Спасти

      «Пожалуйста, только не он. Не забирайте его, Заступники», — именно это подумала Патриция, переступив порог часовни, в стенах которой расположился госпиталь.       Здесь было темно и почему-то очень высоко — это слово просилось на ум при взгляде на уходящий далеко вверх купол потолка и холодные черные стены, не закрытые ни гобеленом, ни даже самой простецкой росписью. Откуда-то сквозило и до сих пор тянуло гарью с городских улиц. Патриция неловко потопталась на месте, не решаясь двинуться дальше.       «Нет, Заступники. Не забирайте», — с этой мыслью она шагнула в следующий дверной проем — из маленького коридорчика, начинавшегося от самых входных дверей, в полутемную залу.       Патриция почти злилась на себя за то, что уже второй раз за пару минут мысленно звала Заступников, но полностью сдаться гневу мешал парализующий страх за Мартериара.       «Только не он. Пожалуйста».       Четверть часа назад она узнала, что завал у ворот разобран, а раненые доставлены в госпиталь. Да и как узнала — случайно услышала краем своего по-эльфийски заостренного уха. Ворчала совесть. Она, Патриция, должна была разбирать завал в первых рядах, а не забиваться напуганной мышью в дальний холодный тупик.       В свое оправдание она могла сказать одно: она с трудом осознала сама себя, как будто только что пробудилась от кошмара, и там, в первой же тесной подворотне, еще несколько минут с недоверием рассматривала собственное отражение в завалявшемся в кармашке зеркальце.       У нее до сих пор перед глазами стояла картина, обрамленная синеватой мутью. Второй уровень города, она стоит над воротами, из-за туч выглядывает закатное солнце со своими ржаво-рыжими лучами. Вместе с магией Верховного оно сделало свое дело: мертвые дальше не прошли. Что до самого Верховного, то он стоял прямо у нее за спиной, положив руки на ее плечи так, чтобы при случае ничего не стоило схватить ее за горло.       Или, возможно, хватать он ее не планировал.       Но паника кричала, что именно так он и поступит. Потому что видение собственных пальцев на его горле было последним, что она помнила, а эльфы мстительны по природе своей. Оттуда и до момента пробуждения в ее памяти зияла дыра, она не могла уверенностью сказать, сколько прошло времени и что она делала, хотя руки и одежда были щедро перемазаны в крови. Потому эльфийка, забыв гордость и любой предлог, который раньше удержал бы ее на месте, сбежала, забилась в какой-то демонами забытый захламленный темный тупик, где потратила еще порядочно времени, оттирая быстро застывающую кровь в стоящей тут же бочке с дождевой водой.       Сейчас она по-прежнему чувствовала себя не в своей тарелке, но тревога за Мартериара пересилила все остальные чувства. Патриция шла между лежащими на низких койках или прямо на брошенных на пол одеялах ранеными и бесшумно передвигающимися немногочисленными эльфами и эльфийками в жреческих одеяниях, но среди раненых ей не удалось увидеть знакомого лица.       — Извините, я хотела…       Целительница, которую Патриция бесцеремонно схватила за локоть, вырвала руку из ее пальцев. На светлой ткани рукава остались влажные розовато-серые следы. Ладони Патриции все еще были перепачканы кровью безымянного убийства и пылью забытых обвалов, ни то, ни другое она до конца не смыла. Она потупила взгляд и украдкой оглядела себя еще раз — не осталось ли еще где подозрительных разводов?       — … только спросить.       — У меня достаточно дел, — холодно отозвалась жрица, взглянув на оруженосца сверху вниз. — Ты не ранена, и кровь, что на тебе, очевидно, принадлежала твоим противникам. Теперь иди и не мешай заботиться о тех, кому мое внимание нужнее.       Патриция отступила в сторону, без слов пропустив жрицу и позволив ей уйти. Хорошо бы, если бы кровь и в самом деле принадлежала только противникам.       Здесь никто не горел желанием разговаривать. Тягостная атмосфера скопилась под потолком, немым вопросом переплелась с подпирающими потолок колоннами и балками, затаилась в трещинах камней и словно приложила кляп ко рту. Патриция потерянной тенью стояла среди эльфов, раненых, умирающих, почти здоровых и явившихся помочь — но не могла найти в себе сил заговорить снова. Словно бы кто-то отнял ее решимость. Своему голосу она больше не верила, не знала, как спросить, чтобы получить ответ. Да и она ли заговорит, если откроет рот?       А тревога по-прежнему ввинчивалась в душу. Медленно. Со скрипом.       Раненых спрашивать не имело толку. Большинство из них с трудом различали лица склонившихся над ними целителей, где уж тут запомнить, что стало с одним-единственным эльфом. Целители же либо были заняты — и Патриция не позволила бы себе отвлечь их — либо, как и та, первая, шли мимо с таким видом, что одного взгляда хватало, чтобы понять: они не скажут. Знакомое лицо показалось вышедшим из-за туч солнцем.       — Кайра! Кайра! — Патриция схватила ее за запястье, совершенно забыв о грязных руках. Кайра, снова облаченная в церковную робу, словно вовсе не обратила на это внимания — про себя Патриция поразилась тому, что по жрице совершенно нельзя было сказать, что совсем недавно она с луком в руках среди солдат защищала город. — Где Мар? Я… Он ведь…       Она не спрашивала, жив ли он. Потому что боялась услышать «нет».       — Ему повезло, — негромко ответила Кайра, в успокаивающем жесте сжав ее холодные пальцы. — Во всяком случае, больше, чем остальным. Он будет рад тебя видеть, спрашивал про тебя, но мне нечего было сказать.       И кивнула на арку, ведущую из залы в еще один коридор.       Патриция обхватила себя за плечи. Что она разумела под «больше, чем остальным»? На взгляд Патриции умершему везло больше, чем умирающему.       Эхо ее шагов раздалось в темном коридоре предупреждающим шепотом, а сам коридор показался бесконечно длинным. Патриция никогда прежде не замечала за собой приступов внезапной беспричинной паники, но сейчас вдруг почувствовала, как от ужаса перехватывает дыхание. За спиной слышались голоса, впереди тоже кто-то был, а она шла одна в темноте, испуганно хватая ртом воздух и бессознательно вцепившись в снятое с пальца маленькое стальное колечко. Оно казалось горячим, потому что ее собственные пальцы были холодны, точно лед.       Следующий зал был меньше и светлее. Заходящее солнце било в высокие окна и длинными лучами ложилось на пол и стены. Переступив порог, эльфийка зажмурилась, часто заморгала, замотала головой, пытаясь привыкнуть к яркому освещению, почувствовала, как наваждение паники падает и исчезает. Что это было? Только лишь штука Безликого, на которую не следовало обращать внимания, или последствия чего-то, совершенного ею за то время, что вспомнить она не могла?       — Патриция.       Голос был тихий, глухой, но знакомый, сердце подпрыгнуло, а в следующий момент Патриция разглядела Мартериара. Он сидел у стены недалеко от входа, подняв на нее голову и прекратив перематывать иссеченную длинными алыми полосами и украшенную ссадинами левую руку. Патриция с жалостью и ужасом отметила его потрепанный вид — бледное лицо, устало прикрытые глаза, на почти белой коже выглядящие воспаленными, многочисленные виднеющиеся из-под рубахи бинты, проступивший ярче резкий шрам на виске, — но все равно это было равносильно тому, чтобы сбросить с плеч непосильную ношу. Мартериар действительно был здесь, живой. На ее руках не было его крови.       — Как ты выбрался? Я видела, что башня… Вас всех засыпало камнями. Огромными!       Она смотрела на него с неверием, как смотрела бы на призрака — но рыцарь был совершенно настоящим. Патриция секунду помедлила, а потом осторожно села у стены рядом, по-прежнему неотрывно глядя на него и ища в безучастном лице каких-нибудь изменений, но ни одна мышца не дрогнула.       — Подпольщики Ховарда, — все так же тихо произнес он. — Нас вытащили из-под завалов и помогли добраться сюда, — Мартериар перевел взгляд на Патрицию, и, словно прочитав в ее глазах невысказанный вопрос, продолжил: — Ховард остался там, и я не узнал бы его, если бы он этого не позволил. Он сказал: «Жизнь за жизнь. Судьба за судьбу». Год назад я с этой же мыслью занес над ним меч, а он…       — Вернул долг, — тихо закончила за него Патриция. Ховард, некромант и самозванец, вернул ему год назад взятую в долг жизнь, а она, Патриция, так ничем и не отплатила за все те случаи, когда он вытаскивал ее из смертельной опасности. Да что там — само их знакомство началось с того, что он ее из дерьма вытащил, а она не оценила. — Знаешь, по-моему, он затем и вернулся. Ты ж его отпустил. Он мог хоть в бездну к демонам пойти, если б захотел. Но не пошел. Дома говорят, что южане того… очень трепетно к такому относятся. Он искал тебя.       Мартериар вздрогнул.       — Если бы не он…       Патриция поджала губы и отвела глаза. Если бы не Ховард, она сейчас не сидела бы бок о бок с рыцарем, а, наверно, плакала бы над его бездыханным телом.       — Я… Я думала, что потеряла тебя.       На последних двух словах голос словно вовсе закончился, ее до сих пор трясло — подумать только, его могло бы сейчас не быть здесь. Он мог бы…       Мартериар, очевидно, прочитавший по губам конец фразы, удивленно приподнял брови, а потом Патриция безотчетно подалась вперед и на несколько секунд прижалась к нему в странно-неловком объятии, уткнувшись носом куда-то рядом с ключицей и крепко зажмурив увлажнившиеся глаза. Рыцарь осторожно взлохматил ее торчащие в разные стороны черные пряди.       — Я здесь. Все будет хорошо, — прошептал он, снова вздрогнул, шумно вдохнув сквозь стиснутые зубы. — А теперь отпусти.       Патриция, в порыве чувств стиснувшая объятия так крепко, что у самой заныли руки, рывком отстранилась.       — Извини, я… я… Я не подумала. Больно? — пробормотала она, с ужасом глядя, как из потревоженных ею ран вяло побежала, впитываясь в бинты и ткань рубахи, кровь. — Я… прости, пожалуйста. Я могу позвать кого-нибудь из целителей, если…       Он поймал ее за запястье, уже когда она собиралась подскочить на ноги и умчаться на поиски.       — Не надо. Сейчас прекратится, — остановил ее рыцарь, прижимая рукой кровоточащую рану на боку. — Это царапины. Им хватило времени, чтобы немного затянуться. Скоро и вовсе смогу нормально двигаться. Это не стоит беспокойства.       Было тяжело в это поверить, глядя в его безучастное лицо, с которого сейчас и вовсе сошли последние краски.       — Сколько, говоришь, времени прошло? — подхватила Патриция нить разговора, садясь обратно на пол и надеясь как-нибудь расшевелить друга. — Несколько часов? Я так спать хочу…       И только спустя миг с нехорошим предчувствием заметила, как изумленно и встревоженно взглянул на нее Мартериар.       — Почти два дня.       Патриция поперхнулась глотком воздуха.       — Прости? — приглушенно прошептала она.       — Прошло почти два дня. Нападение началось вчера перед рассветом, а сейчас уже почти ночь. Странно, что ты не знаешь. Где ты была все это время?       Два дня. Два дня. Эти слова набатом бились в висках. Из ее памяти совершенно незаметно вытащили два дня.       — Я? О, то тут, то там, ну, сам наверно знаешь, как оно обычно. С Верховным вот познакомилась. Понимаешь, там просто это… Темно, и оскаленные морды со всех сторон, и огонь, и дым, и Верховный что-то кричит, и так не переставая… Я малость задумалась.       Два дня. У нее забрали два дня, а теперь ее руки были холодны, как речной лед. У Лира-Безликого они были такими же, когда совершенное колдовство оказывалось для него слишком тяжелым.       Два дня. У нее забрали два дня, а пришла она в себя, перемазанная чужой кровью, стоящая над воротами вместе с Верховным — и, кажется, совсем недавно выполнявшая его приказания. Ни одна история с хорошим концом так не начинается.       Два дня. У нее забрали два дня.       — Патриция?       А Мартериар продолжал смотреть на нее изумленно-взволнованно. Это была действительно не та эмоция, которую она хотела видеть сейчас.       — Я просто пошутила, — примирительно подняла руки она, чувствуя, как на висках проступает холодный пот. Два дня. У нее забрали два дня, по истечению которых она очнулась с чужой кровью на руках. — Ну, знаешь, чтобы посмеяться. Мне вот смешно. Очень.       И в подтверждение своих слов издала тихий неловкий смешок, необычайно жалко прозвучавший в повисшем молчании.       — Не надо так со мной разговаривать, — посерьезнел Мартериар. — Я в здравом уме и уж точно не при смерти. Говори как есть.       «Я, наверно, кого-то убила. Ну, знаешь, после того, как уступила свое тело и сознание агрессивному демону — или что такое ваши Заступники»?       Нет. Так с ранеными не разговаривают.       — Я… Пожалуй, мне нужен совет.       — Спрашивай.       Она нервно взлохматила волосы. Есть вещи, про которые нельзя просто так спросить, хотя теперь Патриция корила себя за то, что не рассказала ему все раньше. Было много способов — хотя бы самый прямой, заключавшийся в том, чтобы остановить рыцаря, встать напротив и, глядя в глаза, поведать о Безликом в самых простых словах, которые не казались бы абсурдными.       Тут же вспомнился перелесок, в котором напал на нее Ремил или нечто, принявшее его облик. Поверил ли ей Мартериар после этого? Нет. Но поверил бы, если бы она рассказала подробно, что за чем следовало, поверил бы, если бы увидел, что творит Безликий, получив контроль над ее телом — так, как сражался он с восставшими, сама Патриция не умела и едва ли выучилась бы за всю жизнь.       Дело было не в его недоверии, она чувствовала, что он бы понял. Дело было в недоверии Патриции самой себе, в нежелании признавать, что проблема достаточно серьезна, чтобы тревожить кого-то — а теперь к ней прибавилась боязнь излишне взволновать раненого. Это было одним из немногих правил врачевания, которые она знала: если можешь не рассказывать что-то раненому, не рассказывай, пока твердо не встанет на ноги.       Или, возможно, дело было в том, что Безликий был ее частью и не горел желанием рассказывать о своем присутствии.       — Хорошо. У меня есть… эм… друг. И он, то есть друг, недавно признался, что он, понимаешь, ну… не все помнит. То есть, вот шел он по улице, и все было хорошо, а потом вдруг — бац! — и он уже совсем в другом месте и, скажем… странно выглядит. Если бы он, то есть мой друг, пришел к тебе за советом — что бы ты ответил?       — Он эльф? — буднично уточнил рыцарь, хотя от его взгляда Патриции стало не по себе.       — Конечно. Обычный самый что ни на есть эльфийский эльф, — пожала плечами она.       — Не знал, что у тебя есть друзья-эльфы, о которых я не слышал.       Секунда тишины.       — О, это… — Патриция наградила себя мысленным подзатыльником. Рыцарь никогда не был особенно проницателен, а она неплохо умела лгать. Страшно представить, что сотворил с ней Безликий, если ложь ее стала столь безыскусной. — Это не совсем мой друг. Это друг моего друга, который человек. Они… из моего прошлого.       Рыцарь пожал плечами и отвел глаза. Поверил или, наоборот, утвердился в своих подозрениях.       — То есть он, друг твоего друга, не помнит, что делал?       Поверил ей или подыгрывает?       — Да, именно, — Патриция нервно запустила пальцы в волосы. — И, понимаешь, добро бы, если бы не помнил и только. Но некоторые вещи… понимаешь… наводят на мысли.       — Например?       Патриция собралась с духом.       — У него руки были в крови. По локоть. В свежей. Я не думаю, что он, этот друг, на досуге помогал в мясной лавке или что-то вроде.       Мартериар не вернул ей взгляд. Так и продолжал смотреть вперед, сквозь снующих перед ними эльфов, а потом медленно, тщательно подбирая слова, произнес:       — Скажи своему другу, чтобы перестал носить с собой оружие. Так, на всякий случай. И пусть не выходит из дома один, если может.       — А нет каких-нибудь, — Патриция замялась, — ну, особых эльфийских штук, чтобы раз — и все помнить? Что, совсем нет?       — Если и есть, я о них не знаю. И мне кажется, что дело здесь не совсем в памяти. Возвращайся в «Двойное дно», скоро совсем стемнеет. Лучше не ходить одной по ночам, особенно если в городе есть кто-то вроде… друга твоего друга.       Патриция не знала, насколько он догадался. Она очень многое отдала бы, чтобы переложить ситуацию на какого-нибудь «друга друга» и вовсе забыть о ней, вычеркнуть из памяти — но, увы, она просила слишком многого. А если у Мартериара и закралось подозрение, она должна была теперь сделать все, чтобы подтверждений он не нашел. Видят Заступники, она была даже рада, сейчас у него не было сил выпытывать правду.       — Я зайду завтра, — пробормотала она. — Наверно, и правда стоит идти.       Она бесшумно поднялась на ноги и, спешно миновав залы и коридоры, выскользнула в густеющую темноту. Очень захотелось исчезнуть, пропасть, раствориться и больше ничем о себе не напоминать, но вслед за этим желанием неожиданно возникло другое: до безумия хотелось жить. Горланить песни; громко смеяться; танцевать на столе, носками сапог сбрасывая на пол тарелки и кружки; встретить грозу в поле; упасть в россыпь полевых цветов или кучу опавших листьев. Хотелось жить и чувствовать — а потом это желание вдруг ослабло и все ее существо снова потребовало одного: спрятаться.       Патриция бежала по улицам в стремительно сгущающейся ночной тьме, выбирая самые безлюдные маршруты. Оказаться бы подальше от горожан.       Оказаться бы подальше от самой себя.