О светлых днях, что минули

Как я писала несколько ранее, родилась я в 1829 году в поместье Майское, которое стояло близ Чернигова. Поместье это вместе с тысячью душ было пожаловано моему отцу императором Александром I Благословенным за заслуги в войне с Наполеоном. Отец мой, Федот Лаврентьевич Драгомиров, был действительно блестящим военным и особенно отличился в 1814 году в осаде Гамбурга. За личную доблесть его наградили орденом святого Георгия 2-ой степени и возвели в звание генерала от кавалерии. Вскоре после войны он вышел в отставку, перебрался в поместье и спустя несколько времени, сорока лет от роду женился на моей матери, которой годился в отцы. За долгую жизнь я видела множество пар, в которых муж более подходил своей жене в качестве отца, а то и деда, и не очень-то одобряю сие распространенное явление. Как мне думается, хорошо и правильно, когда мужчина старше женщины: так он лучше защитит семью и устроит детей. Но и чересчур старым он быть не должен, ведь старики имеют обыкновение долго болеть и скоропостижно умирать, оттого женщина рискует в один миг оказаться с маленькими детьми без опоры и поддержки в этом недружелюбном мире. Да и до болезни старик может изводить жену не в меру строгими порядками... Впрочем, все то не касалось моих родителей. Они являли собой l’union adorable* и любили друг друга на протяжении многих лет. Они были не просто мужем и женой, но ближайшими друзьями и соратниками. Тем не менее, отца я, хотя и любила, знала мало и ныне помню плохо. Дело в том, что к нам, детям, он относился со сдержанной теплотой и никак не мог взять в толк, зачем мы нужны и что ему с нами делать. К тому же вскоре после рождения Ириночки здоровье его подвело, и отец покидал кабинет, где писал мемуары о войне, лишь для принятия пищи или для того, чтобы встретить гостей. Встретить, но не занять и не развлечь. Куда более яркий отпечаток в моей душе оставила мать, Наталия Осиповна Драгомирова, в девичестве Языкова, из тех Языковых, что из Херсонской губернии. Она была красива, знала это и гордилась. Лишь после пятидесяти матушка стала терять блеск и очарование, до того же первыми словами, которые она слышала, принимая гостей или нанося кому-то визит, были похвалы ее моложавости и веселости. Получить достойного образования ей не довелось, матушка умела писать, читать и немного понимала арифметику, но это ничуть не мешало ей в семейной жизни. Чтобы не утруждать моего отца, слабого здоровьем, матушка взяла на себя управление поместьем и занималась делами живо и толково, в этом ей помогало то чутье, которое не даст никакой институт и которое достается человеку при рождении. Нраву матушка была вспыльчивого, но отходчивого. Она умела познакомить и подружить наших многочисленных гостей между собой. Если вдруг возникали споры и разногласия, уместными, пусть и простоватыми шутками матушка отвлекала гостей от неприятных мыслей. Никто не уходил из нашего дома недовольным и обиженным, а ведь гостей мы принимали часто и много. Почти каждый месяц к нам приезжали дядья по отцовской линии, Иван Лаврентьевич и Богдан Лаврентьевич, с их семействами, оба они жили неподалеку от нас. Реже (из-за дальнего расстояния) навещала нас родня матушки – дядья Алексей Осипович и Матвей Осипович. Родная же сестра моей матери, вдовая Надежда Осиповна, вовсе осталась жить в Майском, «чтобы помогать Наташеньке следить за поместьем, челядью и несносными детьми», как объясняла она сама. И это я не говорю о множестве кузенов и кузин по обеим линиям, молчу о сослуживцах отца и подругах матери, которых всегда тепло встречали в любое время года! А однажды в Майском останавливался по какому-то случаю великий князь (в ту пору) Николай Павлович, он высоко отзывался об устройстве хозяйства и был весьма доволен оказанным приемом. Естественно, я этого не помню, ведь дело было до рождения моего старшего брата, но мать отметила дату в дневнике и надеялась, что когда-нибудь давнее происшествие поможет ее детям в будущности. Вот какой образцовой хозяйкой была Наталия Осиповна. И в отличие от отца она охотно вникала в наш детский мирок и прилагала все усилия, чтобы жилось нам привольно и мы ни в чем не чувствовали недостатка и стеснения. Именно матушка привила мне, Ириночке и троим моим братьям понятия о добре, справедливости, о долге человека перед его соотечественниками и, разумеется, перед Богом. Именно ей мы пятеро обязаны тем, что, несмотря на невзгоды, преподнесенные жизнью, сохранили в душе человечность и способность любить, сострадать... Ни тетка, между прочим, пристально занимавшаяся нашим воспитанием, ни институт не повлияли так благотворно на меня, как мать. Однако, как и все люди, она обладала своими недостатками. Главным из них было ее стремление выделять любимцев. Из детей она особенно баловала... меня. Отец тоже питал ко мне более сильные чувства, чем к другим, и тетка поддерживала мать в ее обожании. Я была третьим ребенком в семье, первой девочкой после двух сыновей, и, кажется, оттого-то мне позволяли то, что никогда не разрешалось остальным. Я ни в чем не знала отказа, и на шалости мои мало кто обращал внимания, а если обращали, то быстро извиняли. Теперь, на старости лет, я вполне осознаю, как порой несправедливо обходились с братьями и сестрой взрослые и как пагубно отразилось на моем душевном развитии слепое потакание. Единственным членом семьи, способным заставить меня переменить решение, смягчиться и отказаться от какой-то безумной затеи, была не мать даже, а Ириночка. Младше меня на три года, худенькая, болезненная, она с трудом переносила беготню, суету и шум, которые были так приятны мне. Я, относившаяся к ней покровительственно и в глубине души снисходительно, иногда робела перед ее укоряющим взглядом и недетски мудрыми суждениями. Но все же, к сожалению, я слушалась Ириночку не так уж часто. Меня часто называли дикаркой, варваром в юбке etc, прозвища эти давались домочадцами и не имели цели оскорбить, но были правдивы. Я почти не соблюдала этикета, а науками со мной занимались по случаю. Я сносно читала, неплохо писала, умела складывать числа до двадцати, понемногу знала кое-что из Закона Божьего, истории и естествознания. Но все познания были обрывочны и бессистемны, потому что тетка, обучавшаяся в юности в институте и потому взявшая на себя труд заниматься со мною и Ириночкой, отпускала меня играть по первому моему требованию. Несмотря на то что я часто могла надерзить старшим, ослушаться их или сделать какую-нибудь неприятную шалость, я не была ни лживой, ни подлой, ни злобной. Все проблемы мои исходили из непривычности моей к дисциплине. Чтобы не быть голословной, приведу несколько ярких эпизодов из детства.