Спасти

      Патриция, зло хлопнув высокой дверной створкой — казалось, храм вздрогнул до основания — вылетела на ступени и, не сбавляя шаг, заспешила через площадь к конюшням. К демону! К демону все это! Пусть город пропадет, сгорит, провалится в самую Бездну — ей все равно, ей решительно все равно, к тому времени она будет уже далеко, так далеко, что не услышит криков и не увидит дыма в небе. А если увидит, то зажмурится и отвернется.       Злость давила на горло и жглась в груди. Патриция остановилась и прислонилась плечом к стене дома, переводя дыхание. Обхватила себя за ребра, словно пытаясь в прямом смысле удержать себя в руках — и только тут снова почувствовала острую боль в левой ладони и запястье. Подняла руку к глазам — в сумерках сложно было рассмотреть — и словно заново обнаружила, что вся кисть иссечена порезами, а в некоторых остались осколки стекла, от достаточно крупных до едва различимых даже ее острому глазу.       — В Бездну.       Она не будет задерживаться из-за этого. Это всего лишь царапины, а между тем Мартериар почти сутки без единой жалобы продолжал путь с открытой раной в груди. Неужели она настолько слабее его, что ее остановит немного крови и боли?       Когда она добралась до конюшен, стемнело совсем. Фонари зажигали неохотно и медленно — во всяком случае, так ей казалось. Ее всю трясло, от злости, от страха, от собственной решимости — и, кроме всего прочего, от холода. Тучи потемнели и надвинулись совсем низко, ветер усилился, теперь он не просто свистел где-то наверху, а озлобленно подвывал в подворотнях, на лужицах на дороге образовалась корочка льда. Погода для отъезда была неподходящая, если буря настигнет в дороге, придется туго. А еще у Патриции не было припасов и снаряжения, даже одежды потеплее той, что была на ней надета, а ведь именно эту рубаху и эти штаны она так потрепала, пока марионеткой Безликого слепо скиталась по лесу в ожидании его приказа. Плащ на ней был и вовсе длиннее, чем надо — его ей, помнится, отдал Мартериар. Закутал, как ребенка, чтобы перестала дрожать. Тогда она этого жеста не оценила, а сейчас поднявшуюся в груди теплую волну благодарности пришлось гасить, сразу и до конца, чтобы не путалось под ногами больше это невнятное чувство вины.       Рыцаря больше не было, а этим бегством она спасала свою жизнь. Несколько суток дороги в нестираной рубахе с дырой на локте были привлекательнее безвременной смерти под ногами армии мертвецов.       В конюшнях никого не было — тот эльф в шапке куда-то пропал, не закрыв ворот. Значит, должен был скоро вернуться, но ждать его Патриция не захотела. Она никогда больше здесь не появится, потому что вскоре после ее отъезда города не станет — так какая разница, если она без спросу и извещения возьмет любую понравившуюся лошадь? В некотором смысле животному даже повезет убраться отсюда вместе с ней. Может, оно проживет вдали отсюда еще много счастливых лошадиных лет, кто знает.       — Не одобряешь — не смотри, — прошептала Патриция в пустоту, вытаскивая из голенища сапога кинжал и перерезая привязь. Для незаметности стоило бы развязать, но левую руку сковало болью, да и было все равно, расценят ли это как кражу или нет. Все горожане скоро будут убиты. Обвинять ее будет некому. — Не смотри.       Она не верила, что Мартериар смотрит на нее, уже не верила, но слишком явно вспомнилась первая совершенная при нем кража. Рынок первого же города, куда она отправилась с рыцарем на правах оруженосца, был очень людным, а они уже порядочно времени не могли отыскать назначившего встречу человека — вот Патриции и захотелось чем-нибудь перекусить, пока они бесцельно нарезают круги, а Мартериар отказывается признать, что заблудился. Посему Патриция примерилась и привычным жестом стянула с прилавка большое наливное яблоко — и тут же была поймана за руку самим рыцарем. Она даже не была особенно голодна, просто от безделья захотела чего-нибудь пожевать, да и это было всего лишь яблоко, каких там целая гора лежала, и вообще сейчас же осень, всегда можно пойти и нарвать еще, уж от одного-то пропавшего никто не умрет! Все это она попыталась громким шепотом спутнику объяснить, но он был непреклонен — пристыдил ее и заставил, будто неразумное дитя, извиняться перед изумленным торговцем. Правда, потом купил ей целую корзинку таких яблок — и даже не жаловался, что потом всю встречу она громко ими хрустела, доводя его до нервной дрожи.       Однако сейчас речь шла уже не о яблоке, прихваченном не столько от голода, сколько от безделья, а о спасении ее жизни. Уходить пешком было нельзя — если есть что-то хуже, чем оказаться в осажденном мертвецами городе, то это в одиночку встретить их на пустой дороге. Эта лошадь была ее шансом выжить. Патриция неспроста выбрала уже оседланного скакуна — понимала, что одной рукой закрепить упряжь не сможет. Если кто-то собирался куда-то ехать, что ж, значит, ему придется найти другого коня.       Привязь поддалась. Патриция забралась в седло и направила лошадь по дороге к площади, от нее — к воротам. Темные окна мелькали по обе стороны от нее вперемежку с огнями фонарей и светильников, на площади даже пришлось пустить лошадь шагом, чтобы выехать из пешей толпы — и каждый лишний миг, каждое долетающее до нее слово, каждый отблеск света от бляшки на упряжи нехорошо отзывался нервным покалыванием по всему телу. Если совесть есть, она, наверно, такая, сразу везде и очень близко к коже. Патриция оглянулась только один раз, на самом выезде с площади бросила быстрый взгляд на постамент с тремя неподвижными статуями. Год назад именно здесь Сильвер обвинил тогда еще жрицу Кайру в измене городу, преступлении обетов и попустительству некромантии. И если в последнем Кайра была невиновна, то теперь Патриция не знала, что думать об остальном. Кайра даже не вышла к горожанам, не сказала, что движется беда. Конечно, хлынувшие из города толпы беженцев привлекли бы внимание в первую очередь — но, кто знает, может, кто-нибудь смог бы спастись.       Пришлось сжать в кулак надрывно саднящую руку, чтобы напомнить себе, что с предательницей она больше общих дел не имела. Сейчас она уедет — и никогда больше ни про кого из них не вспомнит. Это было для спасения ее жизни, всего, что после этого безумия еще осталось от ее души и тела. Патриция прежняя такое одобряла. Патриция нынешняя беспомощно замерла где-то в отдалении. Обе они были ранены, вот только прежняя Патриция баюкала раненую руку, а Патриция нынешняя — пронзенное утратой сердце.       Лишь у самых ворот Патриция поняла, что не так. Ворота, эти огромные стальные створки, были закрыты. Патриция почувствовала, как встают дыбом волосы. Она заперта. Заперта в городе, который совсем скоро станет братской могилой для тысяч эльфов.       Мысли в голове лихорадочно заметались. Искать другие ворота? Нет, бессмысленно, их закрывают все, однажды выдался случай проверить это. Бреши в стене? Ко времени ее побега их оставалась всего пара, наверняка уже заделали. Черные ходы? Ведут в горы, навстречу нежити, да и должны оказаться слишком маленькими, чтобы через них можно было провести лошадь.       — Западня, — прошептала Патриция, поднимая глаза к черному низкому небу над городской стеной. — Ловушка. Клетка.       На миг она даже пожалела, что нет с нею больше Безликого — наверняка он смог бы проделать в стене новую брешь, небольшую, но достаточную, чтоб сбежать. Городу от нее хуже бы не стало. Город был все равно обречен.       И тут Патриция прежняя отступила. Словно бы пожала плечами и растворилась в вечерней темноте, оставив Патрицию новую решать, что же дальше к чему. Патриция новая смиренно потянула поводья и развернула коня, направив его неспешным шагом по знакомой дороге к «Двойному дну». Патриция новая хотела согреться, поесть, промыть и перевязать руку — а сверх того догадывалась, что скорее всего ее брошенные при побеге вещи так и лежат, никем не тронутые. Можно будет надеть новую рубаху, новые штаны, отыскать свой плащ, чтобы пришелся по размеру — и быть счастливой этими мелочами то немногое время, что ей осталось.       Патриция новая не хотела умирать — но и не испытывала нервной дрожи, понимая, что может не спастись. Патриция новая однажды уже не спаслась.       Патриция отдала поводья мальчику у конюшен при таверне и, стараясь не привлекать внимания, прошмыгнула внутрь, низко наклонив голову и стараясь стать как можно меньше и незаметнее. Вытащила из потайного кармашка несколько монет и, проходя мимо хозяина таверны, молча сунула их ему в руки. Она все еще снимала здесь комнату, в конце концов, даром, что забыла, за сколько дней просрочила оплату. Уточнит потом.       Когда закрылась за ней дверь на лестницу, Патриции вдруг стало дурно от того, как на нее посмотрел хозяин таверны. Лишь спустя несколько секунд она поняла: выжженные доски на полу и стенах в общей зале, эти царапины на стенах на лестнице — это ее работа. Как еще должны были смотреть на постоялицу, которая совсем недавно словно вдруг сделалась одержима, при многих свидетелях отняла жизнь у другого постояльца, чуть не перебила целый отряд стражи и в конце концов сбежала через окно второго этажа?       Интересно, осмелится ли трактирщик послать за стражей сейчас?       Судя по всему, он не осмелился — Патриция некоторое время посидела в комнате, ожидая, когда в дверь начнут ломиться вооруженные и злые эльфы, но этого так и не произошло. Возможно, все решили, что ее будет безопаснее оставить в покое хотя бы до утра. Мысленно она поблагодарила каждого, кто был к такому решению причастен. Последний вечер действительно не стоило проводить под звон оружия, крики и обвинения в том, что исправить уже нельзя.       Патриция как будто в пугающе спокойном полузабытьи принялась приводить себя в порядок — притащила себе лохань воды и, покопавшись в так и брошенных в беспорядке вещах, отыскала бинты и чистую одежду. Прикосновение к чистой коже чистой ткани показалось таким же благословением, каким совсем недавно мнился побег из города. Нынешней Патриции для счастья нужно было не так много — поразительно немного в сравнении с тем, чего хотела Патриция прежняя.       Рука после извлечения осколков вновь закровоточила и заболела сильнее. Патриция приложила к ней бинт, один его конец придерживая в зубах, обмотала покрепче, закрепила — и так и осталась сидеть на краю кровати, глядя на неумело перебинтованную кисть. Когда началась эта безумная история с мертвецами и чумой, она перевязывала рану Мартериару, она помнила это, но не очень спешила причислять это воспоминание к своим. Первым цельным воспоминанием ее, нынешней Патриции, были чужие руки, помогающие ей смыть кровь с собственных. Неожиданно оказалось осознать, что это были руки Сильвера. Не Кайры, как она ожидала. Впрочем, тогда и Сильвер, и Кайра были ей одинаково непонятны и чужды, одинаково отталкивали — теперь же ее внезапно оттолкнула она сама.       — Твоя кровь на моих руках, — она взъерошила волосы и с жалостливым ужасом вновь уставилась на свои ладони. — Это я. Это я тебя убила.       История, начавшаяся с исцеления, закончилась убийством.       И бегство из города утратило остатки смысла. Что она спасет? Груз вины и боли, чтобы с ними на плечах явиться домой, притащив за собой шлейф раскаяния и бессилия? Нынешняя Патриция была не той, за кого Мартериар отдал жизнь, и его теперь не было рядом, чтобы сказать ей, что это не так важно. Он никого не спас. Что до его обещания ее семье, то какой спрос с мертвого? Патриция нынешняя хотела бы остаться в живых, но не горела желанием делать для этого что-либо.       — Доброй ночи, — прошептала она в пустоту, глядя, как над погасшей свечой взвивается к потолку тонкий белый дымок. — Встреть меня, если не проснусь.       Сон был впервые за столько времени спокойный — не было в нем ни криков, ни огня, ни искаженных ужасом лиц, ни рушащихся построек, ни вездесущего синего света, это был тот самый сон, увидеть который ей так хотелось, когда она делила это тело с Безликим. И хоть разум говорил, что атака на город может оказаться так внезапна и незаметна, что Патриция и вовсе ни о чем не узнает, она все же проснулась следующим таким же непогожим холодным утром под стук града в стекло и невеселые стенания ветра. Проснулась — и ощутила некоторое разочарование. Почему день, которого могло и не быть, оказался таким мрачным? Почему она проснулась в самую рань, когда ночная тьма лишь начала отступать с улиц? Почему она сразу почувствовала себя в ловушке?       Патриция, прихватив с собой по наитию или привычке меч, первым делом спустилась вниз — и обнаружила совершенно пустой зал. Ни единой души не было в нем, казалось, уже очень давно, но ничего словно и не изменилось с того вечера, когда она вошла сюда после неудавшегося бегства.       — Это… пыль?       Она провела пальцем по столешнице. Еще вчера здесь должны были сидеть эльфы, не один, так другой нечаянно смахнул бы рукавом пыль еще до того, как перед закрытием прошла бы по залу официантка с тряпкой в руках. Но этот слой пыли — плотный, тяжелый — лежал на столе серым покрывалом. Патриция оглянулась назад. Цепочка ее следов пролегла к ней от двери на лестницу. Каждый шаг отпечатался в пыли.       Действительно ли она пришла вчера?       Вырваться на улицу и подставить лицо холодному ветру оказалось равносильно чуду. Патриция сошла по ступеням вниз, невольно отмечая, какими эти ступени стали — старыми, скрипучими, местами подгнившими и продавленными. Она заметила бы, если бы шла вчера по таким же. Подняла глаза — здание перед ней будто враз постарело на десятки лет, покрылись пылью окна, обветшала облицовка, покрошились детали изваяния у входа. Патриция завертела головой по сторонам. Ей доводилось чувствовать это раньше, год назад, в некромантской ловушке могильников, и не так давно, когда она тенью брела на слабеющий голос Безликого, но тогда чувство это шло от нее самой, оно возникало внутри ее разума и в нем же и оставалось. Сейчас оно было вокруг.       Нужно было бежать отсюда, пока была возможность. Хоть на веревке спускаться со стены, рискуя упасть и повредить все, что только возможно, а потом уходить пешей в ночной буре. Как угодно. Нужно было бежать, когда она еще могла.       Были вокруг и другие эльфы. Тоже высунулись из домов в ранний час и теперь или из распахнутых окон, или со ступеней глядели в низкое затянутое дымкой небо, но лица их были безучастны. Двигались не многие, но те, кто двигались, словно с трудом собою управляли.       — Могильники, — прошептала Патриция. — Нас дурачат.       И жутко стало от мысли, что эти страшные чары не канули в Бездну вместе с даром Ховарда, что он оказался не единственным, кто владел ими. И как владел! Задурил не только голову не слишком умного оруженосца, но затуманил весь город, пока хватает взгляда, превратил городские улицы в пугающее подобие склепа.       Не сама ли Патриция вчера мысленно назвала это место братской могилой?       И эльфы смотрели в небо, многие, должно быть, и сами не чувствовали себя живыми. Едва ли кто-то из них успел привыкнуть к этому чувству, как привыкла Патриция, потому что ненормально было привыкать.       — Эй? Эй, очнитесь! — она потормошила оцепенело замершую на пороге соседнего дома эльфийку. — Леди?       Та не ответила, хотя рука ее была живой и теплой. Это действительно был мираж, но какой, Бездна задери! Едва ли и сам Ховард мог учудить подобное! И вслед за этой жуткой мыслью пришло понимание: если Ховард не смог бы, значит, смог бы его учитель.       — Велемор под стенами.       Она по-прежнему проговаривала вслух, словно почти надеялась, что Безликий, как раньше, даст ей жуткую, но, возможно, полезную подсказку, а то и вовсе захватит ее и сам что-нибудь… нет, лучше все же подсказку.       Будить горожан да каждому на пальцах объяснять случившееся долго и бессмысленно — будь проклята Кайра, так никого и не предупредившая! — значит, надо было идти к тем, кого будить не надо. К тем, кто смог понять все сам. К тем, кто сможет что-то сделать. Едва ли кто-то еще в городе обладал ее опытом в ощущении себя мертвой, но Кайра при всем ее безволии должна была быть готова к чему-то подобному — она знала, что к ним движется. И рыцари! Мартериар говорил когда-то, что порой им приходится иметь дело с колдунами-отступниками. Так должен же хоть кто-то в ордене уметь распознать колдовской дурман!       И она бегом бросилась вверх по улице, не пытаясь прятаться, не волнуясь, как в замершей тишине громко стучат по камням улицы подошвы ее сапог. Липкое ощущение лишнего взгляда появилось спустя два квартала, да так и не отстало, и чем ближе она подбиралась к храмовой площади, тем сильнее нагнеталось чувство сгустившегося мертвого миража. Пропали эльфы в окнах и на порогах домов, должно быть, до того поверили в свою смерть, что не поднялись с постелей.       На площади кто-то был. Такие же замершие почти без движения фигуры обступили полукругом площадь между воротами храма Безликого и кратчайшей дорогой к главным воротам. Рыцари — тоже, впрочем, сонные, как уходящие в спячку мухи, будто оцепеневшие. Сердце у Патриции упало. Толку-то от них?       И все же она вклинилась в толпу, кого-то оттолкнула, кому-то поднырнула под руку, протискиваясь в первые ряды, когда кто-то медленно, но ощутимо схватил ее за шиворот. Патриция дернулась. Как же так! Перед ней остался всего один эльф, так какой Бездны…       — Постой, — оборвалось над ухом.       Патриция вскинула голову и во все глаза уставилась на сосредоточенное, но по-прежнему недоумевающее лицо Сильвера. Очевидно, не только речь, но и сам мыслительный процесс давался ему так же тяжело, как и остальным. Плохо. А она почти на него понадеялась!       — Постой, — повторил он, крепче сжимая пальцы в ответ на попытки Патриции освободиться. — Кайра. Она приказала бездействовать.       Эта новость окончательно выбила воздух из легких. Кайра приказала стоять и смотреть, как пелена заклинания заживо жрет город, который бывшая жрица клялась когда-то защищать.       — Она велела нам уходить. Я приказал, — он помедлил. Должно быть, заклинание действовало на рыцарей, пусть и тренированных подобному сопротивляться, всего немного слабее, чем на эльфов на окраине города, даром, что они понимали, что к чему. — Я приказал остаться. Она велела открыть ворота. Велемор пришел. Она велела впустить его.       Патриция на остатке выдоха издала отчаянный полувой-полустон и прикусила костяшки пальцев, пробуя не то разбудить себя в какую-нибудь другую действительность, не то просто вместо боли душевной ощутить физическую. Кайра, ты действительно? После всего, что сделал Мартериар, чтобы этого не допустить?       — Кайра, ты…       — Смотри.       Патриция вывернулась из удерживающей ее руки и, положив руки на плечи впередистоящему, привстала на носочки, вглядываясь туда, куда кивнул Сильвер. Из предрассветного мрака и в самом деле вырисовывалась фигура Велемора в его привычной накидке, за ним неотступной тенью следовал Ремил, за ними тянулась длинная вереница медленно передвигающих ноги мертвецов. И такой ужас простирался от них во все стороны, что Патриция отступила на шаг назад и испуганно вцепилась Сильверу в предплечье. Нужно было бежать, и притом еще давно. Сейчас ноги стали словно ватными и приросли к месту. Ловушка. Западня.       Сопровождаемый молчаливым Ремилом, Велемор прошел через площадь и остановился, не доходя несколько шагов до ведущей в храм Безликого лестницы. Словно почувствовав это, створки ворот глухо скрипнули, приоткрываясь и выпуская на ступени облаченную в жреческую робу эльфийку. У Патриции потемнело в глазах. Кайра появилась перед ними в траурно-белых одеждах, будто собиралась петь за упокой о чьей-то безвременно ушедшей души, скорбным жестом сложив перед собой закрытые просторными рукавами ладони. Глаза ее были зажмурены, губы поджаты — а по лицу ясными изломами пролегли похожие на трещины светящиеся синим и белым отметины.       — Как жрица, коей вверен был некогда город, — раздался от ворот искаженный, перемежающийся с другим голос, — я ныне единственная, чье слово — все еще закон.       Кайра сделала нетвердый шаг вперед. Патриция прочувствовала, как Сильвер, похоже, не отдавая себе отчета, до хруста стиснул в пальцах ее подвернувшийся локоть. Она была ему за эту боль немного благодарна. Он напомнил, что она еще жива.       — И я говорю: мы сдаемся, вверяя свою судьбу в руки твои, — пауза, еще шаг вниз по ступеням. — Добро пожаловать в Нэртельвей, Велемор из Вольных.       До того изменившимся голосом было сказано последнее, что Патриция все же тихонько взвыла с досады. Оба голоса были женскими. Это Светлая. Светлая идет прямо к Велемору. Прямо в его некромантские руки.       — Будьте проклята, смотрительница, — на грани слуха выплюнул Сильвер.