Спасти

      Как-то само собой вышло, что после городского праздника они оба поехали к нему домой. Это было не лишено смысла, ибо, во-первых, особняк ее семьи находился в значительном отдалении, а во-вторых в этом особняке были ее родственники — эти дотошные до соблюдения правил и традиций, все еще не простившие ее отречения родственники. Она не знала, думал ли об этом Мартериар.       Только когда с едва слышным скрежетом распахнулись перед ними ворота, Кайра поняла — особняк семьи Анвер выглядит столь же неприветливым, как и тот, в котором она провела детство, но куда более несчастным. Окна были недружелюбно зашторены, фасад выглядел так, будто знал гораздо лучшие годы, небольшой внутренний двор был вымощен камнем, не оставляя ни клочка зелени. Дом выглядел жилым, но семейное счастье — последнее, о чем можно было подумать, глядя на него.       Навстречу им в вечерний мрак вышел один только слуга — молча принял поводья коней, молча отвесил неглубокий поклон господину и молча повел лошадей в сторону едва угадывающихся во мраке конюшен. Ни слова приветствия, ни единого вопроса или доклада — не последовало даже этого извечного «чего изволите, милорд?», которое привыкла слышать Кайра дома.       Слуга даже не спросил, что за незнакомую леди видит перед собой, а между тем вскоре ему придется доложить о гостье хозяину дома.       Кайра нашла ладонь Мартериара своей и молча сжала ее, поднимая голову на возвышающуюся над ней мрачную громаду особняка. Окна были по-прежнему зашторены.       — Им не доложили? — наконец спросила она, когда они поднялись на крыльцо и Мартериар открыл перед ней дверь.       — Кому?       Они встретились глазами. Мартериар, казалось, всерьез не понял ее вопроса, и эльфийка потупилась, переступив порог и оказавшись в полутемном холле.       — Твоим м-м-м… родителям? — задать простой и, казалось бы, сам собой разумеющийся вопрос почему-то было неловко. — Я имею в виду, они наверняка были бы рады увидеть тебя.       — Не знаю.       Мартериар зажег свечу и кивком головы позвал Кайру за собой через холл к лестнице. Шаги скрадывал мягкий ковер, но она уже не ждала, что к ним навстречу выйдет кто-то еще, слишком вокруг было пусто и неприветливо. Взгляд ее зацепился за полотно на стене, вырванное из темноты светом колеблющегося огонька.       — Что это? Можно взглянуть?       Мартериар вслед за ней остановился и обернулся к висящему на стене полотну, закрытому простым, без излишеств, куском ткани.       — Просто картина, — равнодушно отозвался он, поставил свечу на стоящий рядом столик и осторожно снял покрывало.       Картина оказалась семейным портретом — высокий русоволосый эльф в дорогих одеждах одной рукой обнимал за талию жену, холодно улыбаясь ей, другую же руку привычным жестом положил на рукоять шпаги. Жена его, светловолосая эльфиечка чуть пониже супруга, положила обе руки на плечи стоящего перед ними мальчика, так похожего на отца, но унаследовавшего материнские глаза.       — Это ты?       У эльфа улыбка даже под рукой талантливого живописца была вымученно-холодной, у его жены, лицо которой — пожалуй, единственной на картине — светилось радостью, были нервно напряжены плечи и руки, мальчик не улыбался вовсе. Художник постарался на славу, Кайре редко доводилось видеть столь хорошую работу, но, несмотря на это (возможно, как раз из-за этого) при взгляде на эти лица у нее не возникало ни намека на теплое чувство радостного сопереживания чужому счастью. Напротив. Становилось неуютно, словно…       — Отцу портрет не понравился, — негромко сказал Мартериар, снова набрасывая покрывало на картину.       — Поэтому он велел занавесить его?       Мартериар с миг поколебался, вновь поднимая со столика свечу.       — Нет. Это сделала мать незадолго до моего отъезда. Эта картина была ее капризом, отец сказал, что она может делать с ним все, что захочет.       Кайра молчала, пока они поднимались по лестнице. Особняк казался не столько просторным, сколько пустым и покинутым, этому немало способствовали такие же накрытые тканью картины на стенах и подсвечники с почти целыми потушенными свечами. Зажигали ли их здесь? Кайра хотела спросить про остальные полотна, но в последний миг себя одергивала — она не сомневалась, Мартериар ей расскажет, но как же не хотелось слышать его подчеркнуто равнодушный голос.       — Здесь было так даже когда ты был ребенком?       Он неопределенно пожал плечами, и Кайра уже приготовилась брать свои слова обратно — как «так» здесь было, она могла бы объяснить только одним словом: холодно. Невообразимо холодно, как между совершенно чужими друг другу эльфами, по какой-то чудовищной ошибке растящими такого же чужого им обоим ребенка.       — Нет, так здесь не было.       Это щадящее «так» он тоже выделил голосом, он понял вопрос.       — Было по-другому, но, наверное, теперь стало немного лучше.       Он толкнул дверь в конце коридора.       — Если хочешь, могу позвать кого-нибудь из служанок матери, тебе обустроят комнату рядом с…       Кайра замотала головой.       — Я хочу остаться с тобой. Если ты, конечно, не против, я имею в виду, я просто… Я говорю, можно ведь опустить условности, твои родители же не подумают ничего плохого, если они даже не вышли тебя встретить. О, то есть нет, я не хотела сказать, что их не заботит, я…       — Я не против. Их не заботит.       Она чувствовала его объятия, такие же теплые и осторожные, как всегда, но привычный мимолетный поцелуй на виске показался необычно отстраненным.       Комната, в которую они вошли, освещалась блеском разгорающегося камина — очевидно, их прибытие заметили немногочисленные привычные к неожиданным полночным возвращениям младшего господина слуги. Здесь было так же пусто, как в остальном особняке, возможно, была виновата достаточно аскетичная обстановка — кровать, полупустой шкаф с книгами, письменный стол, камин и двери на балкон. Вот и все, что открывалось взгляду.       Кайра огляделась вокруг. На письменном столе изображением вниз лежала еще одна картина, совсем небольшая, примерно ладонь в ширину и столько же в высоту, и эльфийка в молчаливом любопытстве перевернула миниатюру, очевидно, служившую какому-то художнику только лишь наброском перед созданием настоящего полотна. Во всяком случае, на эту мысль наводила легкая небрежность живописца, какой не допускается на законченных полотнах. Обрывок холста был неумело вставлен в раму.       В теплом свете камина она рассмотрела двух эльфов, тех же мужчину и женщину, которых видела на первом полотне, там, внизу, в коридоре, совсем молодых и так заразительно счастливых, что и сама бывшая жрица чуть улыбнулась. Эльфийка на картине крепко обнимала возлюбленного, в одной руке сжимая букет пышных цветов, он же касался ее так бережно, словно она была величайшим сокровищем в его жизни. Над ними склонялись ветви деревьев, а на втором плане уходил вдаль морской причал и плыл по воде маленький, будто игрушечный, корабль.       Мартериар как-то сказал ей, что ненавидит море.       — Настоящую картину они уничтожили во время ссоры, — вздохнул Мартериар, заглянув Кайре через плечо. — Когда мать крикнула отцу, что знать его не хочет, и взмахнула рукой, вспыхнула рама, а потом и сам холст. Она потом жалела об этом. Наверное, единственный раз, когда ее не порадовала собственная магия.       — Что это за место? — Кайра обернулась к нему и чуть помедлила, удивленная собственной догадкой. — Неужели Благословенный?       Мартериар кивнул.       — Всего за пару лет до нападения. Я никогда там не был.       Он попросту не мог там быть, потому что родился спустя несколько десятилетий после того, как за Благословенный Архипелаг был проигран последний бой, а сами острова, доставшиеся сиренам, ушли под воду.       — Они выглядят очень, — начала Кайра.       — Счастливыми, — закончил Мартериар. — Я оставил ее именно поэтому. Рано или поздно они перевернут весь дом и вышвырнут последнее, но это…       — Воспоминание? — предположила Кайра.       Мартериар покачал головой и отошел к камину, поворошил вспыхнувшие угли.       — Для них возможно и воспоминание, но отец не хочет ничего видеть, а мать делает вид, что ей все равно. Для них воспоминание. Не для меня. Я был только попыткой спасти это, — он указал на портрет, который Кайра по-прежнему держала в руках. — Спасти их. Но ты видела ту картину в холле. Как понимаешь, лучше не стало.       Он потер переносицу и взлохматил волосы. Кайра, наконец, опустила портрет обратно на стол — очень трепетно, как и полагалось обращаться с последней ниточкой в чужое минувшее счастье. Вслед за Мартериаром вышла на небольшой балкон в ночную темноту, вздрогнула от холода и прижалась к рыцарю в робком объятии. Стало лучше, когда он обнял ее в ответ, не отрывая взгляда от неба над головой.       — Что с ними случилось?       Мартериар вновь пожал плечами. Если он считал, что такой жест придаст его словам безразличия, он ошибался.       — Мать очень любила Благословенный, поэтому они не уехали вместе с прочей аристократией, когда наместник острова предупредил о сиренах на границах, и не уехали даже когда сирены пошли в наступление. И когда две трети островов оказалось в руках тварей, они все еще оставались. Понимаешь? Они бежали оттуда в последнюю ночь, когда стало ясно, что это конец, когда сирены уже были на улицах столицы, а остров на глазах шел ко дну. Много ли можно было взять с собой?       — Они начинали здесь…       — Имея на руках одну только родословную, немного денег и тот портрет, — Матрериар опять вздохнул и снова взлохматил волосы. Кайра давно приметила у него этот жест — из-за растерянности нечем занять руки. — Только в знак уважения к благородным корням им помогли обосноваться возле Нэртельвея, но на этом все. Ты знаешь, что чужестранцев на несколько поколений ограничивают в делах правления, так что в совет княжества они не вошли, и любая торговля на этих землях облагается дополнительной пошлиной. Отец ненавидит здешние власти, а мать любила Благословенный и любит до сих пор. Она требовала вернуться и отбить архипелаг.       Кайра совершенно нетактично хихикнула, до того показались нелепыми эти слова. На миг она даже заподозрила в них шутку. Мартериар не обратил внимания.       — Так и вышло, что она тянулась к дому, которого уже не было, а отец пытался едва ли не стену головой пробить, чтобы жить здесь стало сносно. Он считал, что она не ценит его стараний, а она — что он не считается с ее желаниями.       — Но разве они не должны были помириться, чтобы растить тебя?       На этот раз негромко рассмеялся Мартериар — рассмеялся глухо, странно, надломленно, почти вопросительно. Это он совершенно точно подхватил от Патриции.       — Должны были. Поэтому я часто бывал на светских вечерах, которые устраивала мать, чтобы помочь отцу приобрести новые связи — толпы взрослых с высокомерными лицами и нудными разговорами, которые изредка трепали меня по голове и говорили, что похож на отца, а потом вновь не обращали внимания. А я должен был по многу часов сидеть и слушать. Отцу нравилось слышать от матери, что я был там. Ему было все равно, если нет. Я ненавижу светские вечера.       Помолчали.       — А отец?       — Читал мне о море и Благословенном, когда я был маленький. Потом нанял учителя по навигации и судоходству, несколько раз брал меня с собой на торговые корабли. Там я узнал, что такое морская болезнь и что меня, как и отца, она не обошла. А раз так, я оставался на суше и учил слишком много вещей, которые мне не понадобились ни разу — и, смею судить, не понадобятся. Зато по изученному мать порой задавала вопрос или два. Ей нравилось, если я отвечал правильно. Ей было все равно, если нет. Я ненавижу море.       — Нехорошо получилось, — вздохнула Кайра.       — Было бы терпимо, если бы имело смысл, — еще тише откликнулся Мартериар. — Но я проводил день за книгами о том, что в прямом и переносном смысле доводило до тошноты, а вечер переживал как пытку смертельной скукой — только чтобы ночью снова слушать, как в соседней комнате мать плачет и заламывает руки, жалуясь на загубленную жизнь, а отец винит ее в шатком положении среди знати.       Стало холодно. Мартериар за плечи потянул Кайру снова в комнату поближе к теплу камина, хорошо закрыв балконные двери, чтобы створки не хлопали и не звенели стеклами.       — Они надеялись, что я пойду в королевскую гвардию. Отец думал, что так можно будет упрочить свое положение. Мать — что я найду способ вернуть Благословенный. Ту картину внизу занавесили, когда я сказал, что ухожу в орден при храме. Тогда же они перестали ссориться и просто замолчали, словно друг для друга их больше не было. Не могу сказать, что расстроился. Когда я взял другое имя, я тоже исчез для них. Наверно, ты видишь.       — И каждый раз, как ты приезжаешь, тебя встречают… так?       Кайра, уже усевшаяся на кровати, замерла и взлохматила волосы тем же самым беспомощно-рассеянным жестом, что и Мартериар. Ее семья не простила ей отречения, но до того, те годы, что она была сперва послушницей, затем жрицей, а потом и смотрительницей, ее ценили. Иногда даже писали письма и порой ставили в пример младшим кузинам как образец долга и послушания.       — Как видишь. Я стараюсь не приезжать слишком часто.       Кайра потянулась обнять Мартериара, когда он сел на кровать рядом с ней, но слов ободрения и поддержки подобрать не смогла.       — Обещай, что поговоришь с ними. Расскажешь, что мы сделали, расскажешь, кем был Велемор. Расскажешь, что Нэртельвей не повторит судьбу Благословенного.       Мартериар спокойно кивнул. После каждой ссоры должно когда-нибудь наступить перемирие, и хотя он не был уверен, возможно ли вернуть хоть что-то, от попытки ничего не терял.       — В худшем случае меня просто откажутся слушать.