О светлых днях, что минули

Прежде всего хочу рассказать об истории, которая наилучшим образом характеризует манеру моего воспитания и уклад нашей семейной жизни. Началась она в день моего восьмилетия. Я и без старых дневников описала бы случившееся, не упустив ни детали, так врезалась она мне в память. Я как будто снова почувствовала себя лежащей на слишком большой для меня постели, жмурящейся от бьющего в глаза солнца, прислушивающейся к голосам в саду и доме... Да, в тот день дом с раннего утра оглашался звоном посуды, взволнованными приказами матушки, недовольной нерасторопностью челяди, и топотом обуви по половицам. Свесив ноги с кровати, я пронзительно завизжала: – Оксанка, поди сюда! И тут же на мой зов явилась горничная, молодая, ладная, чернявая девка с косой до колен и крупными лошадиными зубами. Она обмыла мне лицо, шею и руки и усадила перед туалетным столиком. Мне не терпелось скорее спуститься к домочадцам и получить поздравления с подарками, но я смиренно, что было редкостью, ждала, пока Оксанка закончит расчесывать густые сбившиеся со сна волосы, заплетет их и обернет вкруг головы, как корону. Потом она сняла меня с трехногого табурета и одела в нарядное платьице светлых оттенков. Оглядев себя в зеркале, я осталась собою довольна. В свои восемь лет я не была красива как настоящая женщина, поскольку ребенок не может быть красив, но вполне мила и симпатична. Вообще я всегда, глядя в зеркало, оставалась собою довольна. В юности, лет в четырнадцать–пятнадцать, я, конечно, вздыхала, что нос мог бы быть и подлиннее, а кожа – светлее, но искреннего расстройства не испытывала. Так вот, убедившись, что в таком виде вовсе не стыдно появляться перед гостями в праздник, я спустилась в столовую и нашла там лишь своих домочадцев. Завтрак состоял из чая и омлета, он был скромным потому, что обед обещал быть обильным. Ириночка первой встала из-за стола и крепко, без слов обняла меня. Тетка Надежда Осиповна присоединилась к ней и торжественно пожала мне обе ладошки, расцеловав в щеки. Мать смотрела на меня не отрываясь, и глаза ее сияли так, что, кажется, могли бы ночью освещать и дом, и сад, и дорогу. Отец с братьями с мест не вставали, но говорили мне много дружелюбных и ласковых слов, когда я села за стол. Я знала, что домочадцы приготовили мне подарки и что раскроют свой секрет они при гостях, за обедом, а до того расспрашивать их было бесполезно. Все до единого они вели себя так, будто никаких подарков не существовало в природе. Даже болтливый до невозможности Андрей, младший мой брат, таинственно молчал. Сразу после завтрака приехал дядя Иван Лаврентьевич с семейством. С восторгом я бросилась ему навстречу и обняла крепко-крепко. Из дядьев его я любила более всего. Он был высок, оттого при входе ему приходилось наклоняться, носил черную бороду клином и без напряжения поднимал меня своими широкими, как у мужика, ладонями. Щуплая, постоянно чем-то напуганная жена его, Елена Ефремовна, мало для меня значила, равно как и кузина моя, снулая Любаша. А вот кузену Мише или, как называли его родные и мы в том числе, Мишкину я искренне радовалась. Исполняя роль настоящей хозяйки, я сказала каждому несколько комплиментов и провела в гостиную. Долго скучать без дела не пришлось, и я встретила дядю Богдана Лаврентьевича, серого человека, и тетку Марью Семеновну, пухлую, шумную и румяную. Их сын Николенька был слишком большой, а дочки Лидочка и Машенька слишком маленькие, чтобы мы интересовали друг друга. Когда накрывали на стол к обеду, одновременно приехала моя херсонская родня, и мы с матушкой так же их приветствовали. В довершение всего неожиданно нас посетила княгиня Анна Шаховская. Она приходилась подругой детства то ли тетке Надежде, то ли тетке Елене и задержалась у нас проездом, чтобы поздравить меня с восьмилетием. Из-за случившейся вскоре некрасивой истории княгиня поспешно нас покинула, и мне не довелось в будущем еще видеть ее. Но в тот момент, когда она церемонно спустилась из коляски, я восхищенно ахнула. Я приняла ее за цареву жену или дочку – ни больше ни меньше. Одета она была богаче и моднее всех женщин, включая мою матушку, что, помню, больно меня задело. В каждом ее движении угадывались манеры, присущие beau monde de St.-Pétersburg*. Обед подавался à la français** и поражал своей щедростью. Была там и утка с яблоками, и запеченный карп с луком, и пирожки с разнообразной начинкой, великолепные салаты – все то, что мне нравилось. При взгляде на ломящийся от блюд стол я невольно думала о Марфиньке – главной на нашей кухне среди кухарок. Ее я видела всякий раз, когда матушка брала меня и Ириночку на кухню проследить, все ли идет так, как она распоряжалась. Марфинька неутомимо хлопотала, румяная, вспотевшая, с необъятными телесами, она смеялась и болтала о чем-то трубным голосом, и рукой в муке протягивала мне и Ириночке очередное угощение. Мне казалось, что у нее всегда руки в муке, даже если она не готовила мучное, даже если тщательно скребла их мочалом в бане, даже если она спала... Обедали мы шумно и весело. Отец надел мундир с орденами и, будучи особенно в духе, вынул «Егория» из петлицы и дал посмотреть его Мишкину. Дядя Иван Лаврентьевич о чем-то оживленно говорил, но я его почти не слушала. Мое внимание полностью занимали две вещи – княгиня и подарки. Когда Оксанка с двумя девками споро унесли посуду, отец хлопнул в ладоши, и я сразу поняла, что настало время для подарков. Матушка с отцом подарили мне прелестное платьице синего цвета, я проскакала пять шагов на одной ножке от радости. Тетка Надежда преподнесла Евангелие в бархатной обложке, ценность этого подарка я осознала спустя несколько лет, а пока что поблагодарила ее и обещала читать. Дядя Иван Лаврентьевич велел мне закрыть глаза, и распахнула я их, когда почувствовала в руках какую-то тяжесть. И обнаружила удивительную куклу, лицо и волосы у нее были как у живой девочки. Неожиданно кукла пришлась мне по душе, я покачала ее и объявила, что она моя дочка и зовут дочку Варенька. Я очень привязалась к кукле и впоследствии увезла с собой в институт. Княгиня Шаховская с учтивой и равнодушной улыбкой вручила мне атласную ленту для волос, я смутилась и не сумела поблагодарить эту даму très formée et educée***. После обеда детей отпустили играть в сад, я тут же затеяла салочки, и со мною бегали все, кроме Георгия и Николеньки. Им обоим уже сравнялось четырнадцать лет, они мнили себя взрослыми и фыркали, если их звали какие-то малявки. Ужин прошел точно так же, как обед, за той разницей, что теперь я не волновалась из-за подарков и неусыпно наблюдала за княгиней. К концу вечера я совершенно обозлилась на нее за то, что она сидела в стороне и не поддерживала общий разговор. Мне было ясно (не знаю, насколько справедливо мое детское суждение, но думаю, что я не заблуждалась), что княгиня ставит себя выше всех нас. Но за день я пережила столько впечатлений, столько радости переполняло меня и так увлеклась я играми с другими детьми, что не успела как-то нашалить и все испортить. Вечером, целуя и крестя на ночь, матушка очень хвалила меня за примерное поведение. Самое интересное произошло после.