I’m not a man of too many faces The mask I wear is one Sting
Очень мало на свете людей, которые говорят, что думают, а не думают, что сказать. Их, таких открытых, безусловно, любят многие. Любят за то, что их не нужно разгадывать, искать причину такой скованности, как у многих других. Они — открытая книга. Некоторых же, наоборот, привлекают люди с загадкой, те, к кому нужно пытаться найти подход, прежде чем подобраться к душе. Каждому есть что скрывать. Даже если ты не человек, имеющий так много обличий, есть хотя бы одна маска, которую ты носишь. Общаясь с кем-то, ты никогда не можешь знать наверняка, стоит ли он перед тобой сейчас в той самой маске. Нельзя здраво оценить внутреннее состояние человека лишь по выражению его лица. За обворожительной улыбкой зачастую скрываются самые горькие слезы, которые каждую ночь пропитывают наволочку, оставляя после себя только соль. Кристина устала. Устала каждым утром вместе со спортивными штанами натягивать и улыбку. Устала убеждать Назиму, Фому неверующего, в том что всё просто превосходно, лучше и быть не может. Устала украдкой смотреть на профиль Анисимова, пытаясь также незаметно заглянуть в эти родные, но такие отдаленные глаза. Устала любить Свободу. Максим устал. Устал бить самого себя по рукам, ловя себя на желании обнять такую замотанную и опухшую от слёз Кошелеву. Устал просыпаться ночами от тихих, едва слышных всхлипов на соседней кровати. Устал каждый день, прикладывая для этого всё больше и больше усилий, заставлять себя ненавидеть Кристину. «Как дети малые» — сказали бы многие, увидев со стороны то, как двое, вроде бы, взрослых людей пытаются выплеснуть всю злость, которой у них априори не может быть друг к другу. Главное, непонятно зачем это всё. Виноват Макс, как кажется на первый и тысячный взгляд. Именно он придерживается своего принципа «нельзя привязываться к людям», именно он отдалил от себя Кошелеву, он просил «не любить». И так считают все, кто об этом знает. Все, кроме, разумеется, самой Кристины. Она оправдывает его везде: и в своих мыслях, и перед Назимой. Иначе и быть не может, когда до жути любишь человека. Она уже и не отрицает тот факт, что как маленькая девочка, которой она, собственно, и является, влюбилась по уши. Она может спокойно сказать об этом, если кто-то спросит. Она приняла свою болезнь и уже не пытается ничего с этим поделать. Чего не скажешь о Свободе. Он готов говорить, нет, кричать о том, что к Кошелевой у него ровным счетом ничего нет, что не болит, и никогда у них не будет так, чтобы слюна текла и сердце полыхало. Думает об этом настолько часто, что уже почти получилось убедить и себя самого. Однажды он видит на кровати Кристины блокнот, хозяйка которого несколько секунд назад скрылась в неизвестном направлении. В нем нет ни одной записи — сплошные рисунки, а на открытой страничке было то, что вот уже на протяжении всей жизни не дает Максиму покоя. Тот самый узор, который Кошелева ну никак не могла увидеть в жизни, повторенный в точности до последней закорючки. Он даже приподнимает рукав футболки, чтобы убедиться в этом и оказывается прав. Девушка будто бы срисовала этот узор с него самого. Свобода был так увлечен разглядыванием этого рисунка, что не услышал легкой поступи самого художника. — Свобода, в чужих вещах рыться нехорошо. — Кристина подбежала к скетчбуку и резким движением засунула его под подушку. — Да надо мне оно больно, нечего разбрасывать. — Кошелева была очень удивлена от такой наглости и уже хотела что-то ответить, но Максим ее перебил. — У меня один вопрос. Как?! Как ты, блять, об этом узнала?! Ты не могла её видеть. — в его голосе не было привычной злости, лишь чистый интерес и непонимание. — Мы связаны, Свобода. Как бы ты этого не старался избежать.***
Было уже достаточно поздно, когда Назима сидела на своей кровати, погрузившись в какие-то свои мысли. Кто-то уже мирно сопел, зарывшись в одеяло; кто-то, страдающий приливами вдохновения, сидел в студии — комната с кроватями была погружена в тишину. Девушка едва ощутимо проводит пальцем по птичке, красиво «порхающей» где-то в районе ребер. Назима уже давно смирилась с мыслью о своей неправильной судьбе, но до сих пор почему-то хочется плакать, плакать от безысходности и понимания того, что, возможно всё с её родственной душой в порядке, а дело как раз таки в ней. По щеке всё-таки скатывается одна предательская слеза, а из груди вырывается слабый всхлип. Видимо именно он и привлек внимание проходящего где-то неподалеку Трущева. — Назь, ты плачешь? — девушка удивляется тому, как PLC смог определить в темноте, что это именно она, но меньше всего хочет представать перед ним такой уязвимой и слабой. — Серёж, не надо. — старается успокоить подкатывающую истерику изо всех сил. Она же здесь самая мудрая. Учит Кристинку, что нужно быть сильнее, а сама готова сейчас кинуться на шею к этому самому PLC и разрыдаться. Уж жили бы лучше в обычном мире, чтобы не приходилось терпеть столько боли до этого самого «дружно и счастливо». Этот голос, обычно такой мягкий и добрый, непривычным надрывом задевает его сердце. Он всё равно подходит чуть ближе, будто боясь спугнуть. — Ты прости меня за наш последний разговор, Назь. Я правда не хотел тебя обидеть, просто накипело. И я смотрю в твои глаза, и чувствую, будто ты сможешь понять все мои проблемы. Именно ты. И я не знаю почему так. А тот злой дядя, которого ты тогда увидела в студии, это просто мои переживания, которые иногда выходят наружу. — То, что ты сейчас пытаешься мне объяснить, ты видишь перед собой сейчас. У тебя это «злой дядя», а у меня маленькая, вечно рыдающая девочка. Сергей садится рядом и обнимает её. Без слов. Но в этом жесте столько эмоций, что не хватило бы русской нецензурной лексики, чтобы всё это передать. Благодаря тому, что Назима сидела в своем спальном топике, взору рэпера открылась та самая птичка, которую девушка вечно прятала под одеждой. Он пребывает в немом шоке, но решается на этот шаг. Назима не успевает среагировать, когда Сережа плавно преодолевает расстояние между ними и уволакивает в нежный поцелуй со вкусом соленых слёз и… настоящей любви? Певица ловит себя на мысли, что под ребром теплеет, но не хочет давать себе очередных ложных надежд от одного лишь самовнушения — слишком больно, когда эта надежда вдребезги разбивается. Он отрывается от нее, но не уходит. Назима пытается хоть что-то понять,но не получается. — Зачем, Серёж? — она думает в первую очередь о том, что могла этим сделать больно соулмейту. — Если честно, Назим, я хотел этого очень давно, а сейчас совершенно случайно увидел твоё тату, и понял, что так оно всё и должно было быть. — В каком это смысле? Он молча поднимается с кровати и начинает стягивать футболку, на что Назима отвечает еще более недоумевающим взглядом. На это милое, даже в какой-то степени смущенное выражение лица он лишь улыбается и поворачивается спиной. Под лопаткой казашка видит точно такую же птичку, как и у неё самой, только будто бы она была отзеркалена. — Только не говори, что всю жизнь ты не чувствовал от неё ни боли, ни тепла, ни холода… Иначе я точно с ума сойду. — Именно так, догадливая Вы наша! — улыбнулся Сергей и начал одеваться обратно, заметив, что скромной девушке неловко от созерцания его неприкрытого торса. — Господи, я всю жизнь думала, что какая-то бракованная, что на мне произошел сбой системы и мне уже никогда не обрести своего счастья. — Нет, Назь. Ты — не бракованная, ты — моя.