Спасти

      Снег почти перестал, и даже ветер с первыми лучами солнца почти успокоился. Свет с небес пробивался рассеянный, пыльный, тусклый, точно грива шагающей по дороге лошади. Казалось, само утро было таким — металлически холодным, неприветливо серым, испуганно вздрагивающим. Стук копыт был слышен, должно быть, на мили окрест — более ничто не тревожило хрупкую утреннюю тишину. Лишь один всадник отважился появиться здесь теперь, когда окрестности утонули в недобром молчании и, казалось, даже деревья не смели прошелестеть лишний раз.       Лошадь остановилась перед воротами Цитадели Верховных, да так и замерла, глядя на приоткрытые створки. Смертью тянуло от них в неподвижном стылом воздухе.       Всадник спешился и потрепал коня по холке.       — Возвращайся, — прошептал он. — Возвращайся.       Животное всхрапнуло, взволнованно переступая копытами по камням тракта; тревожно застучали подковы. Эльф развернул коня в сторону Нэртельвея и чуть подхлестнул, но уже не смотрел, как животное торопливо уходило от замолчавшей Цитадели.       Цитадель было преувеличением называть Цитаделью. Это храм Верховных — храм сразу трех Заступников — был внушительным и впечатляющим, но Цитадель представляла собой не замок и не крепость. Лишь большое, запутанно выстроенное поместье, окруженное высокой изгородью с изящными резными воротами.       Верховный поднял взгляд вверх, к низкому небу, полной грудью вдохнул холодный воздух, унимая побежавшую было по телу дрожь от того, насколько неправильным, насколько нездешним стало вдруг это место. Он коснулся рукой приоткрытой створки ворот, будто в знак приветствия и прощания разом, и прошел во внутренний двор, не оглянувшись по сторонам. В глубине души он знал, что никого здесь не будет. Едва он услышал, что одержимая бежала из города, он сразу понял, кого здесь найдет.       Безликий пойдет к Велемору.       Велемор пойдет к Верховным.       Ни от одного, ни от другого добра было ждать нечего. Верховный прикоснулся к висящему на шее амулету, сжал его в ладонях.              — Я здесь, — прошептал он, и амулет, нагревшийся было от его касания так, будто не один час пролежал на жарком солнце, вновь похолодел. Остальные Верховные не отвечали ему.       Эльф спешно пересек пустой двор, поднялся по ступеням, распахнул незапертые двери. Было тихо, под ногами ненавязчиво подвывал сквозняк. Где-то хлопнула под ветром оконная ставня, и все снова стихло. Верховный взмахнул рукой — тут же вспыхнули свечи в канделябрах вдоль стен, и он свернул в ближайший от входа слабо освещенный коридор. Прошел через зал. Еще коридор. Лестница. Коридор. Все молчало.       В глубине души он знал, что так и будет.       Будь здесь одержимая, Цитадель бы пострадала, были бы вспышки пламени, копоть на стенах, были бы треснувшие от удара молнии камни, были бы крики, было бы сопротивление. Потому что одержимая была угрозой извне, одержимая была оружием Заступника, которое не имеет своей воли, которое опустит руки, едва Заступник устанет вести ее.       В глубине души он знал, что дело было не в одержимой.              Была другая угроза, угроза изнутри, угроза от того, кто знал все входы и выходы этого места, угроза от того, кто обладал собственной волей и без всякого духа внутри был достаточно силен, чтобы ворваться сюда. Угроза от того, у кого была собственная дерзкая цель, угроза от того, кто был некогда частью этого места.       Не было ни страха смерти, ни отчаяния, ни чувства обреченности — потому что их не должно было быть, и Верховный знал об этом. Так же ясно, как и то, что ходьба кругами ничего не решит. Если он прибыл сюда, он должен сделать все, чтобы избавиться от мятежника.       Верховный потянул меч из ножен и бездумно огляделся по сторонам. Не было надежды, что сейчас ему все же выйдут навстречу, не было надежды, что все окажется наваждением — он знал, что все происходящее слишком правдиво, знал даже, где искать мятежника. Нижний зал, тот, что с алтарем.       Верховный не боялся, потому что когда-то отринул и страх, и гнев, и боль, и все прочие чувства, но все же его руки дрожали, когда он спускался по винтовой лестнице к высоким двустворчатым дверям, крепко сжимая рукоять меча в ладонях. Он уже знал, что обречен, что все это закончится лишь ничем, но продолжал идти.       Вот он ступил с лестницы на пол коридора. До дверей десять шагов. Пять. Два. Пальцы коснулись деревянной створки. Верховный знал, что они не заперты, лишь закрыты. Он еще раз глубоко вдохнул, скользнул глазами по лезвию меча, собираясь с духом или словно ожидая сигнала — а потом распахнул двери и решительно поднял голову.       В заливающем залу тусклом свете он видел лежащие на полу тела. Восемь. Восемь из девяти сильнейших чародеев церкви, Верховных, лежали мертвыми, над одним из них склонился колдун. Верховный не видел его лица, но знал, кто перед ним.       — Велемор.       Подчеркнуто холодно, хоть и почти приветствие. Велемор выпрямился, поднял голову, кивнул в ответ — его белесые волосы едва заметно колыхнулись — и вскинул окутавшуюся магией руку. Верховный поднял меч и забормотал защитное заклинание. Единственный шанс победить — приблизиться на расстояние удара.       — Твои слуги предали тебя, — прошептал Велемор. — Я был прав. Не был бы — ты явился бы с армией, во главе которой стоял бы он.

***

      — И… что же ты намереваешься делать дальше? — Кайра подсела поближе к Мартериару. Утро было раннее, мрачное, зябкое, Патриция рядом с ними все еще безуспешно пыталась проснуться, тянула на плечи одолженный плащ, грела руки о теплую миску с едой. Никто из спутников не стал ее торопить, даже Сильвер молча пожал плечами, соглашаясь, что нужно дать ей набраться сил перед последним переходом — до цели пути оставалось несколько часов.       — Мои планы? — рассеянно переспросил Мартериар. — Для начала я должен знать, что с Патрицией точно все в порядке. Если мы разделим ее с Безликим, я, наверно, вернусь с ней в Вольные Земли к ее семье, провожу до порога, чтобы быть уверенным, что больше ничего не случилось.       Патриция, сидящая совсем рядом с ним, поневоле слышала все сказанное, но не вздрогнула, не повернула головы, словно и вовсе не заметила упоминания о себе. Словно и вовсе не заметила, что Мартериар сказал «если», а не «когда».       — Потом вернусь домой — обдумать все и решить, что дальше. Раз я ушел из ордена, то теперь должен буду заняться чем-нибудь другим. Наемничество убьет репутацию семьи совсем, в политике я безнадежно плох, и я… не знаю. Это оказалось сложнее, чем я ожидал, когда отрекался. Что насчет тебя? Ты ведь тоже осталась так же.       Осталась на перепутье, выброшенная из привычного и слишком этим напуганная, чтобы сделать шаг хоть в какую-то сторону — Мартериар не стал это озвучивать, но догадывался, что от истины недалек. Если он, неплохо владея оружием и имея некоторые связи, не знал, куда теперь податься, то что говорить о Кайре, которая несколько лет и вовсе провела затворницей?       — Я не знаю, — эхом вторила ему Кайра. — У меня совсем нет мыслей, и это пугает меня — там, в храме, их было много-много, столько планов, столько мечт, а теперь ничего. И родные! Я своим отречением бросила тень на весь дом, они в полном праве не принять меня обратно. Я не жалею, ни о чем не жалею, просто… мне страшно.       — Во всяком случае, — Мартериар осторожно коснулся ее руки, переплетая ее пальцы со своими, — я был бы рад, если бы ты отправилась в Вольные с нами. Со мной. А потом вместе со мной вернулась бы в поместье в пригороде, если твоя семья не примет тебя снова. Мне действительно все равно, кто и что думает о твоем отречении — я буду рад тебе в любом случае и хотел бы проводить с тобой как можно больше времени. Если ты тоже этого хочешь, разумеется.       Кайра, смущенно улыбаясь, потупила взгляд.       — Я тебе все еще нравлюсь, да?       — Конечно.       Вопрос был глупый, но для Кайры много значил. Подтверждение, что она нужна, подтверждение, что Мартериар поддерживал ее отказ от церкви и в определенном смысле был ему рад. Подтверждение, что она не осталась одна. Подтверждение, что, отрекаясь от должности, она не отрекалась от себя и по-прежнему что-то значила.       Подтверждение, что ее ценность не измерялась подчинением Верховным.       — Я буду рада поехать с тобой. Представляешь, я никогда не была в Вольных! Это наверняка будет очень увлекательно, я…       Она оборвала себя на полуслове, взглянув на сидящую рядом Патрицию и вспомнив, почему они вообще заговорили об этом. В груди неприятно кольнули сожаление и вина. Если бы она сделала что-нибудь, когда Патриция только рассказала ей о голосе, если бы в тот момент заговорила с Безликим сама — кто знает, как все обернулось бы. Возможно, стало бы только хуже. А, возможно, худшим вариантом из всех было происходящее сейчас — Кайра не могла этого знать. Никто не мог.       — Как думаешь, она вернется?       Мартериар пожал плечами.       — Я не могу представить, что нет. Что там — я не могу даже представить, что она просто вернется другой.       Кайра виновато отвела глаза. Она знала, как ощущается на затылке приближающееся дыхание Заступника, и могла бы поклясться, что Патриция стала другой, едва Безликий в ее сознании обрел голос — просто ей до поры удавалось удачно пародировать себя прежнюю перед всеми, кто окружал ее. Главным образом — перед собой.       В путь выступили почти к полудню. По лесистому бездорожью шли пешком. Патриция не смогла указать на карте точное место, так близко они были к Велемору, и потому приходилось останавливаться и ждать, пока она осмотрится по сторонам, поднимет голову к небу, беззвучно что-то произнесет, обращаясь к одному ей видимому собеседнику, и наконец неуверенно укажет дорогу. Спустя несколько остановок силы стали ее покидать — если даже направление и было неверным, она уже не пыталась его изменить. Патриции помогли забраться в седло, и она склонилась к лошадиной холке, почти не обращая внимания, куда движется — да что там, едва ли она понимала, кто взял животное под уздцы.       Но хуже ее оцепенения была очевидная тревога. Иногда она вздрагивала, вскидывала голову, рвано вдыхала, приоткрывала рот, словно собираясь что-то сказать или крикнуть, но так и не произносила ни звука, лишь снова опускала голову.       Теперь Кайра сама могла ответить на свой недавний вопрос: нет. Патриция не вернется — знакомая физическая оболочка перед ними была уже пуста. И если даже отдать Велемору Безликого, это ничего не исправит, не вернет утраченного, а сделает только хуже, потому что Безликий — последнее, что поддерживает в ней подобие жизни.       — Это Цитадель, верно? — идущий впереди Сильвер оглянулся. — Он здесь, Патриция?       Она не отозвалась, собственное имя прозвучало для нее пустым звуком. Сейчас было отчетливо видно, что она больше не с ними — пугающе спокойным стало ее лицо, под стать безучастным лицам Верховных, весь ее образ исказился до неузнаваемости, в один миг показался беспросветно чужим.       — Он здесь, — ответила за нее Кайра. — Больше негде.       Цитадель была мертвенно тихая, особенно печальная со своими приоткрытыми воротами, с недвижимо повисшими флагами, с неприветливо закрытыми окнами. В другое время ни Сильвер, ни Мартериар, ни тем более Кайра не приблизились бы к ней вовсе. Патриция стояла рядом с ними, цепляясь за шею лошади, такая бледная и отрешенная, что стало ясно — дальше она не пойдет.       — Останься с ней.       Мартериар кивнул на обочину тракта, к которому они, так вышло, подъехали сбоку, со стороны пустошей и перелесков. Кайра взяла Патрицию под руку и, помогая ей сесть на подвернувшийся валун, кивнула Мартериару в ответ. У них действительно не было уверенности, что Велемор станет помогать. Разумнее было оставить Патрицию здесь.       — Будь осторожен, прошу тебя, — Кайра порывисто обняла Мартериара, быстро коснувшись губами его щеки. — У меня плохое предчувствие.       — Я буду в порядке. Присмотри за Патрицией, — отозвался рыцарь. Кайра кивнула. Легко было смотреть за той, кто уже сейчас устроилась на поросшем мхом камне у подножия дерева и прислонилась спиной к темному стволу, да так и замерла, не двигаясь и почти не моргая. Сложнее было ждать неизвестного, надеяться и бояться. Что если сомнения Сильвера оправдаются? Что если…       Кайра смотрела, как Мартериар и Сильвер скрылись в приоткрытых воротах. Это ощущалось странно и неправильно, словно она бросила их, словно намеренно уклонилась от того, что должна была принять.       — Как ты тогда спросила? — Кайра не обернулась к Патриции, хотя говорила именно с ней. — Хочу ли я всю жизнь сидеть в четырех стенах, рискуя чужими жизнями?       — Ты не хочешь, — вдруг откликнулась Патриция тихим, ровным голосом. Не привычным, живым и показательно звонким, не двуголосьем одержимости, а голосом совершенно обыкновенным, совершенно ровным, голосом, так не подходившим к ее прежнему задорному образу. — Я тебя не помню. Я не помню его. Ты здесь, он здесь — потому что я. Он любит тебя. Помню это, он говорил мне много месяцев назад. Я не помню ни его, ни тебя, но я помню вас. Вот, возьми. Не хочу, чтобы вы потерялись.       Кайра почувствовала, как Патриция ледяными руками дотронулась до ее запястья и надела на палец снятый с собственной руки холодный ободок.       — Мертвые тебя не увидят. Ты не потеряешься.       — Патриция? Все хорошо?       Патриция мотнула головой.       — Меня нет. Ты есть, — она снова перехватила руку Кайры, когда та потянулась было кольцо снять и вернуть. — Оставь. Я не хочу, чтобы он тебя потерял.       Кайра в ответ встревоженно сжала ладонь Патриции в своей. Она тоже не хотела терять Мартериара, вот только ни ей, ни ему сейчас потеряться не грозило. Не больше, чем Патриции.

***

      — Разделимся? — предложил Мартериар, едва он и Сильвер переступили порог поместья. Тот пожал плечами.       — Ты знаешь, сколько провалившихся планов начинаются с таких слов? — вздохнул. Помолчал. Огляделся. — Разделимся.       Оба они подумали практически об одном и том же — о том, что в поместье кроме Велемора угрозы нет. О том, что пришли договариваться. О том, что в худшем случае против некроманта не выстоят ни поодиночке, ни вдвоем. О том, что чем скорее они его найдут, тем скорее смогут отсюда выбраться. О том, что чем больше времени проходит, тем хуже становится Патриции.       О том, что они не могут быть уверены, сколько ей осталось.       Они разошлись у первой же лестницы — Сильвер отправился осматривать верхние этажи, Мартериар остался на этом. Было что-то потусторонне-странное в этом месте, в том, как мурашками бежали по спине и плечам страх и холод, в том, насколько нездешним оно ощущалось. В иное время Мартериар бы не травил судьбу и ушел как можно скорее, но не теперь, когда жутковатые ощущения стали указателями верного пути.       Одна створка дверей в залу была распахнута — в ту самую залу, к которой приближаться не хотелось совершенно, возле которой хотелось только одного: сбежать, спрятаться, спастись. В зале кто-то был, Мартериар слышал, как звякнул по камням металл — должно быть, меч выскользнул у кого-то из пальцев. Что-то сверкнуло; беспокойство заметалось в груди, казалось, тревога стала совсем ощутима, будто кто-то щедро разлил ее в воздухе, но Мартериар сделал еще несколько шагов и остановился у самой двери, чуть выглядывая в проем открытой створы.              Он видел Велемора. Видел, как тот схватил за горло и притянул к себе другого эльфа, не сопротивляющегося, почти повисшего в держащей его руке. Видел тела вокруг, тела, облаченные в броню или балахоны, но неизменно без каких-либо опознавательных знаков — Верховные.       Вспыхнуло еще раз. Теперь Мартериар видел, что свет идет от фигуры в руках Велемора, теперь он видел, что свет этот вспыхивает и пропадает, коснувшись ладоней некроманта. Теперь он каким-то противоестественным образом понимал, что Велемор забирает у своей жертвы и жизнь, и магию, и все, что только может взять. А жертва не сопротивляется, потому что победа некроманта уже окончательна, и не о чем уже спорить, и нечем уже помочь.       И крик подступил к горлу, когда Мартериар понял, что в руках Велемора еще один Верховный. Последний, девятый, уехавший из Нэртельвея в ту же ночь, когда вскрылась одержимость Патриции. И вновь захотелось сбежать, спрятаться, скрыться, стереть себе память и никогда более не вспоминать увиденного, и Мартериар уже почти пошел на поводу у своих желаний, когда вдруг понял, что не может сделать шаг назад. Не может пошевелиться, не может даже закрыть глаза, чтобы не видеть.       Велемор разжал пальцы. Тело Верховного глухо упало на плиты пола. Некромант переступил через труп и взмахнул рукой — оставшаяся створка дверей медленно открылась внутрь залы. Пропала последняя преграда.       — Я помню тебя, — кивнул Велемор. — Неужто ты пришел ответить за Обитель?       В глазах его сверкнул блик, и Мартериар почувствовал, как слабеет оцепенение. Недостаточно, чтобы двинуться с места, но достаточно, чтобы говорить.       — Я пришел просить помощи.