Спасти

      — Если уж на то пошло, я выбираю эту жизнь.       — Прости?       Патриция перевела на него недоуменный взгляд. Ничто не предвещало этих слов. Они сидели в дальнем пустующем коридоре перед высоким, во всю стену, окном, изукрашенным росписью — наверняка какая-нибудь церковная летописная сцена была воплощена здесь в неброских образах, но некоторые стекла потрескались, некоторые выцвели, и наверняка сказать, что или кого изобразили здесь, не мог даже Мартериар.       Была глубокая ночь — Патриция решилась прийти только сейчас, будучи уверена, что принадлежит сама себе, а если и не принадлежит, то едва ли на улицах есть кто-то, кто мог бы стать случайной жертвой. Весь день мучили сомнения и страхи, пару раз возникало отчетливое и явно чужое желание сняться с места и пуститься в дальний путь — она даже представить боялась, куда заведет ее такая дорога — но сейчас все улеглось. После неотправленного письма домой действительно стало лучше.       — Не посмертие, — тихо пояснил эльф. — Я мог бы последовать словам Верховного и избежать проклятия, но…       — Проклятия? — Патриция встревожилась. Собственные переживания поблекли, и она с недоверием воззрилась на рыцаря. — Какое ещё проклятие?       — Об отступничьих душах, что после смерти не найдут покоя.       Патриция прикрыла рот рукой, широко зевая больше из-за усталости, чем из-за скуки, хоть разговор и норовил свернуть в нелюбимое ею церковное русло. Скажи ей кто-нибудь другой, что Мартериар отрекся, она рассмеялась бы ему в лицо. Да что там, она так и поступила со встретившимся по пути Сильвером — кажется, в ответ на ее смех и высунутый язык он вполголоса обозвал ее дурой.       — Почему ты ушел?       Рыцарь неопределенно повел плечами.       — Потому что я выбираю эту жизнь, и пусть посмертие будет темным. Я успею смириться.       Она понимающе хмыкнула.       — Выбираешь одну жизнь с Кайрой, а не многие — в одиночестве?       — Вроде того. Называй, как тебе привычно.       И вновь повисла тишина. Мартериар продолжал, не моргая, смотреть в ночное небо, и ложащийся на его лицо лунный свет делал его кожу, и так нездорово-бледную, еще бледнее. Патриция, примостившаяся на скамье рядом, пытливо прищурилась, пытаясь найти в лице друга что-нибудь, что позволит ей понять, почему он вообще начал такой разговор.       — Что тебя тревожит? — наконец сдалась она. Рыцарь никогда не отличался выразительной мимикой.       — Меня? — растерянно переспросил он. — Ничего. Я все решил.       — Нет, тревожит.       Патриция знала. Потому что сама вот уже сколько времени видела это выражение глаз у собственного отражения, потерянно глядящего на нее из зеркал и полированных поверхностей.       — Я предатель.       Что-то среднее между смешком и вздохом.       — А, ты про остальных своих орденских? — она презрительно фыркнула. Ей никогда не была симпатична сама идея собрать вместе больше десятка хорошо обученных — она несмотря ни на что отдавала должное навыкам Мартериара и прочих — вооруженных эльфов в одном месте и хорошенько промыть им мозги редкостным на ее взгляд бредом. Раньше она большей частью держала свое мнение при себе, потому что к их числу принадлежал Мартериар, но теперь и этот аргумент перестал быть весомым. — Пусть все идут в задницу, Сильвер тоже. От того, что ты подставишься под стрелу, оттолкнув кого-то другого, лучше никому не станет.       Они встретились взглядами, после небольшого раздумья Мартериар медленно кивнул, но Патриция видела, что полностью убедить его не удалось.       — Тебе доводилось убивать одержимых?       Это было обычное любопытство, возможно, один из самых дерзких вопросов, которые Безликий позволил ей задать из одного только праздного любопытства. Во всяком случае, она не собиралась просить помощи.       — Было дело, — без энтузиазма признал рыцарь. — Мое первое убийство. Мы с наставником были в приграничном городе, там ждал суда одержимый колдун.       — Ты казнил его?       Мартериар покачал головой. Патриция видела, что вопрос ему неприятен, но не отступила. Внутри что-то шевельнулось. Казнит ли он ее, если…       — Мне пришлось. Он вырвался из цепей, оттолкнул моего наставника и ранил священника, но это дало мне несколько секунд.       — Ты жалел?       — Да.       — Сомневался?       Короткая пауза, всего в один лишний вдох — Патриция не смела обнадеживать себя мыслью, что рыцарь задержит смертельный удар, если ему придется иметь дело с Безликим в ее образе.       — Нет. Жизнь одержимого — это смерти невиновных.       «Он возненавидит меня, если узнает, что поселилось со мной», — эта мысль от начала и до конца принадлежала ей. Это и в самом деле стало одним из ее страхов — увидеть в его глазах только холодное презрение и ненависть, в последний миг понять, что в ее чертах он видит теперь не ее, что его несущая смерть рука не дрогнет. Она боялась пропасть для него раньше, чем для себя.       Смерти невиновных. Из ее памяти вытащили два дня, а потом она очнулась с чужой кровью на своих руках, с кровью отчаянно-алой и горячей, не темной и холодной, какая вяло плещется в жилах мертвецов — так сколько невиновных она собственноручно проводила к Вратам?       — Почему ты спрашиваешь?       Но сейчас он по-прежнему смотрел на нее вопросительно-участливо, смотрел, не зная, что не только лишь Патриция перед ним.       — Тот эльф, друг моего друга, — ей ничего не оставалось, кроме как цепляться за старую ложь. — Он думает, что может быть одержим. Не волнуйся. Со дня на день он уедет из города и обратится… куда-нибудь, где ему скажут наверняка.       Она действительно не могла оставаться здесь. Она любила Мартериара и Кайру — совершенно по-дружески и очень искренне — и сейчас пришла в ужас от мысли, что и они могут пострадать от ее руки.       Нет. Если остаться — значит подвергнуть кого-то из них опасности, она уйдет.       — У тебя чернила на лице. Кому-то писала?       Она вытащила из нагрудного кармашка маленькое зеркальце и в полумраке попыталась рассмотреть свое отражение. На лбу, действительно, красовалось пятно.       — Домой. Я подумала, что они будут рады получить весточку.       Конец фразы дался тяжело, произнести его ровным голосом было куда сложнее, чем она ожидала. Таким новостям никто не рад.       — Ты правильно подумала. Твоя семья наверняка волновалась бы, если бы знала, что происходит.       — А твоя?       Мартериар отвел глаза. Лицо его выражало сомнение.       — Ты и Кайра здесь. Если спрашиваешь о моих родителях, то я слышал от общих знакомых, что все хорошо.       Даже сейчас, среди огня и всех напастей, обрушившихся на столицу и окрестности за последнее время, он не мог ответить ничего кроме дежурного «Все хорошо». Временами — особенно теперь, когда все ее чувства обострились из-за Безликого — его было нестерпимо жаль, но Патриция ни за что не призналась бы в этом. Она всегда знала — Мартериар не считает, что сочувствие уместно. Если он действительно нашел родных только в Кайре и Патриции, значит, так было правильно.       И все-таки по-прежнему хотелось положить ладонь ему на плечо в знак молчаливой поддержки, но вместо этого Патриция протянула руку и кончиками пальцев коснулась его лба.       — У тебя жар.       — Следовало ожидать, — отмахнулся Мартериар. — Насмотрелся, как ты налегке по снегу бегаешь, решил, что и мне ничего не будет. Носи что-нибудь теплое. Я почти забыл, какой холодной может быть зима здесь.       Патриция вновь устремила взгляд в окно, за которым ветер играл белыми прядями снегопада, и сцепила руки перед собой в замок. Снова стало тяжело и тягостно. Кто скажет Мартериару, что она ушла? Как скажет? Лучше было бы уйти ночью — он еще больше суток не будет ее искать, пожалуй, тогда даже на руку его болезнь, она отвлечет внимание лучше любого сообщника. Лучше было бы уйти ночью, потому что тогда ей встретится меньше тех, кому она могла бы навредить.       Она скосила глаза. Мартериар тоже смотрел в окно, но на лице его виден был намек на улыбку — она попыталась представить, как чувствовала бы себя, освободившись от того, что давило на нее долгие годы грузом обязательств — но не смогла. Возможно, он думал о Кайре. Это было бы хорошо, потому что так меньше внимания привлекалось к Патриции.       И все же она чувствовала себя виноватой за то, что обдумывает побег — да, это действительно был побег — сидя бок о бок с тем, кто наверняка станет тревожиться о ней сильнее, чем все остальные. Но даже если бы она могла сказать, объяснить, что пытается так только защитить его, она бы промолчала.       Она уйдет молча, потому что неосторожно брошенное «прощай» разрушит хрупкий покой, который Мартериар смог выстроить для себя и Кайры.       Лучше — сегодня же ночью. И даже буря за окнами — на руку. Заметет следы. Когда-то она пришла с Мартериаром в Нэртельвей из серого ненастья, а теперь уйдет в белую круговерть в одиночестве. Рассвет уже не застанет ее в городе.       На ватных ногах она поднялась со скамьи, сердце часто стучало, неожиданная решимость лишала сил. Мартериар встретился с ней глазами. Он даже не подозревал, что она уже все решила. Она больше не причинит вреда.       Она унесет с собой свою одержимость туда, где точно будет единственной ее жертвой.       — Уже поздно, — как можно небрежнее сказала она. — Я пойду.       Мартериар пожелал ей вслед доброй ночи, и эльфийка в бессилии стиснула кулаки — не было больше для нее добрых ночей, все ночи теперь были чередой тьмы, беспамятства и осколков воспоминаний, растертых в цветастую пыль. Все ночи теперь были испачканы потусторонним синим светом, и она ничего с этим сделать не могла. Теплилась еще слабая надежда, что где-нибудь отыщется маг-умелец, который сможет, но умом она понимала, что ей скорее просто отсекут голову рыцари в каком-нибудь приграничном городке, когда она вновь потеряет контроль над собой. Радовали только два осознания: она, скорее всего, даже не узнает об этом до самой последней секунды, весь ее предсмертный ужас достанется Безликому — и, между всем прочим, об этом скорее всего не узнает и Мартериар.       Она со слезами на глазах ступила в полночь. Глухо захлопнулась за ней дверь часовни.       — Смотри, — прошептала она Безликому. — Смотри на это. Запомни город, которому ты не навредишь.       Метель остервенело хлестала стены домов, хлопала ставнями, металась на перекрестках и обрушивалась всем своим гневом на одинокую фигуру в ночи, медленно идущую по сугробам к единственному горящему окну таверны. Колючие хлопья снега били в лицо, застревали в волосах и забивались за шиворот, но Патриция не обращала внимания. Было в этой холодной боли кое-что хорошее: она хорошо заглушала боль душевную. Было больно думать, что она и в самом деле распрощалась с Мартериаром.       Даже не так: она без единого «прощай!» сбежала вместе со своим проклятием.       В общей зале таверны никого не было, и эльфийка незамеченной проскользнула в комнату. Сейчас, всего пару секунд. Забрать самое необходимое, и она снова двинется в путь, только теперь уже никогда не вернется сюда.       Никогда больше на руках ее не будет крови — она будет бороться за эту цель так же, как за собственный разум.       Она безразлично обошла брошенную на пол чернильницу и невидящим взглядом скользнула по скомканному письму. Пусть лежит. К демонам. Через угол стола потянулась к брошенному на подоконнике мечу, когда что-то сорвалось на пол и, тихо позвякивая по неровным доскам, закатилось под кровать.       Патриция заколебалась, а потом все же отпустила оружие и, чуть повозившись, вытащила из пыли украшенный рунами тонкий стальной ободок. Кольцо, то самое, что она сняла утром — подарок Мартериара.       Слезы подступили к глазам. Ей никто прежде не делал подарков, потому что в семье это было не принято, а ни для кого кроме семьи она не значила столько, чтобы думать о ней, если она не вертится рядом. Мартериар зачаровал кольцо еще в Обители, нашел время даже когда вокруг были сотни мертвецов и невесть какое заклинание висело под потолком главного зала. Он вспомнил о ней тогда, вспомнил, как она боится мертвых, а сейчас она хотела бросить все, забыть и под шумок удрать — пусть даже спасая их от самой себя. Не было ли это предательством?       Она дрожащей рукой вернула холодный ободок на палец. Ничего не случилось, ибо чары невидимости для мертвых не могли закрыть ее от Безликого, но она словно почувствовала, что Мартериар где-то рядом.       «Не хочу тебя потерять», — вот, что он сказал ей тогда.       «Ты и Кайра здесь», — сказал он сегодня.       — Верни мне меня, Безликий, — в пустоту прошептала Патриция, уронив голову на руки и сидя на холодном жестком полу. — Я не могу уйти. Тебе не дано понять этого. Задницей чувствую — не дано. Так и катился бы!       Тишина и свист метели за отчаянно дрожащим окном были ответом на срывающийся на нервные рыдания вскрик.

***

      В тот вечер Патриция не ушла, так до самого рассвета и просидев в странном болезненном оцепенении, а потом, пошатываясь от усталости, заползла в кровать и тут же уснула, едва коснувшись головой подушки. По пробуждении уходить было уже поздно — в разгар дня одна на людной улице она могла быть опасна.       Город начали восстанавливать, и теперь размах бедствий был еще шире, чем после прошедшейся чумы. Чтобы все поправить, нужно было втрое больше сил. Едва ей показалось, что голоса стихают, как эльфийская речь зазвучала совсем неподалеку от Двойного Дна — один из заваленных перекрестков требовал внимания, а из обрывочных долетавших в приоткрытое окно фраз эльфийка поняла, что работать будут всю ночь, чтобы уже к утру расчистить для лошадей и повозок еще один путь. Снова будет нельзя уйти, незамеченной не получится. Пусть она стремглав промчится мимо, пусть не даст Безликому и шанса броситься на ни в чем не повинных горожан, ее все равно увидят и наверняка вспомнят, когда Мартериар заметит ее исчезновение и станет расспрашивать.       Нет, так нельзя. Если она хотела обезопасить их — его в первую очередь — нужно было уехать, не оставив следов.       На следующее утро она пожалела, что не воспользовалась вчерашней возможностью — в трактире объявился сам Мартериар. Она наткнулась на него случайно, он прошел мимо по коридору, держа в одной руке свернутое письмо — должно быть, только забрал из комнаты, — а в другой поводок, другим концом закрепленный вокруг лапы сидящей у него на плече большой птицы.       — Кайра попросила написать в Цитадель, — сообщил он вместо приветствия. — Если вернутся остальные Верховные, она сможет с чистой совестью передать им свои обязанности.       Вот как. Мало было отречься, чтобы никогда больше не иметь с церковью ничего общего, нельзя было закрыть за собой дверь и не вспоминать больше — ни Кайра, ни Мартериар, не смогли бросить все на произвол судьбы. И она, Патриция, тоже не могла.       Птица — наверно, это было что-то быстрокрылое почтовое, — издала странный звук и нетерпеливо распушила оперенье, с интересом поглядывая на письмо. Должно быть, голубь — если это был голубь, — сильно истосковался по небу. У Патриции вдруг возникло чувство, что и она тоже.       Этим помощь Мартериара Кайре и горожанам не ограничилась. Патриция видела, как он разговаривал с Сильвером, а потом присоединился к разбору завала на все том же перекрестке. Эльфийка почувствовала себя в ловушке.       На следующий день между мелькающих тут и там эльфов появилась Кайра. Она специально заглянула к Патриции, желая узнать, не хочет ли та присоединиться к поиску уцелевших после обрушения обгоревшей постройки в жилом квартале — им отчаянно не хватало рук. Патриция хотела, но Безликий был против, а потому пришлось сказаться больной — и уже к вечеру она так себя и почувствовала. Кайра же постаралась, чтобы об этом узнал Мартериар.       — Простыла, — упрямо мотнула головой эльфийка, закутавшись в одеяло и для пущей убедительности стараясь говорить через нос. — Знобит. Закрой окно.       Он принес ей что-то теплое, но Патриция даже не взглянула. Ее и в самом деле знобило, только причина была явно сложнее обычной простуды.       — Но я буду в порядке, — закивала она, — Тебе не обязательно сидеть со мной.       Часть ее хотела любым способом удержать его здесь, не позволить оставить ее один на один с Безликим, но другая ее половина, большая, принадлежащая самому Безликому, шептала, что одиночество — лучшее, что сейчас может быть.       — Возможно, в одиночестве просто легче сходить с ума.       Она прикусила язык. Многое бы отдала, чтобы не произносить это вслух.       — Я не думаю, что ты в порядке, — честно сообщил Мартериар. — Уверена, что не бредишь? Давай я провожу тебя до госпиталя?       Госпиталь. Там полно пустых полуразрушенных комнат и закутков, в которых она могла бы переждать выходки Безликого. Если не будить жриц и не просить о помощи, она никому там не помешает, а у Мартериара не будет оснований полагать, что с ней что-то странное.       — Не надо, — мотнула головой она. — Я сама. Наверно, ты прав.