня упустил этот момент, когда были шансы что-то исправить и дать заднюю? Сейчас-то все, поздно пить текилу. Рудбою, с его зацикленностью на привычках, любимых вещах и людях, проще теперь голову отрубить, чем выбросить оттуда Светло. И ведь не замечал за собой никогда подобных пристрастий! А тут – на, получите хуем по лбу и распишитесь.       Ситуация вырисовывается настолько нелепая, что против воли пробивает на смех. Ваня просто понятия не имеет, что делать. Подкатить с привычным “привет, киса, что пьешь, давай угощу” вряд ли выйдет, учитывая, что Светло и так бухает в Ванином баре почти бесплатно который месяц. Пригласить на свидание? Ага, в кино, еще раз, только теперь с попкорном и на задний ряд. Как это вообще делается у двух мужиков, блядь?       Рудбой ловит себя на мысли, что даже представить такой вариант, в котором Светло его посылает, не может. Знает просто, чувствует, что это не игра в одни ворота. Но еще Ваня знает и другое. Что Светло верит в него, в то, что он победит всех, сука, злодеев, спасет бар, откроет охуенную студию. Но вдруг не выйдет? Вдруг Рудбой все проебет, и свое дело, и человека, который очень-очень нравится? Хорохориться и выебываться можно долго, но если Москвина дожмут, он не станет жертвовать всем своим бизнесом ради Вани и будет прав. А, получив соседнее помещение, выдавить Рудбоя тоже труда не составит.       Сложно. Все слишком сложно. И не вовремя, он уже говорил, да? Это сейчас для Светло Ваня преуспевающий владелец бара, весь из себя такой цельный, крутой и красивый, способный горы свернуть ради любимого дела. Но в действительности все не так. Стоит Рудбою потерять почву под ногами, он сразу растеряет всю свою крутизну и цельность. Было уже, проходили, спасибо. Он еле сгреб себя целиком после того, как со сцены и от Мирона ушел. С еще большим трудом собрался и начал с чистого листа, когда пришлось похоронить мечту об учебе в Польше и счастливом браке. Ваня же помнит себя тогда, отлично помнит. Он не может сейчас подвалить к Светло, предложить ему… что-то, а потом рассыпаться на куски у него на глазах, превратиться в моток оголенных нервов и сгусток ненависти ко всему миру. Нахуй. Рудбой не станет этого делать. Не сейчас. Сначала он все разгребет, обязательно. А Светло… Пусть, значит, побудет дополнительным стимулом.       Наверное, кто-то, отвечающий за ноосферу, заимел на Ваню зуб именно сегодня. Рудбой только успокаивается немного, приводит скачущие мысли в порядок, когда раздается сигнал сообщения.       “СПУСТИШЬСЯ?”       Сердце, которое вполне нормально реагировало на смс от Светло еще вчера, предательски подскакивает и заходится бешеным стуком. Ваня сообщение не открывает, смотрит на него через уведомления и честно думает просто проигнорить, ответить потом, мол, прости, поздно увидел. Но тело действует само по себе. Тушит сигарету в пепельнице, встает со стула и подходит к зеркалу. Рудбой приглаживает торчащие в разные стороны волосы и думает, что пора бы покраситься во что-то бодренькое, может, по полбашки в разные цвета, почему нет. Светло, конечно, будет стебать его примерно всю жизнь и немножечко дольше, но это нормально. Он и так Ваню вечно стебет, тролль.       Спускаясь по лестнице к служебному входу в бар, Рудбой себя мысленно хвалит. Да, вот так держать, просто сохранять те отношения, что и раньше, не раскисать, не загадывать, не гнать лошадей. Пусть просто все идет своим чередом, сначала дела, а потом попытки замутить с мужиком. Звучит как отличный план.       Только вот все благостные и разумные мысли испаряются, когда Ваня заходит в бар. Светло не один, он со Славой. Сидят за стойкой, пьют пиво. Которое Рудбой, между прочим, выбрал не для всяких там Гнойных. Волна раздражения поднимается неотвратимо и стремительно, окатывает с макушки до пят и смывает все с трудом обретенное спокойствие. Но потом Ваню замечает Светло. Он пытается выглядеть строго, наверное, брови хмурит, какие-то асимметричные движения своим лицом делает. Только это все бесполезно. Потому что Рудбой вдруг настраивается на его волну, видит и радость, и вот ту самую симпатию и заинтересованность. Он чувствует, как славы перестают иметь значение. Все решения “подождать, подумать, не торопить события” больше не кажутся такими мудрыми. – Ты пришел! Я уже думал, что ты решил меня бросить насовсем. – А так можно было?       Они некоторое время препираются, как обычно, сыпят бессмысленными фразами. И Ваня понимает, насколько сильно он уже зависим, как он уже подсел на Светло и его хитрые глаза, на шутки на грани фола, на бесцеремонность и уверенность в собственной охуенности. – Привет. Я Слава. – Да, я знаю. Иван. Можно Рудбой. – Ваня выныривает из обычного трепа со Светло и замечает, наконец, с каким веселым удивлением пялится на них Гнойный. – Да, я знаю. Легендарная личность. Фаллен все уши про тебя прожужжал. Эй! – Слава уворачивается от Светло, когда тот пытается двинуть ему по ребрам, видимо, чтоб замолчал. – Фаллен? – Ванечка. – Ну да. Ванечка. Конечно.       Светло возмущенно смотрит на друга и, на удивление, молчит. Он даже выглядит чуть смущенным, глаза таращит в бокал с пивом, как будто там есть что-то интересное.       А вот Слава на Рудбоя смотрит. Внимательно так, пристально и изучающе. Наверное, остается не слишком доволен увиденным, потому что легонько хлопает Ваню по плечу, быстро приобнимает Светло и сваливает, попрощавшись. А, может, потому и свалил, что решил их вдвоем оставить.       Рудбой, изменяя своим привычкам, решает не идти за стойку, а садится на освободившийся высокий стул. Смотреть на бар с этой стороны непривычно, и Ваня крутит головой по сторонам с внезапным интересом, но с привычной теплотой где-то в районе солнечного сплетения. – Я не думал, что Славка так быстро сбежит. Хотел вас познакомить. – Только со Славкой? – Рудбой надеется, что ревнивые нотки в вопросе слышны ему одному и что Светло, занятый какими-то своими мыслями, не заметит. – А с кем еще? У меня кроме него толком и нет никого здесь, ну Мишаня еще, но его ты видел. – Так это были смотрины? Кажется, не очень удались.       Светло вскидывает глаза. Он выглядит растерянным, хмурится так, что между бровей глубокая морщинка намечается. Ване ее хочется убрать, разгладить пальцами. – Ты пиздец какой странный сегодня. – Я знаю. Сложный день. – Протянуть к ладони Светло свою руку страшно. Но Рудбой справляется. Он оттопыривает мизинец, легонько трогает им чужие пальцы. – Мир? – Мир.       Димас снова что-то задвигает про детский сад и ставит перед Ваней пиво. Светло тихо смеется, но перемирие принимает. Они так и сидят, сцепившись мизинцами, а у Рудбоя в животе становится тепло-тепло и в груди тесно. Он слушает истории про суровые хабаровские будни, пьет вкусное пиво, почти что держится за руки с мужиком, на которого, кажется, всерьез запал, и чувствует себя до неприличия счастливым.