Наперекор судьбе

Любое действие, любой разговор, любая эмоция рано или поздно утыкается в такое понятие как время. Как долго ты грустишь, сколько длился диалог, когда ты сможешь закончить начатое — всё это настолько важно и незначительно одновременно, что запутаться может даже самый умный человек. Время — слишком странная для этого мира штука, на самом деле. В один момент, казалось бы, вот оно, пожалуйста — бери не хочу, а делать в это самое время совершенно нечего, и ты просто лежишь без единой эмоции, смотришь пустым взглядом в потолок, тщетно пытаясь расставить весь хлам в мыслях по полочкам. Вдруг куча невыполненных дел стучат в дверь, а где оно теперь, время? Никто не видел, и его достаток уже кажется несбыточным мифом, придуманным каким-то очередным мистическим телеканалом. Всё подвластно ему, этому самому времени: оно и лечит, и летит с огромной скоростью, иногда останавливается, заостряя внимание на определенном моменте, когда кажется, что ничего вокруг тебя не существует и не существовало никогда. И так жаль понять, что оно упущено. Упущено понапрасну, как можно бы было выразиться впустую. По сравнению с предыдущей, эта неделя шла для Кристины, да и для Макса, мучительно медленно, и непонятно, рады они этому или всё-таки не очень. Совместная песня. Не вместе со всеми, не в квартете, и даже не в трио. Вдвоём. Репетировать приходилось долго и много, ведь продюсерам, да и самому Свободе как автору песни, было необходимо определенное настроение, особая химия, чтобы эта песня стала чем-то большим, чем является на текущей стадии.  — Ребят, вот на самом деле, я не знаю, какова причина ваших сложных взаимоотношений, но что бы там ни было, старайтесь это всё отпустить максимально. Кристин, забудь, что с тобой на сцене Анисимов, забудь почему недолюбливаешь его, здесь нужно раскрыть саму историю, саму «Девочку с каре», — оба едва заметно вздрогнули на слове «недолюбливаешь», а Бабичев, наверное, уже адски устал объяснять одно и то же, но зато был нескончаемо рад, когда заметил, что это приносит хоть и малый, но результат. Они перестали ругаться после чуть ли не каждой спетой строчки, Кристина уже не уходила с репетиции громко хлопнув дверью, даже не обсудив какие-то изменения. Максу это не нравилось. Пока Кристина злилась на него, он мог быть спокоен. Поэтому и слова поперек не говорил, когда на каждую чертову репетицию их песни, как бы невзначай, заглядывала Женя, приторно мило улыбаясь блондину и садясь где-то рядом, непозволительно близко к ним, надменно наблюдая за историей, слишком личной для посторонних глаз. Кристина терпела долго и упорно. Говорила себе, что ничего не имеет значения здесь, где её мечта вот-вот сможет осуществиться. Сейчас нужно брать от жизни максимум, чтобы потом не кусать всю жизнь локти. А вот уже потом она будет разбираться со всеми этими родственными душами и искать причину, почему же всё у них идет не так, как надо. Кристина смотрит на него со всей накопившейся ненавистью, и сама с этим поделать ничего не может. Пытается вернуть тот добрый взгляд, которым всегда смотрела в глаза даже тем, кто этого не заслужил, но, увы, безуспешно. Лоб хмурится сам по себе, лишь в поле зрения попадает он или Майер. Она хочет уйти отсюда. Уйти, сесть на кухне рядом с Назимой и PLC, с улыбкой и белой завистью подслушивая их планы на дальнейшую жизнь. Он хочет пойти и разбить самому себе лицо. Сломал. Взял и растоптал ту доброту, которую и хотел уберечь от себя самого. Сделал только хуже, а теперь пожинает плоды своего труда. Молодец, Анисимов, ничего не скажешь! Доигрался всё-таки. Но, как ни крути, песня, так эмоционально тяжело поддавшаяся Свободе, написана про любовь. Они должны пережить это хотя бы на сцене. Кристина через силу отматывает все события назад, будто бы кинопленку, останавливаясь ровно на том моменте, когда ей снился тот самый сон. Сон, в которым они поцеловались, с которым ей сложнее всего было расстаться. Картинки о возможной счастливой жизни проносятся так ярко и так мимолетно, а девушка впервые, находясь в одном помещении с Максимом, улыбается. И улыбается искренне, на самом деле отпуская всю ситуацию, погружаясь в мир сказки и несбыточных надежд, прекрасно понимая, что расплатится за это «путешествие» очередной истерикой, ведь, рано или поздно, придется возвращаться в реальный мир. Постановка номера еще больше подбивает эмоциональное состояние Кошелевой. Все эти объятия, взгляды «глаза в глаза», эта концовка с недопоцелуем. Но надо быть сильной, стоять до конца и сделать всё наилучшим образом. Даже несмотря на эту слишком навязчивую Майер.  — Максик, какой-то ты слишком напряженный. Что-то случилось? — тянет шатенка, медленно подходя к Свободе, начиная легкими движениями массировать его плечи, когда очередная десятка повторений одного и того же момента закончена, а Кристина решила, что стоит попить воды и привести нервы в порядок. Кошелевой холодно. Холодно до жути. Каждое прикосновение Жени к телу её Макса всё больше пускало неприятный озноб по спине девушки. А он как кот, сидит на этом диване, расслабленный и позволяет этой настойчивой трогать себя при ней. Знает ведь, что делает только хуже, но до сих пор думает, что заботится о маленькой Крис, оберегая от себя же самого.

***

За кулисами уже привычная суета. Визажисты, гримеры, парикмахеры, режиссеры-постановщики — кого там только нет. Вся эта возня лишь еще больше напрягает и без того волнующихся артистов. Вот Сережа в очередной раз промывает Максиму мозг, а в другой стороне Кристину обнимает Назима, ровно перед тем, как на экране включают профайл к «Девочке с каре», а эти двое уже подходят ближе к сцене. Начало. Его рука четко по её ключицам. Метка, которой только что невесомо коснулась ладонь Анисимова, жжет, как такие ненавистные с детства горчичники, бабочки в животе, которые вопреки сомнениям Кристины, оказывается, еще не сдохли, отплясывают что-то среднее между чечеткой и бачатой, а сердце к чертям собачьим вырывается из грудной клетки. Он чувствует это. Его бьётся точно также. Оба волнуются, но виду, вроде бы, не подают. Приятный тембр Свободы так эстетично сливаются с заученной наизусть мелодией, когда она подходит близко, а хрупкие пальчики оказываются где-то среди блондинистых прядей. Максим хочет разве что замурлыкать, за одно такое мимолетное прикосновение он бы отдал все эти вечные прилипания Майер, да и, в принципе, всех девушек, ранее встречавшихся ему на жизненном пути. Последний припев, а Кошелева уже знает, чем всё закончится, сейчас ведь подойдет к ней и прижмет к себе так легко, будто бы и нет у них за плечами тех ссор и драм, которые они сами себе создают, а у неё вдоль позвоночника вновь пробежит табун мурашек. Такая долгожданная похвала от жюри, непонятно откуда взявшиеся вопросы об их отношениях, которые лишь давят на больное. И, наконец-то, уход за кулисы, где Кристина сразу попадет в широко разведённые руки Джанибековой, слыша много-много разных слов поддержки. Когда участники проекта вернулись в башню, Кристина смогла хоть немного отойти от тех эмоций, что испытала на сцене. И вновь было принято решение провести завтра небольшую вечеринку, дабы расслабиться и прийти в себя, после очередного концерта. Кошелева уже подсознательно боялась предстоящего вечера, но все ее опасения не могли передать даже части того пиздеца, который в очередной раз произошёл в её жизни. Вот она в более менее хорошем расположении духа отправилась за новой порцией мармеладных мишек для их веселой компании, состоящей из Сережи, Нази и её самой, решив на минутку оставить эту и без всякого мармелада сладкую парочку наедине. Окольными путями двигаясь к кухне, девушка видит то самое место, на котором происходили все главные события из самого лучшего сна за всю жизнь. Там она видит два силуэта, становясь невольным свидетелем довольно интересной сцены. Максим стоит лицом к окну, а руки Майер обвивают его со спины. Девушка что-то тихо нашептывает Свободе, после чего разворачивает его к себе и резким движением прижимается к его губам своими. Кристина так и остается стоять на этом самом месте, будто приколоченная к полу. На лице нет ни единой эмоции, а пакет с тягучим лакомством оказывается зажатым между ладонями. Она неотрывно наблюдает за этим всем, подмечая, что метка болит, будто бы пульсируя, а кровь всё больше пропитывает её любимую блузку. Она сидит на кровати, аккуратно обрабатывая всё еще кровоточащую ключицу, когда слышит позади себя немного охрипший, но всё-таки уже ставший таким родным мужской голос.  — Кристина?