Спасти

      С возвращением в город стало еще хуже. Патриция не только чувствовала, но и видела это в лицах спутников. Мрачный молчаливый Сильвер, нервно оглядывающийся по сторонам, не произнес ни слова ни на подступах к городу, ни когда они пересекли его границу. Кайра, бледная до того, что лицо ее почти слилось с белым воротничком рубашки, даже не смотрела по сторонам — как опустила глаза к холке своей лошади, так и почти не поднимала. Почему-то Патриция думала, что жрица будет молиться — а потом посмотрела на нее еще раз и поняла: не будет. Молятся только те, кто еще верят. К Кайре это уже не относилось.       Маленькой мрачной процессией проехали они по городу — от ворот до площади с тремя храмами, тихими, темными, пустыми. Патриции подумалось о молчащих холодных статуях — трех воинственных на площади и трех скорбных у алтарей. Во всяком случае, она помнила это, вот только радости это воспоминание не давало, лишь будило другие, более давние — вот она, еще прежняя и живая, стоит на этом самом месте, изо всех сил вцепившись спутнику чуть выше локтя. Мотает головой: «Не пойду!»       «Хорошо», — отвечает он.       «Если тебе так лучше», — отвечает он.       А затем она отпускает его руку, а он уходит к храмам один. Тогда она только фыркнула ему вслед — сдались же ему эти храмы! — а теперь от желания снова взять его за руку очень пусто в груди.       Сильвер коротко простился с ними кивком головы — и, развернув коня, направился вниз по улице. Должно быть, к семье, решила Патриция, и вновь вернула взгляд к тускло блестящим шпилям.       — Не пойду, — вырвалось само собой.       И зажмурилась, обратившись в слух и ожидая.       — Я понимаю, — отозвалась Кайра.       Патриция помотала головой. Это было не то, что она хотела услышать. Мартериар не понимал ее тогда, не разделял ее чувств, но уважал ее отказ.       Она смотрела, как бывшая жрица поднимается по ступеням. Обреченно, будто на казнь, но спокойно — словно не на собственную. Патриция осталась одна посреди эльфийского города. Чужой ей народ жил здесь веками и настолько сроднился с этим местом, что и сами улицы несли теперь их отпечаток — такой же чужой для Патриции, как и все остальное.       Она тоже спешилась, взяла обеих лошадей под уздцы — Кайра была слишком рассеянна, чтобы озаботиться этим — и, ссутулившись, побрела в сторону конюшни. Сегодня или завтра на город обрушится Бездна, а сил, что она чувствовала там, на поляне в лесу, с ней больше не было, не было решимости спасать и защищать, не было желания прикасаться к оружию, не было желания быть здесь. У нее вообще вдруг не оказалось желания быть.       На городских конюшнях ее встретил эльф в криво надвинутой на лоб шапке — больше она ничего о нем не запомнила. Эльф принял у нее поводья и как исчез, а Патриция опустилась на порог и бессильно прислонилась к деревянной подпорке. Эльф суетился и двигался, эльф кому-то что-то говорил, эльф был живым.       Патриция знала, что жива — слишком хорошо, Бездна, знала это, потому что цена этого знания оказалась устрашающе высока — но совсем не чувствовала. Не хотела нарушать хрупкое наваждение, остающееся где-то совсем рядом, будто у нее за плечом. Пока она не причисляла себя к совсем живым, могла еще обманываться, что Мартериар здесь. Патриция иногда сидела вот так на порогах разных таверн, в которых им случалось пережидать ночи, пока добирались от города к городу, а он иногда подходил к ней со спины и просто стоял, тоже глядя во тьму или на дорогу. Никогда не садился рядом — не то сознательно держал дистанцию, не то не верил в чистоту ступеней, — но теперь она могла представить, что он все так же безмолвно наблюдает за ней.       — Миледи? Могу сделать для вас что-нибудь?       Патриция не оглянулась, кто бы ее ни окликнул. Это не был Мартериар, и каждый лишний звук напоминал об этом.       «Можешь ли ты позвать душу оттуда, откуда обратной дороги нет? Можешь ли вернуть мне единственного, ради которого я готова была терпеть ваш глупый город? Можешь вернуть мне того, в память о ком я до сих пор здесь? Можешь — верни. Прошу тебя», — так она собиралась ответить незнакомцу, но язык не повернулся распахнуть перед ним остатки души.       Никто из живущих не мог вернуть ей Мартериара.       — Нет, сударь, не стоит. Я уже ухожу.       Она не знала, откуда у нее это спокойствие. Не знала, почему бы ей просто не швырнуть что-нибудь в эльфа, посмевшего разрушить ее хрупкий самообман, почему не закричать на него, почему не ударить кулаком по стене, чтобы из костяшек брызнула кровь, чтобы хрустнуло что-то в ладони, чтобы заныла рука до самого локтя, чтобы покатившиеся из глаз слезы были точно слезами боли. Стало бы легче. И той, прежней Патриции, хотелось так сделать, хотелось доказать — хоть самой себе, если больше никто не смотрит! — доказать, что у нее еще есть шанс вернуть все, как было, и избавиться от давящей на сердце утраты.       Что все, что она делает — не последние судороги повешанного.       Но это была Патриция прежняя, а Патриция нынешняя предпочла уйти. Так же тихо и незаметно, как для этого города ушел из жизни Мартериар.       Патриция знала, что сейчас не так далеко отсюда Кайра, возможно, тоже кричит до срывающегося голоса, мечется по темной келье, в бессильном гневе смахивая со стола подвернувшиеся под руку книги, пытаясь хоть во что-нибудь обличить свою запоздалую боль, пытаясь найти отголосок в тех немногих разрушениях, что может причинить. И вместе с тем Патриция знала, что, скорее всего, ошибается. Она, должно быть, сейчас смотрит на погасшую свечу и не чувствует в себе сил зажечь новую.       Так же, как Патриция стоит посреди людной улицы и не может отступить к обочине, потому что… это, в общем-то, не касалось ее.       Ее не касались идущие и едущие мимо эльфы, иногда покрикивающие и толкающие ее в плечо или спину. Она смотрела на них с недоумением, со страхом — как они могут теперь куда-то спешить, как они могут не разделять лежащего у нее на плечах тяжелого оцепенения? Как они могут не знать, что все кончено?       — Его больше нет, — прошептала Патриция, когда кто-то неаккуратно отстранил ее с дороги. — Его больше нет.       Она схватила за руку проходящую мимо эльфийку, но та, даже не обернувшись, выдернула ладонь и, не сбавляя шага, исчезла из виду в толпе.       Почему никто не хотел понять ее? Почему никого не волновало, что Мартериар не вернулся сегодня со спутниками в Нэртельвей и никогда больше не вернется, почему никто не оглянулся на ее слова — ей же было так больно от этого! Сражаясь с Безликим за собственную память, Патриция невольно цеплялась за Мартериара и воспоминания о нем — а теперь у нее не было ни одного, ни второго, лишь череда разрозненных образов и смятое чувство вины.       — Его нет, — она схватила за локоть еще одного прохожего — крепко схватила, чтобы остановился, чтобы понял, чтобы выслушал. — Их обоих нет.       Если эльф не желает слушать про Мартериара, пусть услышит о Безликом. О Заступнике она не жалела — лишь о том, какой ценой от него избавилась.       — Так бывает, — спокойно кивнул ей незнакомец. Не понял! Он не понял ее! — Вдвоем уходить не так опасно.       Наверняка он подумал о беженцах.       — Ты можешь пойти за ними, если тебе так хочется.       Пальцы ее разжались, он похлопал Патрицию по плечу — очень человеческий жест, один из первых, какие подхватил от нее Мартериар — и повернулся к ней спиной.       — Не могу, — прошептала она в спину уходящему эльфу. — Я обещала.       Она не уточнила, кому именно обещала, хотя знала, что только лишь самой себе. Пусть та встреча в залитой солнцем таверне оказалась просто ее сном, а Мартериар не был и не мог быть к ней причастен, признать это означало смириться с его смертью. Ее пугала собственная неспособность отпустить его еще и потому, что она никогда за него не цеплялась сознательно.       Она дотронулась до пряжки пересекающего грудь ремня — он удерживал за ее спиной меч, оставшийся… напоминанием? Еще когда Безликий только подступался к ней, он сулил ей это ощущение, ощущение впивающегося в плечо оружейного ремня, каких она сроду не носила. Знал ли тогда Заступник, чем все кончится?       Патриция побрела прочь, ссутулившись, сунув руки поглубже в карманы и хмуро глядя под ноги. Вышла к набережной, остановилась на верхних ступенях лестницы, присмотрелась к пустым мощеным камнем берегам, к каменным чашам, в которых вечерами зажигают огонь. Осторожными медленными шагами преодолела полсотни невысоких ступеней, встретила лицом налетевший порыв ветра. Огляделась. Пустой и серой была набережная, холодная рябь шла по воде.       Патриция подошла к самому краю, забралась на низкий, едва до пояса, парапет и свесила ноги к воде. Уперлась локтями в колени, уронила голову на руки, сквозь пальцы посматривая на свое дрожащее отражение. Растрепанная, бледная и несчастная эльфийка смотрела на нее из воды, и Патриция вдруг сама себя не узнала. Прежняя Патриция была сильной, правильно? Прежняя Патриция умела быть собой до того, как в ее окружении появился Мартериар с его спокойной рассудительностью и молчаливой защитой.       Прежняя Патриция никогда не позволяла себе оказаться в окружении, с Мартериаром же они не раз были взяты в кольцо, но каждый раз — спина к спине, зная, что защитят друг друга. Патриция много отдала бы, чтобы это осталось лишь тактикой боя, лишь способом прикрыть друг друга от стрел или клинков, но чем дальше, тем клинки становились незримее. Если бы Патриция прежняя видела, что стало с Патрицией нынешней, она возненавидела бы рыцаря за его поддержку, за его сочувствие и помощь. Если бы он не прикрывал ее от нее самой, если бы лишний раз позволил ее сомнениям ударить ей же в спину, она не сидела бы сейчас на холодном парапете, не смотрела бы в глаза собственному несчастному отражению. Если бы он не превратил ее странноватое обучение в хорошую дружбу, она бы уже ушла. Проснулась бы однажды утром и поняла, что идти дальше ней не хочется, сказала бы ему, он бы понял, и оба без сожалений разошлись бы. Она, наверно, была бы сейчас дома, сидела в тепле, возможно, смеялась бы чему-то своему, не зная, что за мили от нее ушел из жизни тот странный рыцарь, который когда-то полушутя позвал ее в ученицы, а она взяла и назло ему согласилась.       А даже если бы знала, честно, ей было бы не жаль.       — Мне больно.       Тишина свистом ветра отозвалась на ее шепот. Патриция стиснула кулаки.       Она никогда никого не теряла. Она не знала, откуда берется это тяжелое ощущение пустоты на месте легких, не знала, зачем оно так давит ей на грудь, мешая сделать вдох — и почему это же чувство встает поперек горла, не давая выдохнуть.       — Я боюсь.       Зажмурилась.       — Все кончено, верно? Мне так жаль. Очень, очень жаль, — дотронулась до кольца на пальце — такого же холодного, как и любое другое. Подумать только, меньше суток назад нагревшийся над остывающими углями ободок вселил в нее такую уверенность, что она была готова в одиночку защищать город. — Я хотела еще раз увидеть тебя. Прежде, чем… ты понимаешь.       И крепко сжала одну руку в другой. Все действительно было кончено — как для Мартериара, так и для нее самой, для Кайры, для горожан. К ним шла армия мертвых, и вел ее некромант — а у них больше не было того, что он хотел получить. Безликий ушел вместе с Мартериаром, вместо заступничества бросив их разбираться самих.       — Эй? Как ты?       Ухо дернулось на голос само, Патриция вздрогнула, едва не соскользнула с парапета в воду, одним движением перемахнула обратно на набережную и, вытянув шею, огляделась по сторонам. Все еще было пусто — лишь некоторые эльфы потянулись неспешной вереницей по серой набережной — и тихо, но голос! Голос! Она слышала!       — Мартериар?       Патриция задрала голову и, сама себе не веря, бросилась вперед — там, на самом верху лестницы, в приветственном жесте поднял руку закутанный в темное эльф. Колени подогнулись уже на десятой ступени — усталость и потрясение заставили Патрицию неловко схватиться за каменные поручни, — а потом все тепло, что проснулось в ней в ответ на голос, вновь истаяло погасшей лучиной.       Эльфу кто-то ответил, оттуда, из-за ее спины, с набережной. И к нему с радостным возгласом так же резво бросилась другая эльфийка, а он продолжал махать ей рукой, пока она поднималась. На их объятие Патриция не смотрела, зажмурилась и задержала дыхание. Для полноты картины, какую терпеть не могла Патриция прежняя, оставалось только расплакаться на глазах у прохожих.       Старательно смаргивая слезы, поднялась на ноги, мечтая только провалиться подальше, туда, где кто-нибудь вытащит у нее из груди раскаленный уголек утраты и заменит его обычным мерно стучащим сердцем, и, собрав остатки воли в кулак, зашагала вверх по ступеням. Если уж собралась рыдать, стоило выбрать для этого подходящее плечо.       Ворота в храм Безликого заперты не были. Патриция помнила, как ступила сюда последний раз — будучи еще той, прежней собой, — и вдруг, глянув на неподвижное изваяние над алтарем, почувствовала, как с легким шорохом встает на место еще одна деталь ее бесконечной мозаики. Мартериар часто приходил сюда, но, Бездна, не ради Безликого.       Рыцарь много лет приходил сюда так же, как сейчас пришла она.       Не к Безликому.       К Кайре.       Кривая, почти судорожная улыбка прошла по ее лицу.       — Живая эльфийка оказалась нам нужнее бессмертного тебя.       И Патриция пошла вперед, не удостоив больше взглядом статую того, кто отнял у нее друга, не оглянувшись в прежней робости на грозные витражи и рисунки на стенах, не подумав даже на миг, что полоска света от входа к алтарю напоминает лестницу к Вратам. Это был просто свет. И молитвенник, неосторожно сброшенный ею с постамента, был просто книгой. Под шорох потревоженных переворачивающихся страниц она свернула к двери во флигель. Прежняя Патриция помнила, что туда нельзя. Патриции нынешней было плевать.       За дверью во флигель оказался коридор с другими дверьми — должно быть, в кельи, — и Патриция, постучав в первую и не дождавшись ответа, толкнула ее сама. Заперта. Так и пошла по коридору, пробуя каждую встречную дверь, пока одна, наконец, не поддалась, и без того полуоткрытая.       — Кайра?       Не то опьяненная собственной решимостью — явилась туда, куда точно не следует являться никому, кроме жриц! — не то по другой причине, Патриция замерла в дверях, расправив плечи, скрестив на груди руки и уже передумав плакать. Прислонилась к дверному косяку и прошлась оценивающим взглядом по маленькой келье. Кровать, шкаф, письменный стол да кресло — вот и все, что здесь было. Кайра нашлась в изножье кровати. Полулежала, облокотившись на стену, сжимала в руках листы бумаги. Письма.       У Патриции в груди что-то екнуло.       — Мартериар предупреждал, — тихо начала она. Патриция напрягла глаза, пытаясь в падающем из-за спины скудном свете мрачного вечера рассмотреть жрицу. — Предупреждал, что клятв ты не давала. Можешь ехать домой. В добрый путь.       Ни капли издевки или упрека не было в ее словах, и все же новую Патрицию они ранили. Как же так? Она не знала, зачем пришла, но явно не за этим. Не за разрешением сбежать.       — Так не делается, — мотнула головой Патриция. — Лучше скажи мне то, что собиралась. Про совесть там, про Заступников.       Кайра молчала. Патриция видела, что она лишь сильнее наклонила голову и прикусила губу. Екнуло снова. Все это время бывшая жрица плакала над письмами погибшего возлюбленного, забившись в самый темный угол кельи и не пожелав зажечь хоть одну свечу. Были в этом такое бессильное смирение и такая душевная боль, что Патриция растерялась.       — Я его друг, понимаешь? Я не могу уйти сейчас, не после всего, что… не после всего. Я не могу уйти сейчас, потому что…       Патриция прежняя никогда бы так не сказала. Она своими глазами видела армию нежити и этими же глазами смотрела на измотанный чумой и недавним штурмом полуразрушенный город, на жителей, которые узнают о новой напасти слишком поздно. Патриция прежняя знала, что остаться — значит умереть вместе с ними, не изменив ничего, не сумев помочь никому.       Патриция новая тоже знала это.       — И куда мне идти теперь? Домой? Так и сказать, что вот она я, вот так просто позволила одной твари убить моего друга и разрушить все, что он защищал, потому что мне наплевать? Я… Мне не все равно, Кайра.       Эльфийка молчала. По ее щекам текли слезы, впитываясь в тонкий белый платочек, который Кайра вытащила из кармана и прижала к лицу, и Патриция вдруг поняла, что если она из-за своего упрямства, из-за боязни отпустить уже потерянное, в погоне за какой-то странной целью останется здесь, дома будут плакать так же, но уже по ней.       Мартериар обещал ее матери, что она вернется. Мартериар отдал жизнь в том числе и за это.       — Кайра? У тебя есть план?       Та качнула головой, вытерла заплаканные глаза, а потом все так же тихо сказала:       — Там, на столе. Верхний лист, — Патриция нерешительно прошла по келье и остановилась перед столом. — Возьми его. Это один из посмертных стансов Заступницы. Я бы хотела, чтобы он был на моем надгробии… если оно у меня будет. Пожалуйста, приезжай иногда.       Лист в руках Патриции дрогнул. Ровным аккуратным почерком действительно были выведены стихотворные строки и несколько эльфийских рун. Но при взгляде на этот жест отчаяния ее почему-то охватили не уныние и жалость, не страх и отчаяние, а самая настоящая злость. Рука сама собой сжалась в кулак, скомкав тонкий лист в подрагивающих пальцах, взгляд метнулся к неподвижной эльфийке в изножье кровати. Та даже не подняла на нее головы.       — Да как ты, — Патриция задохнулась от возмущения, пытаясь подобрать слова. — Да как ты смеешь? Как ты вообще…       Ударила кулаком по столу и швырнула смятый лист — он ударился в стену рядом с головой Кайры и упал на кровать. Как Кайра вообще посмела? Как посмела разом подорвать остатки ее, Патриции, веры в лучшее, ее надежду, что все как-нибудь решится? Надежду, что это не конец и дальше обязательно что-то будет, пусть через духовную и физическую боль, через лишения и слезы?       — Как ты посмела сдаться?       Она помнила ту последнюю ночь, когда она и Мартериар сидели у костра — обрывками, отнятыми у забвения лоскутьями сохранилось это воспоминание. Она помнила, что сказала ему тогда, повторив шепот Безликого. Она помнила, что он не ответил ничего — но на утро, пусть ему и стало хуже, как она и предсказывала, он был все так же готов продолжать путь. И этот лист с эпитафией, этот жест бессилия — да и то, что отрекшаяся жрица вновь забилась в темноту кельи, — все это было предательством.       — Я не сдалась, — еще тише прошептала Кайра.       — Не сдалась? — воскликнула Патриция, еще сильнее возмущенная ее ответом. — Тогда что это такое, подери Бездна, почему ты сидишь здесь и жалеешь себя? Люди… эльфы, демонова разница, горожане — ты клялась защищать их, ты готова была отдать всю себя Заступнику, потерять все, что ты есть. Ты готова была умереть, а теперь не можешь даже выйти перед ними на площадь и сказать, чтобы бросали все и бежали, куда глаза глядят?       — Я не жрица больше, — напомнила она. — У меня нет…       — Права? — едко подсказала Патриция. Уголек утраты вдруг вспыхнул пожаром ненависти, и с каждым колким выпадом ей словно становилось лучше. — Силы духа, вот чего у тебя нет. И совести. Что ты там мне в лесу ляпнула, стыдно, мол, за свое бездействие? Вот тебе шанс, вперед, исправляй, что натворила, ну, вперед!       Кайра не шелохнулась и только лишь отвела глаза.       — В Бездну! А она уже здесь, шагает прямо к нам, видишь? Видишь? — в гневе вскрикнула Патриция, вновь ударила рукой по столу, швырнула на пол несколько книг, дернула вниз плотную занавеску на окне. Та с треском рвущейся ткани сорвалась на пол вместе с парой держащих ее колец. Рассеянный свет пролился в келью, выхватив из полумрака искаженное бессилием и злостью лицо Патриции и бледное, заплаканное — Кайры.       — Ты меня слышишь? Ты слышишь меня?       — Не шуми, пожалуйста.       Голос Кайры остался тихим, но теперь заметно дрожал — ее напугали внезапный крик и рвение, с которым вторая эльфийка принялась крушить комнату, но и только. Она по-прежнему так и сидела, не попытавшись даже встать и уйти.       — Заткнуть меня хочешь? Катись в Бездну, потому что я права, потому что как ни демона не делала ваша клятая церковь, так теперь не делаешь ты сама. Потому что тебе плевать, вам всем плевать!       Вновь удар кулаком по столу — на пол со звоном сорвалась пустая чернильница, тут же пинком отправленная в стену. Раздался хруст разбившегося стекла и звон металлической оправы. Патриция впервые за последнее время почувствовала себя живой.       — А ведь он мне про тебя рассказывал! Рассказывал, какая ты всегда была чуткая, как ты хотела помочь — а теперь какого демона случилось? Что, страшно, что осудят? Ты заслуживаешь! Нужно было закончить все это еще до начала, ты должна была пойти и сдаться Безликому, сама же ведь полезла! Теперь столько людей — эльфов! — сдохнет, потому что ты всегда прячешься за чужими спинами? Я, Мартериар — кого еще ты использовала как прикрытие?       — Я не прячусь. Сейчас — не прячусь, — совсем тихо возразила Кайра, но Патриция ее каким-то чудом услышала. — Я хочу им помочь. У меня есть план.       И эта ложь — чем же еще можно было объяснить ее бездействие и попытку забиться подальше? — стала последней каплей. Патриция действительно много от Мартериара о Кайре слышала еще до того, как сама ее впервые встретила. Не такой Мартериар ее описывал, и Патриция прежняя не такой Кайру помнила. А потому Патриция нынешняя чувствовала себя преданной всеми тремя — бывшей жрицей, погибшим рыцарем, даже прежней собой. Вот только выместить свой гнев она могла лишь на одной из них.       — В Бездну! — снова вскрикнула она. — Какой твой план — прятаться, пока не убьют? Молчать, чтоб никто ничего не знал? В Бездну!       Схватила тяжелый стальной подсвечник и изо всех сил швырнула его в окно — брызнул разноцветный дождь бьющегося витража, осколки посыпались на стол, на пол, на изголовье кровати — кажется, какие-то долетели и до бывшей жрицы. Кайра вскрикнула и прижала к щеке платочек, по которому вяло поползло кровавое пятно. Левая рука Патриции, которой та замахивалась и которую потом вскинула в попытке защититься, тоже окрасилась красным — длинные тонкие полосы порезов расчертили незащищенную кисть.       — Знаешь, что? — Патриция второй рукой выдернула из ладони крупный зеленый осколок. — Пошла бы ты. Пошли бы вы все. Я ухожу. Провалиться можете с таким планом хоть до самой Бездны, мне плевать. Слышишь? Плевать на тебя, на город, на горожан, на все, что с вами теперь будет, гори оно все! Жаль только, что Мартериар действительно любил… такую, как ты.       И стремительно зашагала прочь из комнаты, не обращая внимания на хруст стекла под ногами и беспорядок вокруг, схватилась истыканной осколками рукой за ручку двери, намереваясь ею погромче хлопнуть, взвыла от боли, выплюнула по-человечески непристойное ругательство и все же пнула дверь. Та захлопнулась с громогласным стуком, который, казалось, задержался в загустевшем воздухе. Кайра вздрогнула и нерешительно подняла глаза на учиненный в келье погром. Она еще слышала удаляющиеся шаги Патриции, но удержалась от порыва догнать ее, успокоить, объяснить — нет. Пусть она уезжает. Все, что случится дальше — ее и только ее, Кайры, ответственность. Ее и только ее решение, каким бы тяжелым оно ни было.       Кайра осторожно смахнула осколки с лежащего на кровати письма — одно из последних, что написал ей Мартериар. Задержалась взглядом на подписи.       — Всегда со мной, так ты писал мне?       Вздохнула.       — Если ты слышал нас оттуда, где ты сейчас — прости Патрицию. Пусть едет домой и не видит ничего, что здесь произойдет. Если ты слышишь, прости меня, родной. Прости — и встречай. Мой план сулит краткий путь, но в конце мы встретимся.       Она задержала дыхание — остановить все еще льющиеся слезы, перемешивающиеся с кровью на щеке, — поднялась на ноги, стараясь не задеть разбросанные по полу осколки, аккуратно сложила письма и убрала в карман. Подняла со стола опрокинутый пустой бокал на изящной ножке и тоже вышла в коридор — медленно, немного дрожа. Страх, вызванный не столько тем, что сделала Патриция, сколько тем, что собиралась сделать сама Кайра, кружил голову. Вечной пыткой показался путь от кельи через коридор, зал с алтарем и укоризненно смотрящей на нее статуей — Кайра остановилась перед Безликим и немного постояла, но коленей так и не преклонила, — под темными арками мимо библиотечных дверей, вдоль широких окон, выводящих в окутанный наступающий темнотой внутренний двор. Шагом в Бездну стал шаг на первую ступень уводящей вниз лестницы — теперь заметно дрожали колени и очень хотелось сбежать.       Алхимическая лаборатория встретила Кайру такой же, какой она ее не так давно и оставила. Помнится, последний раз она была здесь перед отъездом в Обитель вслед за Патрицией, и время здесь словно замерло — все произошедшее казалось просто дурным сном, просто наваждением, просто…       Кайра коснулась свежей крови на щеке. Нет, все действительно случилось. Она действительно была готова на последний отчаянный шаг.       Она подошла к маленькому шкафчику, в который, казалось, совсем недавно убирала полученную Патрицией от Ремила фляжку. Подняла ее к глазам, зажгла свечу, посмотрела еще раз при свете. Встряхнула — почти полная. Осторожно откупорила. Плеснула немного в бокал, поднесла к носу, принюхиваясь. Выбросила вперед руку и уронила пару капель на пробегающего по столешнице крупного паука — тот подскочил, рванулся вперед, перевернулся на спину и безобразно задергал всеми восьмью лапами. Затих.       Она была права. Поцелуй жрицы — концентрированный, не оставляющий жертве никаких шансов яд, единственный яд без цвета и запаха. Говорят, еще и без вкуса. Кайра вновь вернулась к фляжке и дрожащей рукой занесла ее над бокалом.       Сколько глотков нужно, чтобы все закончилось быстро?       Вздохнула.       — Прости, родной.       И, не давая себе сомневаться, одним движением долила половину бокала.