Философы, бирдекели и капелька страстей

      Ваня бросает взгляд на экран, отмечая, что пришел, естественно, рано, хотя и не собирался. И Рудбоя, конечно же, как назло нет, хотя обычно он тут или где-то совсем рядом и никуда не пропадает. А сегодня вот – нет. Вообще, в последнее время Рудбой странный. Он странно себя ведет, странно выглядит, странно смотрит и даже разговаривает. Не то чтобы Ваню это не устраивало, нет. Ему похуй так-то. Да и уж если кого из них и можно назвать чудиком, то явно не Рудбоя. И пусть лезть в чужую башку с попытками что-то там прознать – затея так себе, но Светло зачем-то жадно фиксирует все эти изменения, вроде бы и незаметные, но такие очевидные, если знать, куда смотреть. А он знает. Почему-то.       А еще Рудбоя стало очень много, в его, Ванином, личном пространстве. Они как-то оба вдруг просто берут и выпадают из жизни, залипают друг на друге, полностью игнорируя окружающих. Иногда это шуточки, понятные только им двоим, иногда – яростные споры про музыку или фильмы. Может, это важная дискуссия, что круче – пюрешка или картошка ломтиками, и как можно любить холодец, например. А бывают моменты, когда Рудбой просто заебывается и говорит тихим уставшим голосом “расскажи мне что-нибудь”. И Светло рассказывает. Несет бессмыслицу или критикует современных философов, потому что они полная хуйня по сравнению с отцами-основателями, травит истории, которые никогда не случались, про страшных хабаровских бандитов и работу вэбкам-моделью. В общем, Ваня просто пиздит часами, останавливаясь только для того, чтобы пивом горло смочить, а Рудбой занимается своей нудной работой, копается в бумагах и счетах, но слушает, кивает. Улыбается, смеется иногда и отпивает из Ваниного бокала, потому что кроме него, конечно же, в баре посуды нет, ага.       В те короткие минуты, когда Светло осмеливается задуматься, он говорит себе: наверное, все дело в проблемах с баром. Рудбой от нервов двинулся кукухой или просто пытается отвлечься, но версия слабенькая. Потому что Ваня где-то в глубине души или не души, а чего-то другого, знает, что дело совсем не в баре. Как будто знает правильный ответ, потому что он плавает на поверхности, только, сука, глаза открой и посмотри, но упрямо пялится в противоположную сторону. Вместо этого – треп часами, общее личное пространство и рудбойрудбойрудбой.       Ваня раздраженно смотрит на пустой вордовский лист, но от его взгляда статья, которую нужно сдать через два дня, не появляется. Как и мыслей, правильных и подходящих для публикации, тоже. Если бы Светло дали карт-бланш, он бы уже накатал трактат о тяготах малого бизнеса в России-матушке и зажравшихся бизнесменах, отжирающих помещения у хороших парней. Хотя и статейка про то, какие в тихом центре Питера встречаются уютные пиздатые заведения с классными и нестандартными владельцами, вышла бы тоже неплохой. Или просто – интервью с молодым предпринимателем Иваном Игоревичем Евстигнеевым (Рудбой не говорил, Ваня сам в документах подглядел), длинное, с фотками обязательно, с музыкальными рекомендациями и вечным ворчанием про хуевый вкус. Ваня безнадежно выдыхает, ставит цифру “1” с точкой, хотя есть такая волшебная штука, как маркированный список, и произвольно тычет пальцем в клавиатуру.       Протолкнуть статью про Рудбоя в журнал “Современная философия” вряд ли получится, а кроме него в мыслях у Светло ничегошеньки нет, разве что колючие и одинокие кусты перекати-поля. Созерцание стен тоже не очень-то помогает, но вот на глаза попадается афиша какого-то мудреного кинофестиваля, прошедшего в ебенях в позапрошлом тысячелетии, и Ваню осеняет. Он представляет, что пишет не статью, а заполняет эфир Рудбоя своей любимой философской болтовней, но так, чтобы тому было интересно и понятно. Пальцы порхают по клавиатуре сами по себе, слова складываются в ехидные фразы и предложения, пока только в набросок, не больше, но Светло ловит привычный азарт. Когда знаешь, что хочешь написать и сказать, еще до того, как первую букву предложения ставишь. Да, мат придется убрать и жаргонизмы всякие, причесать и привести к более строгому языку, но это ничего, все равно вкусно выйдет. Надо будет еще полазить по поисковикам, порыться, да Рудбоя потрясти, может, посоветует что-то дельное. Стоп. Хватит. Никаких Рудбоев!       Ваня ведет затекшими плечами, ерзает на уставшей заднице, а потом резко вздрагивает и больно бьется локтем о стол. Кто-то щекотно дует ему прямо на голую шею, туда, где воротник толстовки уже заканчивается, а волос еще нет. Он резко оглядывается и тут же, не успевая прийти в себя, тонет в Рудбое. Можно было догадаться, блядь. В этом баре некому больше вот так к Ване подкрадываться и пускать толпы мурашек по позвоночнику глупыми поступками и теплыми взглядами. В животе уже привычно теплеет, и Светло улыбается в ответ, захлопывает бук, не глядя, и разворачивается к Рудбою всем корпусом. – Из-за тебя я сломал локоть. – Не очень-то похоже. – Ты врач? – А вдруг? – Рудбой смеется, улыбается как-то особенно тепло, так, что вокруг глаз у него расползается сеть тонких морщинок, а на лбу, над бровями, появляются глубокие складки. – Отвлек тебя? Извини. Ты так увлеченно что-то строчил, что я не удержался. – А, пустяки. Статью сдавать скоро. – Действительно – пустяки. – Ты же меня сам позвал. Так что давай, отвлекай.       Про “сам позвал”, кстати, истинная правда. Ваня и так бы пришел, как приходит каждый день уже… сколько? Полгода почти? Но Рудбой вдруг написал с утра “когда придешь сегодня? у меня на тебя планы”, а Светло чуть не пошутил в ответ про еще слишком раннее время для гомосятских вопросов, но струсил в последний момент, застеснялся как-то. Напечатал нейтральное “ок, после обеда”. И приперся, конечно же, раньше, когда Рудбоя не было. Хорошо хоть ноут взял с собой и даже что-то родить умудрился. – А про что статья? – Вопрос звучит не как проявление вежливости или попытка поддержать разговор. Рудбою интересно. Он заглядывает через Ванино плечо, хотя бук уже стоит закрытый и увидеть там точно ничего нельзя, потом опять улыбается и делает какое-то такое лицо, глупое и чуть-чуть милое, что Светло вдруг окончательно теряет волю.       Ваня точно знает это чувство, но не может его ухватить и опознать. Когда ты пытаешься понравиться, завоевать человека не для каких-то своих целей, а просто… чтобы понравиться. Не разочаровать слишком простой, не ультрамодной одеждой, не нагнать скуки занудной историей, не потерять внимание из-за желания поделиться задумкой статьи. Блядь. Светло плевать сейчас, сколько у него будет халявного пива и хорошего вайфая, он, впервые за долгое, долгое время, боится облажаться. Ведь Рудбой смотрит так заинтересованно, как будто ему правда не похуй, что там Ваня опять сочиняет по теме, которая тысячу раз уже кем-то пересказана. – Это будет… – Он теряется, он уже лажает. А Рудбой, сволочь, не помогает, зачем-то кладет свою тяжеленную ладонь на Ванино плечо и слегка сжимает. – Мне правда интересно. – Ладно. Пока это задумка. “Какие современные фильмы могли снять классические немецкие философы”. – Оооо. – Рудбой удивлен, но не разочарован, нет. Он легонько прикусывает правый уголок губ, похоже, что-то прокручивает у себя в голове, а потом кивает, состроив серьезную гримасу. – Звучит… – Я знаю. Это набросок. Пока только Кант хорошо идет. Знаешь, весь этот дуализм и борьба с самим собой – очень благодатная тема. Хотя нет! Погоди-ка... точно. – Ваня наконец-то находит силы отвлечься от Рудбоя, потому что мысль надо срочно записать. Он бормочет себе под нос, но знает, что его слышат. – Дай мне три минуты. Я запишу, пока не забыл. – Сколько угодно. Я подожду.       Рудбой действительно ждет. Садится напротив, подпирает рукой щеку, смотрит внимательно-внимательно. Ваня пишет не предложениями, а короткими тезисами, потом оформит нормально, пока – только чтобы не упустить ебанутую параллель между Фейербахом, “Аватаром” и современными диснеевскими фильмами. Посомневавшись, все же добавляет тыкверовскую “Лолу” по соседству с Фихте, но связка бег-действие, пожалуй, слишком буквальная и неизящная. За основу линии Шеллинга проще всего взять единство и борьбу противоположностей: там есть, где разгуляться. Если ввернуть туда страдалицу Малефисенту, то получится красивое возвращение к Диснею с Фейербахом, а там – вуаля, общность немцев в действии. Наконец, Светло выделяет жирным шрифтом “Гарри Поттера” и “Властелина колец” – просто, чтоб не потерять идею на будущее, не к этой теме, а, возможно, к следующей, что-то про сверхчеловека в культовых произведениях, которые стали культовыми фильмами, и сохраняет документ. А потом поднимает глаза.       Под взглядом Рудбоя становится жарко, сложно, неловко… Как-то. Тесно в собственной коже и в собственных мыслях. Ваня поправляет волосы, чтобы перевести дух и на пару секунд спрятаться от какого-то тяжелого внимания. Рудбой тоже пользуется передышкой – моргает часто-часто, легонько ведет носом, словно принюхивается. Хотя Светло знает наверняка, что этим жестом он прячет смущение. Откуда знает? Да хуй его разберет. Оттуда же, откуда знает и остальной миллиард мелочей, делающих Рудбоя Рудбоем. – Мне потом нужна будет твоя профессиональная консультация. – Ванин голос звучит слишком сухо и официально, особенно учитывая то, сколько внутри сейчас бурлит какой-то странной херни. Он улыбается, чтобы смягчить слова. – Упомяну тебя в статье как приглашенного кино-консультанта. – Без проблем. Стану знаменитостью и крутым парнем. Заведу себе умных начитанных поклонников в среде философов. – Эй, нельзя быть таким тщеславным! У тебя уже есть умный и начитанный поклонник в среде философов! С тебя достаточно.       Рудбой почему-то коротко стонет, утыкается лицом в ладони, ворчит там что-то себе под нос. А Ваня ругает себя за любовь к двусмысленным шуточкам, но так, не очень. Все-таки нет ничего круче, чем смущать людей и ставить их в неудобные положения. Рудбою хватает нескольких секунд, чтобы прийти в себя. Он садится нормально, откидывается на спинку диванчика и коротко облизывает губы. А потом награждает таким взглядом, долгим и провокационным, что у Светло, кажется, температура на пару градусов подскакивает. Ваня давится воздухом и чувствует себя жалким бестолковым кроликом, которого сейчас сожрут, а он за это еще и спасибо скажет. – Поклонник-философ – это отлично.       Вот это Светло и имеет в виду, думая о странном Рудбое! Это не он должен сбивать людей с толку и смущать, шутить на грани фола и делать вот это все! Это его, Ванина, работа. А работа Рудбоя – теряться, тупить и вестись даже на самые прозрачные подначки. Что-то явно идет не так. Явно! – Кажется, я тебя разбаловал. – Даже для самого Светло фраза не звучит едко или саркастично. Она звучит… кокетливо, блядь. Ване хочется вмазать себе по лицу. – Мне тоже так кажется. – Рудбой наконец-то отводит свой невыносимый взгляд, недолго изучает зал и клиентов, а потом он снова смотрит на Светло, но уже нормально, с привычной мягкой улыбкой. – Закончил? Хочу тебе кое-что показать.       Ваня рассеянно кивает, а потом терпеливо ждет, пока Рудбой сходит на кухню, закинет в рюкзак несколько бутылок пива из большого холодильника за стойкой и набросит куртку.       Сначала Светло думает, что они куда-то поедут или хотя бы пойдут прогуляются, но Рудбой удивляет: выходит и идет вдоль окон бара к противоположной стороне здания. Вход в подъезды со двора, Ваня это знает уже, а вот куда ведет неприметная тяжелая дверь, не очень понимает. Но потом, когда Рудбой достает из кармана связку ключей, картинка складывается.       В помещении сыро и темно, и оно не выглядит хоть капельку обжитым. После короткого щелчка выключателя под потолком вспыхивает тусклая лампа, озаряя голые стены с остатками какой-то отделки и дощатый пол. Рудбой отдает Ване звякнувший бутылками рюкзак и на пару секунд скрывается в соседней комнате. Когда возвращается, у него в руках обшарпанный стул и кресло-мешок темно-серого цвета. – Откуда у тебя ключи? Вы разобрались? – Еще не задав вопрос, Светло знает ответ: Рудбой не выглядит хоть сколько-то довольным, скорей слишком спокойным и решительным.       Они оттаскивают какой-то ящик от окна, расставляют на нем пиво и нехитрую закуску из бара и устраиваются. Ваня отвоевывает себе мешок, конечно же. – Они давно у меня. Леха отдал, чтоб я мог присмотреть, если что. Ему-то мотаться далеко, а я здесь за стенкой.       Рудбой рассказывает, что тут была и какая-то сувенирная лавка, и чайный магазинчик, еще какая-то лабуда, типа экспресс-кредитов, но никто не прижился. Светло видит, как сложно ему даются слова, как он сначала думает, что именно сказать и не ляпнуть лишнего. Но потом расслабляется, начинает рассказывать всякие истории, как под видом чая продавали что-то запрещенное, а кредитную хрень вообще однажды подожгли. Ваня не перебивает, послушно смеется, даже если Рудбой шутит не всегда смешно, задает вопросы, ответы на которые не очень-то его интересуют, и вдруг понимает.       Он вспоминает это чувство, которое не мог узнать чуть раньше: желание нравиться. Он учился тогда в девятом классе, и многие пацаны уже успели помутить с девчонками, а Светло только отфыркивался и ржал со своих враз тупевших друзей. Но потом, осенью это было, в самом начале первой четверти, Ваня вдруг заметил, какая красивая, оказывается, Танюха – девчонка из десятого, или “А”, или “В”, он не помнит уже. У нее был серьезный взгляд и ладная аккуратная фигурка, отличное чувство юмора и диктаторские замашки. Блин, Ваня тогда ломанулся записываться в команду КВН, которой Танюха руководила своей жесткой рукой, из штанов выпрыгивал, чтобы понравиться ей, чтобы получить сдержанное скупое одобрение. Светло тоже тогда долго не понимал, зачем все это делает, зачем таскается на репетиции вместо тусовок за гаражами, зачем ночами выдумывает смешные шутки, сценарии и новое название команде, с которым – непременно – они всех нагнут. У них ничего не вышло, конечно же, но сох по ней Ваня долго, год почти. Сорвал даже одну игру, хорошо, что школьную, а не городскую, потому что увидел, как Таню домой провожает какой-то взрослый уверенный чувак, которому Светло со своей щенячьей влюбленностью в подметки не годился.       Времени прошло дохрена. Были с того времени, естественно, романы и отношения, были даже чувства вроде серьезные и попытки в семью с общими кастрюлями и комнатой. Но вот это поглощающее и жутковатое чувство – когда все что угодно сделать готов, чтобы тебя выделили из многих, одобрили и заметили, – оно навсегда осталось с той, первой, любовью. Все, что было после, начиналось иначе: Ваня вырос и набрался наглости и самоуверенности, смело подкатывал к понравившимся девочкам и почти никогда не получал отказа. А сейчас, глядя на то, как Рудбой изучает стены и ревниво жалуется, как всякие придурки такое отличное помещения загадили, Светло вспоминает, как это, когда весь мир стягивается до одного единственного человека и его мнения. До желания в лепешку расшибиться, лишь бы сделать его счастливым.       Так просто? Никаких ебаных дуалистических проблем и метаний? Никаких миссий по нахождению своего “Я” через помощь другим? Никакого нового этапа познания мира через призму волнений за близких? Просто… влюбленность? Серьезно, блядь? Вот это вот – давай подержимся за ручки, потому что ты красивый и хорошо пахнешь? Молодец, Ванечка. Просто молодец. Отлично разбираешься в себе и своих мотивациях.       Светло в таком ахуе от своей тупости, что совершенно забывает, что находится не один. Рудбой вроде повторяет какой-то вопрос, а потом хмурится и машет у Вани ладонью перед лицом. – Я что-то не то сказал? Ты где завис?       А Ваня не завис. Ваня – наоборот. Он смотрит на Рудбоя, знакомого уже до каких-то самых-самых незначительных мелочей, и видит его совсем другими глазами. Как будто купил новый дорогущий телефон, прогонял с ним полтора месяца и только потом догадался снять заводскую защитную пленку с экрана. И прозрел. Увидел яркие цвета и краски, перестал цепляться пальцами за неровный краешек плотного пластика. Маааамочки.       Оказывается, Рудбой красивый и горячий, охуенный и темпераментный, пусть и держит все свои эмоции в кулаке. А еще он впечатлительный и чуточку сентиментальный, но скорее шею кому-то свернет, чем признается в этом. Он прячется в своей продуманной размеренной жизни, но сам же испещрил все барьеры трещинам, как только подпустил к себе Ваню Светло, безалаберного и необязательного. Все это накатывает безжалостным цунами, захлестывает Ваню, крутит и кидает в разные стороны, а потом равнодушно вышвыривает на берег. Прямо к Рудбою под встревоженный взгляд. – Ты что-то спросил? Извини. Я… – Все нормально? Ты странно выглядишь. – Рудбой протягивает ладонь и зачем-то щупает Ване лоб. А у Светло срабатывают какие-то ебучие инстинкты: он хочет запрокинуть голову чуть-чуть, чтобы чужие пальцы скользнули в другую сторону, может, в волосы, может, наоборот, ниже, к шее. Вот бы Рудбой охуел. – Ничего. Все отлично, правда.       Они оба застывают на какое-то время, молча пялятся друг на друга. И Рудбой вроде уже собирается что-то сказать, даже рот открывает, но передумывает. А Ваню кидает в жар, от затылка до самых пяток. Он пугается, что вот это все наговорил вслух: про свои эмоции и желания, про пленку на телефоне и нихрена не философские метания. Но Рудбой-то все еще здесь, сидит, а не убегает с криками к своим работничкам, которые каким-то хуем все прознали до того, как сам Светло. Только взгляд первым отводит, закидывает горсть орешков, громко их пережевывает, затем запивает приличным глотком пива. Горлышко бьется о его зубы с неприятным звуком, а Рудбой морщится и выдыхает тихое раздраженное “да блядь”.       Ваня с ним совершенно согласен: да блядь. Потому что, оказывается, у Рудбоя красивые зубы – ровные и крепкие. Сейчас-то не очень видно, освещение хуевое. Но Светло вспоминает все разы, когда ему удавалось рассмешить Рудбоя до громкого хохота. Или выбесить его чуть ли не до рычания, когда он скалился, словно горло хотел перегрызть. Наверное, и в постели он не прочь покусаться, да? Об этом думать совсем не стоит, но Ваня не может себя остановить. Местечко, куда Рудбой сегодня подул, вспыхивает фантомным сладким ощущением, острым, на грани боли, как от укуса. Словно туда не легкое движение воздуха пришлось, а прикосновение крепких зубов. А еще приятная тяжесть от чужой ладони на плече вспоминается очень явно и почти ощутимо, охуенно так. И у Светло от собственной неуместной глупой фантазии просто голова идет кругом.       Он заливает в себя полбутылки пива, даже не заботясь, что оно льется мимо и затекает под ворот толстовки. Лишь бы хоть чуть-чуть мысли в порядок привести, не дать себе скатиться в идиотское, совсем-совсем несвоевременное возбуждение.       Ваня заставляет себя подумать о Рудбое… не как о Рудбое, в которого он, оказывается, втрескался, а как о друге с хуйней в жизни, с проблемами с любимым детищем, с риском остаться без бара, без студии и без мечты, которая держит на плаву. Все остальное – потом. Успеется. И пофантазировать, и отпустить мысли, и эмоциям волю дать. Не сейчас. – Прости, пожалуйста. Немного увлекся статьей своей. Но сейчас я слушаю. – Ване важно, чтобы Рудбой поверил. Чтобы рассказал и поделился тем, чем собирался. Чтобы не натянул свою дурацкую броню человека, у которого все путем. – Да ладно. Это не горит, можем потом. Если прет – надо писать. – Вань. – Имя, одно на двоих, произнесенное вслух – такое привычное для себя самого и жутко непривычное по отношению к Рудбою, – вязнет на губах. – Вань, завязывай хуйню пороть. Если бы мне надо было сейчас писать статью, я бы ее писал. – Или пиздел редактору, что тебя похитила банда мармозеток, и поэтому тебе надо сдвинуть дедлайн. – Или пиздел, да. Рассказывай дальше.       Рудбой не только рассказывает. Он водит Ваню по всему помещению, показывает, как все должно быть в его студии. Что здесь будет оборудование, а вот тут, может, придется у бара небольшой кусок площади отжать, чтобы сделать не совсем клетушку, а нормальную комнату. Жалуется, что хорошая звукоизоляция стоит чуть ли не дороже всего остального, но без нее никак – жилой дом, заебут же. Ворчит из-за интернета, за который придется отвалить раза в четыре дороже, чем за интернет в баре, а подключаться к нему же не выйдет все из-за той же изоляции: вай-фай глушиться будет. У Рудбоя с собой даже есть настоящий проект в планшете, с трехмерными изображениями, с цветами и оформлением каждого помещения. Стиль почти такой же, как в баре, но только там намешано всего по чуть-чуть, а для студии все же упор на музыку.       Светло влюбляется в это все так же быстро, как принимает свои чувства к Рудбою, – безоговорочно и безапелляционно. Студия идеальна. Только тревожное ощущение, что этот разговор не просто так, что есть какое-то второе дно, кроме желания поделиться долгожданным проектом. – Ты же не за этим меня привел. – Ваня обрывает Рудбоя на полуслове. Тянет руку к планшету и гасит экран со страницей винтажного музыкального магазина, где они разглядывали винил для декора стен.       Рудбой каменеет, обводит помещение взглядом, полным тоски, и решается. Достает зажигалку из кармана и начинает ее крутить в пальцах. Светло хочется ее отобрать и расхуячить об пол. – Я пытался пообщаться с мужиком, который хочет тут все скупить. Слушать меня толком не стал. Сказал, что не его проблемы. – Вот же мудак. – У Лехи есть недели три, чтобы решить вопрос. Да и мне надо определяться. – Рудбой наконец-то поднимает на Ваню глаза. И в них так много всего, что у Светло сердце заходится лихорадочным стуком. – Блядь.       От бессилия хочется орать. И Рудбоя пнуть, чтобы не выглядел таким грустным и сдавшимся. И найти урода, которому приспичило открывать прямо тут какую-нибудь безвкусную жральню или очередной салончик красоты для очередной любовницы. – У меня есть несколько мест, которые надо посмотреть. Вместо этого. – Давай ты подождешь? Может, ему тут не понравится. Твой бар у тебя он не отберет, правда ведь? Документы в порядке! И все остальное. Если ему нужно большое помещение, он отсюда съедет рано или поздно. – Я не хочу смотреть один. – Рудбой не слышит. Он наверняка все уже продумал и просчитал, он же не долбоеб, как Ваня, который живет сегодняшним днем и ни с чего влюбляется в мужиков, прожив всю жизнь натуралом. – Составишь компанию? Мне точно будет все не нравиться, поэтому нужен объективный взгляд.       Светло в трех секундах от того, чтобы начать орать о том, насколько он необъективен. И что в студию Рудбоевскую он уже влюблен. И что не только в студию. И что тому мудаку, пусть только попробует въехать в это помещение, Ваня готов устроить веселую жизнь в духе “Одного дома”, а лучше – старого-доброго Хичкока. Только вот то большое и теплое в груди, которое Светло сегодня, наконец-то, опознал, настойчиво твердит: “Захлопни рот, нацепи улыбку и просто будь рядом”. И Ваня слушается. – Конечно, составлю. Найдем что-то такое же мрачное и крохотное, как эта халупа. Не думаю, что в Питере с этим проблема.       Рудбой вымученно смеется и сгребает пустые контейнеры из-под орешков и снеков, допивает одним глотком свое пиво и забирает пустую бутылку у Вани, пакует все в пустой пакет. – Отлично. Тут недалеко парочка мест, пешком можно. А завтра съездим. Или лучше не завтра, а после того, как ты свою статью сдашь.       На улице сразу же становится зябко и неуютно, и только там Ваня понимает, как мало в не слишком просторном помещении было воздуха и как много там было Рудбоя. На свежем воздухе держать себя в руках получается лучше, а горящие щеки приятно охлаждает осенний стылый ветерок. Хотя от более теплой куртки Светло не отказался бы. Рудбой тут же закуривает, предлагает и Ване, но он отрицательно мотает головой. Не хочется. Хочется меньше проблем и сложностей, но это, наверное, когда-нибудь в другой раз. Или в другой жизни.       Он заводит разговор о фильмах, которые ему нужно подтянуть к статье, и Рудбой азартно сыпет предложениями и названиями. Через семь минут, когда они останавливаются у несимпатичного двухэтажного здания, у Светло уже набирается штук пятнадцать вариантов, подходящих для Канта, и это, пожалуй, тянет на отдельную статью. Может, есть смысл посоветоваться с главредом? Вдруг выделит дополнительные дни и отодвинет дедлайн, услышав задумку. Он мужик хоть и с придурью, но вполне продвинутый, может оценить. И Ваней очарован чуток, что ж тут скрывать. Ну а кто нет, в принципе?       Рудбой, который не выглядит сейчас очарованным хоть кем-то и хоть чуть-чуть, мрачно осматривает окрестности. Двор-колодец, не слишком-то стандартный, с впихнутым посредине двухэтажным зданием, никаких симпатий и у Светло не вызывает. Парковаться негде, а жители домов наверняка убивать готовы, если кто-то их родненькое место под тачку займет.       Помещение все равно смотрят. Ваня сначала искренне пытается найти хоть какие-то плюсы, но Рудбой темнеет лицом с каждым словом, и в какой-то момент Светло не выдерживает. Он со вкусом проезжается по придурошной планировке и вытянутым узким комнатам, в которых разве что гробы расставлять удобно, по убогой акустике и отсутствию хоть каких-то окон, по вздувшимся полам и чему-то, подозрительно напоминающему писк мышей. Хозяин пытается возмущаться и втягивать в разговор Рудбоя, но Ваня его перебивает вопросом о цене вопроса. “Да ты ебанулся, мужик” – самое мягкое, что удается придумать, а у Светло вообще-то очень приличный словарный запас.       В этот раз от сигареты он не отказывается. Рудбой прикуривает сначала ему, а потом уже себе, рассматривает темное небо, сильно запрокинув голову. Ване после неудачного просмотра на удивление полегчало, хоть чуть-чуть выплеснул эмоции. Может, он перегнул, но, ничего и близко похожего на раскаяние, Светло не ощущает, докуривает со спокойной душой и откидывает окурок в сторону двухэтажного чудища. Ибо нехуй такие помойки за такие деньги предлагать.       А окончательно все сомнения в собственной правоте растворяются, когда Рудбой отбрасывает свою сигарету и вдруг шагает ближе. Он обнимает Ваню так неожиданно, но так правильно, что дышать становится сложно. Светло не говорит ничего в ответ на его тихое “спасибо”, только кивает чуть-чуть и обнимает тоже. И озябшие руки сует Рудбою под куртку, потому что внезапные и неудобные влюбленности – это конечно нестареющая классика, все дела, но любовь к комфорту и обаятельную наглость Ванечки Светло пока еще никто не отменял.