Философы, бирдекели и капелька страстей

      Бар после утреннего стылого воздуха кажется еще уютней. А Рудбой после проведенных порознь десятка часов кажется еще красивей. И родней. Ваня почему-то застывает на пороге, не решается зайти, мнется. Хотя на столе под плакатом Рыбчинского уже привычно стоит не одна чашка с кофе, а две.       Рудбой отрывается от экрана ноутбука, затягивается и красиво, по-киношному, выпускает колечки. Он улыбается Светло через дым и коротко кивает, приглашая за стол. Ваня ловит себя на глупом желании подойти и поздороваться поцелуем. Просто клюнуть в колючую щеку, не больше. Так же обычно делают парочки, да? Целуются при встрече? Но они, конечно, нихуя не парочка и нихуя не обычные. Поэтому Светло просто усаживается напротив, стаскивает куртку и двигает к себе чашку. Он с удовольствием обхватывает горячие бока чуть замерзшими пальцами и даже не пытается сдержать широкую, глупую наверняка, улыбку. В пепельнице пока что только пара окурков, а значит, есть еще немного времени, чтобы побыть вдвоем. – Доброе утро. – Рудбой смотрит слишком тепло и слишком откровенно. Потом тушит сигарету, немного сдвигает ноут и двумя глотками допивает свой кофе.       А Ваня почему-то громко сглатывает. И решает, что нахуй это все. Нахуй условности и никому не нужные рамки. Он привстает, тянется через стол и целует Рудбоя. Правда, не так, как собирался – коротко и в щеку – а серьезно, глубоко и вдумчиво. Стоять так неудобно и со стороны должно глупо выглядеть, но Светло это ни капельки не волнует. Да и нет никого, чтоб со стороны смотреть. – Вот теперь – доброе. – Он говорит Рудбою прямо в губы, и только после этого садится обратно.       Чтобы хоть немного спрятать идиотскую влюбленную улыбку, Ваня утыкается в чашку, отпивает кофе и только через несколько глотков понимает, что забыл про сахар. И чуть не давится. Он уже приходил к выводу, что все эти любовные делишки плохо сказываются на его интеллекте, да?       Рудбой тихо и довольно ржет, смотрит, прищурившись. Выглядит одновременно удивленно и весело, но Светло все равно прекрасно видит, насколько он заебанный и уставший. В любой другой ситуации и с любым другим человеком Ваня бы уже ныл и требовал уделить ему внимание и рассказать подробности, срочно поделиться последними новостями. Но не с Рудбоем, нет. С Рудбоем у Вани почти получается быть рассудительным и взрослым. Получается придерживать свою ебаназию на время, хотя бы до того момента, пока все чуточку не наладится. Не то чтобы Рудбой считает его пиздец адекватным и нормальным – на этот счет он вроде как иллюзий не питает. Просто последнее, чего Ване хочется, так это создавать ему дополнительные проблемы, когда их вполне можно избежать. Вот разберутся с трудностями, вот тогда – да.       Это, оказывается, совсем несложно: засовывать поглубже собственные прихоти, когда дорогому человеку нужна поддержка, а не показательные выступления с цыганочкой и медведями. Светло… нормально просто вот так быть рядом, не перетягивать на себя внимание, а молча пить кофе и пытаться угадать тихо льющуюся из колонок музыку. Ух ты.       Очередное открытие такое неожиданное, что Ваня так и допивает кофе, не положив туда сахар. Все это слишком не похоже на то, как у Светло получалось раньше, и слишком похоже на нормальные взрослые отношения. В голове почему-то крутятся интернетные мемы на тему “а что, так можно было?”, и Ваня хмыкает себе под нос.       Наверное, должно пугать и настораживать, как быстро все закрутилось. Но не пугает. Пару недель назад Ваня себе даже мечтать не разрешал, что стыдная неуместная симпатия выльется во что-то большее, чем дружба. А теперь – смело примеряет слово “отношения” на все то, что происходит.       Рудбой вдруг встает со своего места, обходит стол и усаживается рядом. И все мысли – даже про мемы – улетучиваются из Ваниной головы. Так, сидя близко-близко, целоваться намного удобней. И слаще. И увлекательней. Светло мягко, но неотвратимо накрывает. В животе тяжелеет с каждым новым прикосновением, руки уже подрагивают, в висках громко шумит кровь. Рудбой мягко толкается языком, осторожно прикусывает Ване губы, дышит жарко и загнано. А потом соскальзывает ниже, целует уже подбородок, спускается к шее. Светло только и может, что хвататься за его широкие плечи и сдерживать стоны. Очень некстати вспыхивают картинки-воспоминания, как Рудбой пришел к нему домой. Как их обоих коротило от малейшего контакта. Как сложно было не зайти далеко. Как тяжело было оторваться друг от друга.       Сейчас не легче. Нервные окончания отзываются на малейшее движения чужого языка, воздух становится слишком вязким и с трудом поступает в легкие. Но Ваня каким-то участком мозга, чудом еще не перегоревшим, понимает, что надо тормозить. Он гладит Рудбоя по затылку, по коротким, еще не отросшим волосам, пытается что-то сказать, но выходит только какое-то невнятное мычание. И это, на удивление, срабатывает. Рудбой отстраняется и ошарашенно трясет головой, несколько десятков секунд просто тупо моргает, словно вообще не соображает, где находится. Потом снова тянется к Ване, но целует уже мягко, невесомо и очень нежно. И быстро. Преступно быстро. Когда он возвращается на свое место, Светло вроде и выдыхает с облегчением, но и разочарование скрыть не пытается. – Вот теперь – оно точно доброе. – Рудбой развязно подмигивает и смешно дергает бровями.      И Ваня почти собирается прочитать ему лекцию о том, что правильно шевелить этими самыми бровями далеко не всем это дано, но не успевает. У Рудбоя коротко пищит телефон, и он почти сразу опять закуривает, делает несколько затяжек. И пропадает в переписке.       Музыка сегодня нервная и чуть тревожная. Какая-то несовременная электронщина для интеллектуалов, Светло почти уверен, что она родом из девяностых или ранних нулевых, звучит очень уж знакомо. Название так и крутится на языке, но вспомнить не удается. Рудбой что-то быстро набирает на телефоне, сверяясь с открытым на ноуте списком, и Ваня решает его не отвлекать. Потом спросит.       Сидеть и просто таращиться глупо. Поэтому, чтобы хоть чем-то себя занять, Светло убирает со стола чашки. Относит их к мойке, сгружает рядом с залитой водой миской из-под каши. Диковинная мысль, что можно посуду и сполоснуть, какая-то уж чересчур диковинная, поэтому Ваня ее тут же прогоняет. Не так уж сильно он и влюблен, алло. Но водичкой чашки заливает, а потом долго рассматривает всплывший кофейный осадок, словно там есть что-то интересное. Когда богатое обычно воображение не придумывает ничего лучше, чем обнаружить сердечко, Светло чертыхается и все-таки споласкивает чашку. Одну. Только за собой. Не чтобы произвести какое-то там впечатление, а потому что он хорошо воспитан. Да.       Торчать за стойкой одному, когда рядом нет Рудбоя, барменов или вездесущего Коляса, Ване капельку неуютно. Так и подмывает сделать какую-нибудь небольшую пакость. Крошечную. Малюсенькую. Перелить апероль в бутылку из-под кампари, например. Знать бы еще, как они оба выглядят и чем отличаются, да. Останавливает то, что Светло откровенно лень разыскивать что-то в батарее бутылок и вчитываться в их названия. Да и Рудбой, несмотря на то, что занят перепиской, вряд ли не заметит, как Ваня шарится по полкам. Ну и, если уж говорить начистоту, после всей этой истории с ссорой, недопониманием и неделей вдали от бара пакостничать местным миньонам не сильно хочется. Они вроде как смирились с присутствием Светло и вроде как даже рады его возвращению. Скрывают это, конечно, мастерски. Но Ваню не обмануть: он прекрасно знает, как выглядят люди, сломавшиеся под весом его обаяния.       Интересная все же штука человеческий мозг. Как только с Рудбоем все более-менее наладилось, Светло автоматически смирился и с его навязчивыми работничками-неразлучниками. Как будто они идут бесплатно, в комплекте с баром и сотней пар кроссовок. Вроде приданного. Или вроде акций в “Ленте”: покупаешь жрачку и туалетную бумагу, а тебе дают наклеечки и буклетик, чтоб насобирать на кастрюльку, которая тебе никуда не вперлась. И на которую у тебя никогда в жизни не хватит терпения насобирать этих самых наклеечек. Вот так и с дружками Рудбоя: зачем тебе их дают непонятно, но отказываться невежливо.       Идея чем-то цепляет. И Ваня лезет за телефоном, вбивает в заметки и про друзей, и про акции в супермаркетах. Во времена расцвета немцев, конечно, никаких сетевых магазинов и повсеместного потреблядства не было, но при желании найти какие-то аналогии вполне реально. Он почти огорчается, что нет с собой чего-то более подходящего для записей, чем заметки в телефоне, но тут мысли зачем-то перескакивают на Мирона. Да уж. Вот на кого терпимости и системы “втрескался в Рудбоя – усыновляешь толпу ебантяев” не хватает, так это на него. Отнюдь. Если до личного знакомства у Светло к нему было нейтральное, абсолютно нейтральное отношение, то сейчас оно намного ближе к негативному. Вытягивать из Рудбоя подробности Ваня не стал и не станет, но они ему и не нужны, чтобы принять чью-то сторону в конфликте. Да, Мирон помогает. Да, назначает встречи и таскается в бар через день. Даже максимально вежливо здоровается со Светло и тянет ручонки для рукопожатия. И на это все Ваня, естественно, так же максимально вежливо отвечает: и на приветствия, и на рукопожатия. Но после каждого такого визита Рудбой пропадает внутри себя, иногда на пару минут, а иногда и на пару часов. Думает о чем-то невеселом, хмурится и выглядит таким несчастным и потерянным, что Ваня готов лезть на стены, чтобы это прекратить. И чтобы ебучего Оксимирона на пушечный выстрел не подпускать к Рудбою.       Да. Все-таки идейку про симпатии к окружению любимого человека надо хорошенько так обдумать. Слишком неоднозначно все выходит. – Это что? – Ваня так задумывается, что не замечает приближение Рудбоя. Как и то, что сам он накрутил какую-то хрень из салфетки, пока размышлял о перипетиях и сложностях дружеских отношений. – Это? – Он с удивлением рассматривает дело рук своих. И смутно вспоминает, как пасся на ютубе днями и ночами, смотрел всякие сомнительные видео, пока скучал и грустил по Рудбою. Вероятно, мастер-классы по оригами ему тоже попадались. – Журавлик? – Журавлик? Больше похоже на хер. Вот, смотри, даже мошон… – Ты ничего не понимаешь. Альтернативная методика. Андеграундный оригами.       Так-то, в глубине души, Светло согласен, что на хер похоже больше, чем на журавлика, но признаваться он не собирается. Находит под стойкой ручку и подписывает… журавлика, старательно выводя буквы. Даже кривое сердечко пририсовывает. – Да? Это что-то из Фрейда? Когда думаешь о всяком, а в итоге получаются члены и фаллические символы, хотя делал журавлика? – Знаешь что, Рудбой? – Ваня заканчивает и выставляет фигурку на банку под чаевые, на самое видное место. А потом разворачивается и складывает руки на груди. Он очень старается выглядеть грозным, но уголки губ предательски дрожат и расползаются в широкую улыбку. – Не умничай. Философия – это не твое. Твое – это вон, коктейли мешать и музычку подходящую ставить. А философские думы оставь специалистам. – А ты меня заставь.       Рудбой облокачивается на стойку, чуть-чуть наклоняется. И оказывается так близко, так рядом с Ваниными губами, что сдержаться невозможно. Светло честно старается с собой бороться, но хватает его секунд на пять, не больше. А потом тянется навстречу, жадно приникая, растворяясь в сумасшедшей нежности и мягком томительном желании. Почему-то именно так, в поцелуе, Ваня вспоминает не название группы, которая играет, а клип. Там четыре минуты кряду куда-то мчится поезд, только фон вокруг меняется. И Светло чувствует сейчас себя как этот самый поезд – его тоже куда-то несет, бездумно, но в четко заданном направлении, с которого уже не свернуть. А на фоне играет чуть монотонная затягивающая электронная мелодия. Сам бы он ни за что такую не включил, но вот так, деля с Рудбоем дыхание и поцелуи, Ваня ее почти обожает. Идеальный саундтрек.       Когда бар заполняется людьми, у Светло уже привычно смешанные чувства. Немного жаль утраченного интимного утра на двоих, но с Антоном и ранними посетителями он здоровается совершенно искренне. Потом пьет еще кофе и любуется деловым Рудбоем. Тот раздает указания, старается выглядеть грозным и серьезным, когда общается с опять опоздавшим Димой, но делает это очень уж лениво и неохотно. Затем появляется тот самый юрист Лев, которому больше подходит какое-нибудь более прозаическое имя, типа Пети или Вовы. И вот с ним Рудбой цапается всерьез. У Вани тут же появляется желание встрять. Разрядить обстановку или наоборот накалить окончательно. Чтобы доставучий Лев уже перестал гундеть и портить настроение всем окружающим. Интересно, Мирон специально выбрал самого бесящего чувака? Или так случайно вышло? Или у господина Оксимирона все знакомые такие? Ну, кроме Рудбоя, конечно же, но он не считается.       Светло допивает кофе, тратит минут пятнадцать на придумывание причины побыть в баре еще немножко, а потом еще немножко. Причина, в общем-то, одна: ему так хочется. Но сидеть на жопе ровно и наблюдать за тем, как все чем-то заняты, пока сам Ваня чуть ли не засыпает от безделья, не слишком приятно. Даже Коляс, создание совершенно бесполезное в пищевой цепи, потому что слишком тощий, сидит, закопавшись в бумаги. Так что Светло решает быть взрослым. Опять. Какой раз за сегодня? Записывать пора.       Он дожидается, когда Рудбой остается один, и идет прощаться. Будь они в каком-нибудь параллельном мире, в котором всякое мудачье не пытается отжать у хороших парней помещения под студию, Ваня заманил бы его в какое-нибудь уединенное местечко, пообжимался бы хорошенько напоследок, нацеловался бы до саднящих губ и полыхающих щек, а только потом свалил. Вместо этого Светло неловко мнется и не может придумать, что такого подходящего сказать. – Я пойду. – Да? – Рудбой снова в телефоне, но откладывает его на стойку, когда Ваня подходит. – Ты сможешь в баре вечером побыть? Часиков с шести? – Я думал попозже подгрести. Но, если надо… – На самом деле, Светло уже готов ляпнуть, что он вообще может сюда переселиться насовсем, разбить лагерь под третьим столиком. Разве что за сменными трусами-носками сгоняет домой. Но что-то в лице Рудбоя не дает сейчас ерничать и придуриваться. – Надо. Лев договорился о встрече. Я, Москвин и мужик этот. Семенов? Семенцов? Семан… Нахуй его, не помню. – Блядь. – Надо типа заключить с ним какую-то договоренность. Что он дает нам дополнительное время, мы проводим наш фест, а потом он получает помещение. – А если откажется?       Ваня жалеет о вопросе сразу же, как только произносит его вслух. И забывает обо всех остальных людях, находящихся в баре. Просто берет Рудбоя за руку, сильно сжимая его пальцы. Они холодные, ледяные почти, и заметно подрагивают. – Надо, чтобы не отказал. – Возьмите меня с собой. Я выебу ему мозг так качественно и умело, что он имя свое забудет, не говоря о помещениях каких-то. А? Охуенный план, мне кажется.       Рудбой выдыхает с тихим нервным смешком. И сжимает Ванины пальцы в ответ. Кончики уже не кажутся такими холодными. Или Светло на это просто становится плевать. – Прибережем тебя на крайний случай. Будешь моим секретным оружием. – Забились. – Я не знаю, насколько застряну. Парни сами, конечно, справятся, но… – Побуду сегодня их мамочкой. Без проблем. – Не говори так больше никогда. – Рудбой показательно кривится и смешно таращит глаза, как будто Ваня что-то ужасное сказал. Неженка, блин. Светло вполне мог сказать что-то и похуже. – Я хотел тебя попросить присмотреть за музыкой.        Ваня кривляется на каком-то автопилоте, просто мелет языком, не давая себе задумываться. И поэтому чуть не пропускает самое главное. – С удовольствием присмотрю за твоими птенчиками, пока тебя не бу... Погоди. Ты серьезно? Правда разрешаешь мне ставить музыку?       Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но Рудбой в ответ громко ржет, делает смешное перепуганное лицо и забавно округляет глаза, напоминая одновременно и сову, и оленя. – Я уже не очень уверен. Твой энтузиазм мне не нравится. – Наглый пиздеж. Еще как нравится.       Они уже не о музыке, о чем-то другом. Под пристальным взглядом Ване становится жарко и слишком хорошо. Ему хочется и спрятаться, и продолжать плавиться от чужого, такого выматывающего внимания. Проходят минуты, а, может, и часы. Рудбой с силой проводит Светло по внутренней стороне ладони, скользит дальше, туда, где вены четко проступают на запястье. Он танцует пальцами по Ваниной коже под ритм сладкого тягучего блюза, звучащего в зале. И от этой скромной, но такой восхитительной ласки просто голова кругом. Интересно, а подсобка, в которой хранят запасы алкоголя, запирается изнутри?       Удивительно, как Ване удается сохранять видимое спокойствие, поддерживать незначительный треп и веселить публику, когда единственное желание сейчас – проверять телефон каждые десять секунд. В желудок будто насыпали колотого льда, кончики пальцев подрагивают, а левая нога дергается точь-в-точь как у Рудбоя, когда тот психует. Встреча с Москвиным и хером, который положил глаз на помещение, уже давно должна была закончиться, но новостей так и нет, и Светло с каждой секундой все сложнее держать себя в руках. Но он сегодня выполняет роль хозяйки несуществующей вечеринки, так что натягивает фальшивую улыбку, здоровается с очередным завсегдатаем и кидает украдкой взгляды на часы. И добавляет еще десяток песен в плейлист, обещая, что вот эти – точно последние, а потом придет хозяин и поставит уже свою, правильную музыку. Ну какого хуя так долго, а?       Ваня с ноутом сидит у стойки, но вполоборота, чтобы видеть входную дверь, так что чуть ли не подпрыгивает, когда к нему подбираются со спины. – Ну как, тихо? – Коляс, удивительно мирный и доброжелательный, тоже успел издергаться. Он весь вечер пристает с вопросами, как будто Ване известно больше. В любое другое время Светло его давно послал бы, но сегодня терпит. – Тихо. – Я звонил. Недоступен.       Очень хочется закатить глаза, пройтись по чужим умственным способностям едкими комментариями, но Ваня себе не разрешает. Берет передышку и проглядывает плейлист, меняет местами несколько треков. – Наверное, отключил, чтобы ему не мешали особо одаренные. – Можно подумать, ты не звонил.       Ваня не отвечает. Хотя он и правда не звонил. Только написал капсом пару сообщений, оставшихся без ответа, да отправил несколько стикеров. Но не звонил. Честно.       От результата встречи зависит все. Это понимает и Светло, и Коляс с Димой, и сам Рудбой. Если этот мудак с бабками залупится и откажет, то шансов почти не останется. А вот если согласится…       Ване, наверное, должно быть немного обидно, что его план оказался забракован. Но на самом деле – нихуя. Потому как, чтобы уцепиться за простую, элементарную идею и раскрутить ее до какого-то дикого масштаба, нужно быть амбициозным, уверенным в себе засранцем. Не таким, как Светло. А таким, как Рудбой.       В Ванином же плане все было прозаично. Хлесткая статья, публикация в СМИ с помощью общих связей, помощь известных музыкантов в распространении. Шум, скандал, еще шум и еще скандал. Антиреклама, подмоченная репутация бизнесмена и нахуй больше не нужное помещение по итогу. То, что вся эта история может выйти боком и самому Рудбою, и Москвину, и тем, кто согласился бы помочь, Светло как-то не особо задумывался. Ну, наверное, потому он и не бизнесмен, блядь.       Идея не просто привлечь всех маломальских известных друзей и знакомых через соцсеточки и репостнуть информацию, а устроить настоящий, пусть и очень специфический, фест, даже сейчас, после лихорадочного и скрупулезного планирования, кажется Ване настоящим сумасшествием. Самонадеянным, наглым, восхитительным сумасшествием, которое сработает. Конечно, если Рудбою и Москвину удастся договориться, выторговать еще немного времени.       Самым простым оказалось найти желающих поучаствовать. Сработало все сразу: и сам Рудбой, у которого даже с уличными музыкантами подвязки какие-то нашлись, и Оксимирон со своей популярностью, и даже Ванины, какие-никакие, но связи. Народ отозвался так охотно, что Светло до сих пор был в ахуе. Если изначально Рудбой придумал что-то вроде музыкальных выходных с трансляциями выступлений десятка исполнителей, то сейчас это уже разрослось и превратилось в недельный марафон. Задумка, безусловно, наглая, да, но какая же охуенная. Небольшая студия, самые разные стили и жанры, лайвы и домашняя камерная атмосфера.       Завись это все только от Рудбоя, а не от кого-то еще с бабками и раздутым эго, Ваня не сомневался бы в успешном исходе ни секунды. Но, к сожалению, они живут в реальном мире, блядь, а не в мире добра и справедливости. Но Рудбой обязательно сможет все разрулить и организовать, правда. Даже если не сейчас, не в этом помещении. Даже если в этот раз придется проиграть и отступить.       Наверное, Ваня не так хорошо себя контролирует и не так хорошо держит лицо, как хотелось бы. Потому что Коляс вдруг одобряюще похлопывает его по плечу и бормочет что-то подозрительно похожее на “все будет хорошо”. Нихуя себе. Это уже как-то оскорбительно: раскиснуть настолько, что даже Коляс его утешает. Надо срочно исправлять. – А ты нашел мой подарок? – Светло оборачивается и улыбается самой очаровательной улыбкой, которая имеется в его арсенале. – Какой такой подарок? – Коляс, умничка, сразу напрягается. Недовольно поджимает губы и скрещивает руки, наверное, пытаясь стать похожим на сурового Рудбоя, когда тот кому-то прописывает пиздюлей. Ну прелесть же, а. – Отличный подарок.– Ваня кивает на фигурку из салфетки, гордо восседающую на банке под чаевые. – Сам делал.       Эх, вот ради таких моментов и стоит жить. Серьезно. Лицо Коляса бесценно. Он, конечно, пытается удержать суровую непроницаемую маску, когда берет в руки фигурку, но уголки губ упрямо ползут вниз, неумолимо придавая лицу обиженное выражение. – И что это за хрень? – Не что, а кто. Журавлик. – Почему он похож на член? – Ооо. – Ваня делает встревоженное лицо, даже рот ладонью прикрывает. – А мне похож на журавлика. Но у кого что болит, конечно. Хочешь, я тебя с кем-нибудь познакомлю, а? У меня есть парочка свободных друзей.       Коляс долго и тщательно сминает фигурку в комочек и почему-то не выбрасывает, а убирает в карман. Светло обещает себе, что при случае обязательно поинтересуется, нашлось ли место журавлиному члену на туалетном столике или в шкатулочке для особых вещей. – Горбатого только могила, да? А я ведь почти подумал, что ты ничего так мужик. Даже музыку нормальную ставишь весь вечер.       Именно в этот момент смолкают последние ноты Hockey Dad, на доли секунд воцаряется тишина, а в следующую секунду из колонок доносится душевный рык Горшенева. – Хой? – Ваня складывает пальцы в “козу”, не сдерживается, прыскает, а потом и вовсе начинает ржать.       Наверное, во всем виновато нервное напряжение, в котором Светло находится весь день, но успокоиться и перестать смеяться не получается. Он уже утирает слезы в уголках глаз и искренне волнуется, что Коляс взорвется от возмущения, но тот разворачивается и куда-то сваливает, всем собой выражая презрение. Ваня даже подумывает переключить песню, но врожденная вредность побеждает. И вообще, кем надо быть, чтобы не любить Короля и Шута?       Когда Светло переводит дыхание и готовится пойти на новый виток ржача, что-то заставляет его обернуться к выходу. И он тут же забывает и о Колясе, и о музыке, и о смехе.       Рудбой тщательно стряхивает снег с куртки и только после этого проходит за стойку. Молча наливает две стопки, одну двигает к Ване, вторую опрокидывает в себя, тут же наливает еще. Светло зачем-то принюхивается к темно-янтарной жидкости, как будто он в состоянии отличить на запах вильямсон там или джек. Но все-таки выпивает.       Дима что-то тихо у Рудбоя спрашивает, а потом настойчиво вытесняет из-за стойки. А Ваня отодвигает стул рядом с собой и терпеливо ждет. И песню все же переключает, но даже не замечает, что именно начинает играть. Когда Дима подносит к пустой стопке бутылку и вопросительно приподнимает брови, Светло отрицательно мотает головой. Рудбой же закидывается и третьей порцией и, судя по виду, готов и четвертую хлопнуть. Но Ваня не дает: тянет его за рукав, безуспешно пытаясь обратить на себя внимание.       Рудбой все же выпивает четвертую, но потом отодвигает от себя пустую стопку подальше. Уже хорошо. Значит нажираться не собирается. Правда, на Светло он даже глаз не поднимает. Рассматривает собственные руки, сцепленные в замок на стойке. А когда заговаривает, Ваня совсем не может понять его тон и настроение. – Оказался не таким говном, как я представлял. Но, знаешь, себе на уме. Типа, простите, мужики, это бизнес, ничего личного. – Отказал? – Да не то чтобы. Дал неделю на подготовку и двадцать четыре часа на сам фест. – Но… – Светло крайне редко не может подобрать подходящих слов. Но сейчас именно такой случай. – Мало же. – Мало.       Они оба молчат какое-то время, и Ваня так зол на себя и свой мозг, что именно сейчас, когда надо мобилизоваться и работать на максимальных оборотах, он впадает в прострацию. Подготовить все за неделю, оборудовать студию, настроить звук и сеть, проверить акустику и согласовать все с музыкантами? Звучит хуево, но не катастрофично. Наверное. Или да. – Придется отобрать тех, кто сможет в конкретный день. И ночью. И рано-рано утром. – Блядь, лучше бы Светло дальше молчал, честно. Вот это точно звучит катастрофично. Те, на кого основная надежда, могут не согласиться выступать в каких-нибудь четыре утра, а на ноунеймов из переходов спозаранку никто смотреть не захочет. – А еще… – Рудбой говорит отстраненно, словно не здесь находится, а где-то далеко-далеко. Голос звучит равнодушно и холодно. – Еще сказал, что, если результат его впечатлит, то он уступит помещение. Покроет мои расходы и проспонсирует, если проект выстрелит. – Но это же пиздато! – У Светло не сильно хорошо со всякими бизнесами, это правда, но даже ему очевидно, как сильно этот марафон бьет по финансам Рудбоя. Наверняка уйдет большая часть накопленного на студию, особенно учитывая срочность, с которой все придется делать. – Только не очень понятно, что его может впечатлить. – Вот именно, блядь.       Рудбой вскакивает с места и его наконец-то прорывает словами и эмоциями. Он так сильно пинает в сердцах стул, что тот падает. Ваня уже дергается, чтобы его поднять, но решает, что это подождет. А Рудбоя несет, пожалуй, впервые несет так сильно с момента их знакомства. Его почти трясет, когда он объясняет, что человека с бабками “впечатлить” может исключительно прибыль. Прибыль, которой у них просто не может быть, потому что не было такой цели и потому что выделили им каких-то ебаных двадцать четыре часа.       Откуда-то выныривает Коляс, быстро обходит занятые столики и буквально через пару минут разносит готовые счета. И Ваня вынужден признать, что хоть какая-то польза от него все же есть. Самому ему, если честно, нет дела до посетителей и того, что закрыться придется сегодня пораньше. Хотя и Рудбоя, похоже, это сейчас волнует в последнюю очередь.       Светло честно собирался дождаться, пока эмоции и психи улягутся сами собой. Но Рудбой с каждым словом распаляется все сильнее. Поэтому Ваня все-таки встает и поднимает упавший стул. Кивает на прощание оперативно расходящимся посетителям. И только потом вылавливает Рудбоя за руку, заставляет его остановиться на месте и тянет обратно на стул. Сам усаживается рядом. – Настроишь донаты, попробуешь спонсоров подключить. В первую очередь позовешь тех музыкантов, у кого есть аудитория. Мирона своего. Славка не откажет. Ты справишься. – Справлюсь? – Рудбой отвечает почти зло, агрессивно. Но сразу же сдувается, говорит тихо-тихо. И наконец-то устало и расстроено смотрит на Ваню. – Я заебался. Я не хочу высасывать бабки из того, что не должно их приносить. И отказывать талантливым ребятам только потому, что у них нет ляма в твиттере, не хочу. Все это полная хуйня. – Хуйня. – Такого Рудбоя хочется гладить по головке, говорить ему хорошие и ласковые слова. Рассказывать, какой он замечательный и умный. Жалеть. Но Светло скорей любимое издание “Критики чистого разума” сожжет. Поэтому он понижает голос и говорит Рудбою почти на самое ухо. – Я тоже много чего хочу. Например, трахнуться уже с тобой нормально, а не ебаться с твоей студией и этим долбанным бизнесменом. Но я, Ваня, взрослый мыслящий человек. И знаю, что иногда желаемое приходится подождать. Поэтому я терпеливо жду и не ломаю стулья в баре, понимаешь? – Ты иногда так меня бесишь. – Рудбой ведет плечами, слегка поворачивается к Ване так, что их носы теперь разделяют какие-то сантиметры. И улыбается вымученной, но теплой улыбкой. – Невероятно бесишь. – Можешь поверить мне на слово: если вся эта история не выгорит и нам придется искать новое помещение под студию, таскаться по городу или торчать в уголке депрессии, я буду бесить тебя еще больше. Я уж постараюсь. Терпение никогда не было моей добродетелью.       Светло тянется через стойку, чтобы взять салфетку. Он честно надеется, что в закромах его разума сохранились еще какие-то тайные знания по производству членожуравликов, но пока ничего не вспоминается. Ладно. По крайней мере, есть чем занять подрагивающие руки. Но потом происходит то, от чего все шансы на изготовление нового шедевра пропадают окончательно. Потому что Рудбой вдруг берет и коротко целует Ваню в висок. Просто берет и целует. Целует. В висок. Посреди бара, в котором уже не осталось посетителей, – спасибо и на этом – но работники-то вон, торчат, стоят с открытыми ртами. Хорошо еще на камеру не снимают. – Значит, на неделю твоего терпения хватит? – На неделю и двадцать четыре часа вполне. – Светло старается говорить сдержанно и прохладно. Но блядь. У него слишком богатая фантазия, чтобы не дорисовывать объемные цветные картинки. Как они празднуют успешный марафон. Как напиваются вдрызг и пьяно сосутся в каждом свободном углу будущей студии. Как сваливают из бара на пару дней, а, может, на неделю, и узнают друг друга заново, никуда не торопясь и ни о чем не волнуясь. Поэтому да, когда он говорит, голос подрагивает и звучит как-то слишком… кокетливо. – Так что ты справишься. – Справлюсь. – Рудбой опять это делает. Он опять чмокает Ваню в висок. А ведь у журавлика мошо… тьфу, голова, конечно же, голова только-только начала получаться. С другой стороны, Ван Гог свою “Звездную ночь” явно не в десяти экземплярах рисовал. Шедевры они такие, неповторимые. Салфетку приходится смять и зашвырнуть за стойку. И Светло чувствует, что ему нужно немножечко, самую малость, отомстить. – Я сегодня у тебя останусь.       Рудбой, который уже встал со стула, возвращается обратно. Он смотрит на Ваню непривычно темными, жутковатыми каким-то глазами. И облизывает губы. – Думаешь, это хорошая идея? – Все равно с утра сюда ехать. Ты против? – Нет. Совершенно точно не против. – Рудбой даже головой отрицательно мотает, чтобы показать, насколько он не против. Забавный такой. – А как же твое недельное терпение? Объявляешь амнистию? – Вот еще. – Светло издевательски хмыкает, тащит со стойки небольшую стопку салфеток и показательно трясет ею перед Рудбоем. – Будем журавликов учиться делать.       Ване хочется верить, что со стороны он выглядит уверенным в себе и чуточку развязным. Хотя внутренности словно вибрируют, сердце громко и заполошно стучит, а лицу жарко так, как будто Светло вздремнул на пляже в полдень. Но он с независимым видом двигает к столику со стариной Рыбчинским, чтобы подождать, пока Рудбой пообщается со своими подданными. Неделя. У них есть неделя. Чертовски мало, чтобы организовать онлайн-фестиваль длиной в сутки. Чертовски много, чтобы не сорваться и не сделать последние шаги по дороге “ой, я влюбился в мужика”. Дуализм во всем его великолепии, будь он неладен.