Спасти

      Жители Шатааля бы сами не ответили, где живут, в маленьком городе или очень большой деревне. Сказать наверняка можно было бы только одно: это было тихое место, основанное и населенное исключительно людьми, но тепло привечавшее всех иноземцев, круглый год тянущихся по узкой петляющей дороге между городами Вольных земель и первой заставой эльфийских княжеств. Местные, конечно, и не горели к приезжим пламенной любовью и уж тем более никогда не зазывали их остаться, но никогда не отказывались от хорошего разговора и мимолетного нового знакомства — послушать свежие сплетни, рассказы о дальних и не очень местах, да просто погреть ухо на непривычном говоре. Именно поэтому Кайра выбрала Шатааль. В любом случае нужно было откуда-то начинать.       Она скоро год как была в бегах. По крайней мере, она знала, что это должно было бы стать бегами, если бы у Заступничьей церкви нашлось на нее чуть больше времени. С отречением от нее последнего члена семьи она потеряла право неприкосновенности знати, и теперь любой посыльный Верховных или нового Старшего жреца Безликого мог бы просто явиться за ней и схватить, не опасаясь никаких последствий — но за ней очевидно никто являться не собирался вовсе, потому что времени было достаточно, а ни одной попытки так и не последовало. Кайра больше двух месяцев после смерти Велемора провела в Нэртельвее, из которых последний месяц уже точно знала, что от нее все отреклись и вот-вот должна бы начаться охота, а вслед за ней и разбирательства, неоднозначных решений и громких обвинений было достаточно. Этот последний месяц прошел как в удушливом сне, от которого нельзя проснуться — она бесцельно бродила по улицам и набережным, подолгу рассматривала себя в отражении зеркал и реки, толком там ничего не видя, подолгу стояла на перекрестках, не ожидая никого, дотемна засиживалась у окна, глядя больше в раму, чем в стекло, и даже начала думать, что могла бы понять некоторых безвредных призраков. Ее тоже больше здесь ничего не держало, но она все еще здесь почему-то была.       Немного разбудила ее только инаугурация нового Старшего жреца Элиремала Безликого. Это был редкий день, когда Кайра вышла из дома — конечно, того, в котором обреталась после отречения семьи исключительно их милостью — с хоть какой-то целью. Она смотрела из толпы, из самых дальних рядов, и видела оттуда разве что блеск венца, который возложили на голову новому Смотрителю. Кайра была немного рада, что не видит его лица. Кайра была немного рада не знать, кто он.       В тот же день она уехала, немногословно простившись со встреченными по пути из особняка домочадцами — сестрой, кузеном да служанкой. Последней она вручила и велела передать главе дома и свое пожизненное отречение — не от родственных связей, но от всех притязаний, которые она могла бы иметь на титул, земли или имущество в любых будущих наследственных тяжбах. После этого в сумерках нарочито долго снаряжала лошадь, надеясь, что, может, отец или мать все-таки спустятся к ней проститься, и видела даже, как кто-то из них показался у окна и взглянул на нее, но вместо прощания только задернул штору.       Дорога вновь повела ее без цели и маршрута, вперед, по княжествам, по городам, по деревням, через заставы и редкие встречи с торговыми краванами. В одну из таких встреч она вдруг впервые за последние месяцы поняла, что хочет обновку — и купила толстую книгу с совершенно пустыми страницами. В далеком отрочестве она рассказывала Мартериару, что хотела бы ездить по миру и собирать сказания, и вот наконец сейчас Кайра и в самом деле держала в руках пустую книгу — а перед собой имела весь мир.       Долго не получалось заговорить. Слова были пустые, неправильные, плохо вяжущиеся, неумелые, неуместные, серые, странные, такие же, какими пользуются все остальные, но почему-то совсем другие в ее устах. Плачущий шут хорош, когда плачет смешно, грустный сказитель хорош, пока грустит красивой мелодией, но стоит им показать горе искреннее, большее, чем их песня или кривляние, большее, чем театрально потухший голос, и люди начинают их сторониться. У Кайры долго не получалось никого разговорить, потому что она долго не могла убедить собеседников — взглядом, осанкой, жестами, голосом, — что ей в самом деле интересно и она не собирается вот-вот разрыдаться у них на плече.       Поэтому она выбрала Шатааль. Она была здесь давно, еще в ранние отроческие годы, и тогда здесь было так тихо, так мирно, так безопасно, что хотелось петь, а сейчас оставалось лишь надеяться, что будет можно говорить. И Шатааль действительно встретил ее теплее всех прочих городов и деревень, встретил, как давний знакомый. Она помнила улицы, помнила площадь, помнила ратушу, помнила некоторые дома. Сумела даже отыскать людей, с которыми много лет назад виделась в свой первый визит: снова встретила мальчика, который тогда таскал для нее из заболоченного леска неподалеку самых больших лягушек и обещал жениться, когда они оба вырастут, и девочку, которая тогда топала ногой, называла его дураком и объясняла, что лягушек дарить несерьезно, они ж на каждом шагу. Вот если бы он дракона привел, то было бы чем хвастать! Кайра тогда боялась лягушек больше, чем драконов — драконов она никогда не видела, а лягушки сидели прямо перед ней, скользкие, противные и прыгучие, — так что согласно кивала. Эти мальчик и девочка узнали ее сквозь года, хотя внуки их собственных детей уже бегали по тому же двору, что и они с Кайрой когда-то. Кайра, не удержавшись, спросила, привел ли он все-таки дракона, а он ответил, что его жене хватило и очень красивой жабы. Они же и рассказали Кайре первую здешнюю легенду. Начало было положено.       Кайра осталась в Шатаале на несколько недель. Познакомилась с добродушным трактирщиком, с его бойкой дочерью, которая все про всех знала, с садовником из сада у ручья, с одним из постовых стражников на площади, с земледельцами с отдаленной фермы, с сыном мельника — главным сплетником, с добродушным вечно чуть пьяным завсегдатаем трактира, на последнем этаже которого, под крышей, Кайра сняла комнату, с приезжей танцовщицей, с парой ребятишек, наловивших полные карманы жуков у большого камня на обочине. Не так уж и многие истории действительно стоили быть занесенными в ее книгу, но она слушала всех — и невольно чувствовала себя хоть немного причастной к тихой размеренной жизни людей, которые не просыпаются каждое утро с надрывной болью в сердце и воспоминаниями о погребальном костре.       В тот день она вернулась в трактир, когда солнце уже село и вот-вот легкие сумерки должны были обернуться ясной прохладной ночью. Взбежала на четыре ступеньки мимо стойки трактирщика, ежась после уличной прохлады, и уже протянула руку к двери на лестницу, мечтая, как вернется в комнату и закутается в одеяло, когда трактирщик окликнул ее:       — Кайра, девочка моя, подойди-ка.       Кайра опустила ручку.       — Да, мессир Ивариас? Вы готовы рассказать мне про кладбищенское чудище?       Обернулась — но Ивариас не улыбнулся вычурному иноземному обращению, которое прежде его так забавляло. Он поманил ее ближе, так, что ей пришлось поставить локти на стойку и наклониться к нему настолько близко, что стало видно прожилки серого в его встревоженных карих глазах.       — Ты ждешь кого-нибудь из друзей? Кто-то должен был к тебе приехать?       Говорил он тихо, доверительно, как спрашивают у робкого ребенка, действительно ли он оступился и разбил колени, или ему кто оступиться помог. Кайра покачала головой:       — Нет. Я никому не рассказывала, куда…       — Тебя спрашивали, — еще сильнее встревожился Ивариас. — Он все знает, он назвал имя, описал, как ты выглядишь, сказал, что ты бывшая жрица, и божества вашего столько титулов перечислил!       Кайра опустила глаза на нервно сцепленные руки. Кто мог бы?       — Если бы это были солдаты Верховного, они бы просто так не ушли. Может быть, сэр Сильвер? — она нервно прикусила губу. — Заносчивый, вы бы сразу поняли. Высокий, коротко стриженный, обожжены щека и ухо? Если вернется, я бы с ним поговорила.       Ивариас обернулся на дочь.       — Это я тут стояла, когда он пришел и стал спрашивать, — Джерия подступила ближе к ним, вытирая руки о серый от грязи подол фартука. — Отец на кухне был, потом выглянул. Эльф твой поздоровался — я поднос чистила, только на пятно и смотрела. Юной леди меня назвал. Мне такого отродясь не говорили.       — Сильвер… в добром расположении духа?       — Нет, — Джерия покачала головой. — Я сказала, что вас не знаю, и он расстроился, да и прежде не слишком-то веселился.       Ивариас поскреб подбородок и оглядел в раздумьях шумный зал — людей набивалось к вечеру порядочно.       — Правда, высокий, повыше меня будет, — прикинул он. — Только волосы длинные, в косе, да с лентой, точь-в-точь наши девки ходят. Дочь? Шрамы были?       Джерия неуверенно пожала плечами.       — Я на лицо почитай и не смотрела. На руку больше, у него там пальца не хватает. Все думала, где это его так?       Кайра сделала шаг назад, рухнула на ближайшую скамью — ноги отказались держать — и прижала руки к лицу.       — Вы видели призрака.       — Быть не может, — возразила Джерия, встряхивая темные волосы. — У нас вон что над дверью нарисовано, видишь? Это от нежити. Чтоб не ходила тут. Наша ведьма сама рисовала!       — Вы видели призрака, — повторила Кайра, не отнимая рук от лица. — Он скоро год как… Если снова придет, не бойтесь. Скажите ему, что со мной все хорошо. Он никогда не стал бы меня преследовать и едва ли причинит кому-нибудь вред, но может за меня волноваться. Скажите ему, что я в порядке. Скажите ему, что я пережила. Скажите ему, что…       — Сами и скажите, — предложила Джерия. — Он ж вроде как ежели весь такой хороший, то обратно вас не утащит, откуда вы там сбежали.       Кайра подняла глаза, чувствуя, что их начинает пощипывать. Как было объяснить этим людям, как донести, что как бы Мартериар при жизни ни хотел ей всего самого лучшего, как бы ни берег ее, им лучше было не видеться, потому что она только недавно перестала плакать о нем? Как было выразить, что когда-то она хотела быть рядом с ним всю жизнь, поэтому теперь не вынесет даже мимолетной встречи?       — Я пойду наверх, — выдохнула Кайра не своим ломким голосом, поднимаясь на дрожащие ноги и сомневаясь, сможет ли одолеть лестницу.       — А ужин? — подняла брови Джерия. — Вы ж как утром гулять ушли, так ничего поди и не ели!       — Я хочу побыть одна.       Кайра не была уверена, услышали ли ее. Закрыла за собой дверь на лестницу, привалилась к ней спиной, разглядывая темные пролеты и чуть покосившиеся высокие ступени, клочья паутины в углах под потолком, маленькое окошко наверху. Меньше года назад она обреталась в храме, высоком, чистом, светлом, с широкими высокими витражными окнами — поверила бы она, если бы ей тогда сказали, что очень скоро она примирится и с таким неброским убранством?       Поверила бы она, если бы ей сказали, что она примирится с одиночеством, только навсегда покинув келью?       Комната была маленькая, с низким потолком — Кайра всего чуть не задевала его головой, — и пустовала в ее отсутствие, посему притворяться здесь было не перед кем, но Кайра притворилась. Притворилась, что ничего не случилось, что она вернулась с прогулки, как и планировала, что не заговаривал с ней трактирщик, что не описывала его дочь эльфа, которого видеть ей хотелось более всех других — Кайра подвинула чуть шатающийся стул к письменному столу и раскрыла книгу. Она собиралась записать пару слухов.       С кончика пера упала на страницу клякса. Еще одна. Кайра, занеся над листом руку, так и смотрела перед собой сквозь мутное окно с треснувшим стеклом, сквозь примостившийся перед ним на подоконнике букет полевых цветов, сквозь стремительно опускающуюся темноту, сквозь далекий лес. Ни трактирщик, ни его дочь не могли знать, как выглядит Мартериар, не могли даже знать, что он был в ее жизни, и, стало быть, не могли ее разыгрывать. Но Кайра видела, как почти год назад он отталкивал из-под стрелы Патрицию, Кайра видела, как быстро поглотило его проклятие яда, Кайра видела погребальный костер. Мартериар не мог быть здесь. А если мог, то это очень дурной знак.       «Прощай, родная, ” — так он сказал ей за пару мгновений до того, как все кончилось, и, хотела она или нет, это и в самом деле было прощанием. Она все плакала, все просила Заступников не забирать его, тогда как иная попросила бы покоя его душе — он отрекался от церкви, зная, что посмертие будет темным, и всего несколько дней у него оставалось прежде, чем это самое посмертие его встретило. Она видела все своими глазами. Шанса на чудо не было.       Кайра стиснула кулак, и зажатое в нем перо обломилось у острия.       Невнятный говор снаружи комнаты — на этаже или на лестнице? — и стук в дверь вернули ее к листу с кляксами, к сумеркам за окном, к необходимости зажечь свечу.       — Я не голодна, Джерия, — отозвалась Кайра через дверь. — Чем за меня переживать, помоги отцу.       Стук повторился.       — Мессир Ивариас? Я не голодна. Честно.       — Кайра? Мы можем поговорить?       Кайра замерла, так и не дотянувшись до сумки, в которой надеялась найти новое перо. Она предпочла бы тронуться рассудком, чтобы точно знать, что это просто слуховые галлюцинации, что она всего-навсего сумасшедшая, значит, никто не обратит внимания на ее бредни, ведь они существуют только в ее голове. Она предпочла бы тронуться рассудком, чтобы впредь слышать голос Мартериара каждый день, не гадая, как так вышло.       — Кайра, пожалуйста. Я едва нашел тебя.       — Уходи, — отрезала она севшим от волнения голосом. — Я не разговариваю с призраками, мертвецами и чьими-то жестокими шутками.       У нее не нашлось сил сказать, как учила Джерию, что все хорошо, что она в порядке, что она все пережила, потому что не было хорошего, и она была не в порядке, и уж тем более не пережила.       — Я не шутка. Дай мне объясниться.       — Уходи, даже если ты не шутка, уходи, если ты действительно меня любил. Мне… больно тебя помнить.       А потом случилась, наверное, самая страшная вещь за весь вечер: Кайра слышала, как Мартериар отступил на шаг, помедлил — она могла почти увидеть, как он заносит руку, но не решается постучать снова, — а потом на лестнице послышались удаляющиеся шаги. Ушел. А Кайра так и осталась, замершая, неловко протянувшая руку к сумке, совершенно потерянная, в тишине комнаты. Теперь слышно было только гул разговоров на первом этаже, уханье ранней ночной птицы и ритм крови в ушах.       Кайра встала, с грохотом отодвинув стул, едва не споткнулась о его ножку, приоткрыла дверь, выглянула в маленький коридорчик — пусто! — заглянула на лестницу — никого! — и на деревянных ногах осторожно двинулась вниз. Ступеней было немного, но их с лихвой хватило обдумать все, о чем она думать бы не хотела.       Призрак не смог бы постучать в дверь.       Мертвец бы не стал разговаривать и тем более не ушёл бы.       Но ведь был у Велемора Ремил — мертвец говорящий, смеющийся, от живых неотличимый!       Но Велемор давно мертв, и сама она это устроила.       А без таких, как Велемор, мертвецы не возвращаются.       Если возвращаются, то надо бежать.       Но разве от смерти удалось убежать хоть кому-нибудь?       Кайра остановилась перед дверью в залу, представила, как снова встретится взглядом с трактирщиком и его дочерью, как придется объяснять бледность и дрожь, как ее будут глазами провожать до самых дверей. Помедлила, отступила назад, обогнула перила, миновала ощупью небольшую каморочку и толкнула выходящую на улицу узкую скрипучую дверь. На ее памяти черные ходы запирали даже в Нэртельвее, где стража на каждом шагу. Вот же доверчивые местные!       Сразу стало зябко, руки дрогнули еще и от холода. Кайра медленно прошла вдоль стены до угла, из-за которого должно бы показаться крыльцо, и, выглянув, почти сразу Мартериара увидела. Он стоял на обочине спиной к таверне и, подняв голову, смотрел в небо — думал, была у него привычка. Он стоял там совсем один, без куртки, только рубахе, и Кайра шумно выдохнула, поймав себя на секундном неуместном волнении — простудится же, не шутят с ночами осенними — а потом строго-настрого запретила себе об этом думать. Так даже лучше. Можно будет все сделать быстро.       — Кайра? — обернулся Мартериар на ее шаги.       Она никогда не умела прятаться, потому и сейчас не стала. Расправила плечи, подняла голову, разве что взгляд из-под опущенных ресниц уткнула в землю, чтобы видеть только носки своих сапожек и чуть-чуть темной в сумерках жухлой травы на ухабистой земле. Так же шла она навстречу Велемору.       — Ничего не делай, — предупредила она шепотом, и, остановившись напротив и все так же не глядя Мартериару в лицо, обняла.       — Кайра?       Она цыкнула на него и прижалась ухом к его груди. Сердце. Стучит. Кайра почувствовала, как поднимается внутри обжигающая волна радости и паники, удивления и восторга, страха и трепета. Она словно со стороны заметила, как вздрагивают ее собственные плечи и, покрепче стиснув объятие, залилась слезами.       — Кайра? — встревожился Мартериар. — Родная, что..?       Замотала головой, размазывая слезы по его рубахе.       — Что стоишь-то? — выдавила она. — Обними.       Ему пришлось немного наклониться, а потом его руки осторожно легли ей спину, и тогда Кайра разрыдалась уже в голос, то и дело заставляя себя вдруг замолчать, задерживая дыхание и кусая губы, прислушиваясь, бьется ли сердце. Билось. Мартериар прижался щекой к ее виску, и уха коснулось его дыхание. Мертвецы не дышат, им не надо.       — Спасибо, — пробормотал он. — Прости меня, родная.       Не за что ему было извиняться, но Кайра не могла ему об этом сказать, она продолжала плакать, крепко вцепившись в его рубаху и комкая ткань в ладонях, а Мартериар осторожно поглаживал ее по спине и сотрясающимся от рыданий плечам.       — Все хорошо, — прошептал он. — Ничего не случилось.       Кайра подавила рыдание.       — Да ты хоть знаешь, хоть знаешь, что со мной было, после того, как ты… как ты..!       — Прости меня, — повторил он. — За все прости: что тогда ушел, что сейчас вернулся. Не плачь, пожалуйста. Я уже здесь. Все хорошо.       Еще никто и никогда не извинялся перед ней за свою смерть.       — Ты уже здесь, — повторила Кайра, пытаясь вытереть слезы тыльной стороной ладони, но только размазывая их по лицу. — Как ты… ты правда был..?       У нее за этот почти год так ни разу и не хватило сил это слово произнести. Ни себе, ни своему отражению, ни кому другому — ни, тем более, самому Мартериару. Мартериар, положив руку ей на затылок, снова прижал ее ухо к своему стучащему сердцу.       — Я правда был мертв.       Кайру встряхнуло. Никому нельзя слышать такое.       — Мне помогли подпольщики Ховарда, если все еще можно называть это помощью.       — Он уже… спасал тебя, — возразила она дрожащим голосом. — Он уже вернул жизнь… взамен той, что ты пощадил.       Они так и стояли на обочине дороги, обнявшись, и свет из окон таверны долетал до них отблесками, слабыми пятнами ложась Кайре на мокрые ресницы. Она за собственными всхлипами и шумом в голове прислушивалась, чтобы разобрать, что говорит ей Мартериар, и даже думать забыла про трактирщика Ивариаса и его дочь, которым только что не хотела даже показываться на глаза, но которым, наверно, сейчас отлично видно их из любого окна — а с крыльца еще и рыдания ее слышно будет. Но вопреки всему возвращалось мало-помалу прежнее чувство защищенности — хоть от демонов Бездны, хоть от лишнего взгляда, какая разница, если спустя почти год от последнего, самого страшного прощания Мартериар все еще держит ее в объятиях, прижимает к себе, чуть покачивает, баюкая.       — Ты помнишь, насколько он упрям и как терпеть не может, когда его старания пропадают даром? — ответил Мартериар ровным, успокаивающим тоном, продолжая теплыми ладонями выводить круги на ее спине. — Когда он спас меня под завалами башни, я стал для него едва ли не одной из его научных работ, так что мою смерть он воспринял как личное оскорбление. И его подпольщикам пришлось спасти меня еще раз.       Кайра глубоко прерывисто вздохнула, безуспешно пытаясь успокоиться. Было слишком много и преступно недостаточно — должно было хватить просто его голоса, чтобы она тут же бесповоротно сошла с ума, потому что некоторые вещи просто не могут происходить, и ей всерьез пришлось спросить себя, а не видит ли она всего-навсего счастливые бредни, взросшие на ее одиноких снах и потерянных бодрствованиях — и вместе с тем она все крепче сжимала объятия, все сильнее стискивала в пальцах его рубаху. Почему они просто стоят здесь в темноте, почему он просто кончиками пальцев выводит круги у нее на плече, почему не делает ничего, чтобы слепить из них какое-нибудь странное колдовское создание — неделимое, цельное, чтобы больше без чувства потери, без всепоглощающего одиночества, чтобы больше не расставаться?       Кайра несколько раз прерывисто вздохнула, разомкнула дрожащие губы, но так ничего и не произнесла.       — Все хорошо, родная, — продолжил Мартериар тихо, почти нараспев. — Спасибо, что спустилась ко мне. Я уже думал, как следующие дни буду шататься поблизости, чтобы ты увидела. Теперь не придется. Я не ждал, что ты сразу поверишь, я тоже сначала себе не поверил.       Кайра уткнулась лбом ему в ключицы и, наконец, замерла, глубоко дыша и смаргивая слезы. Мартериар осторожно положил руку ей на затылок, и только тут Кайра заметила: его тоже трясет. Она догадывалась, что прохлада здесь едва ли причем.       — Пойдем, — выдохнула она. — Пойдем со мной.       — На край света, — с готовностью согласился Мартериар.       — Сегодня у нас только чердак.       Кайра потянула его прочь от крыльца за угол таверны, обратно через черный ход на лестницу. Она чувствовала себя опустошенной, пусть и снова вдруг почти целой, и у нее ожидаемо не оказалось сил смотреть в глаза, что-то объяснять, кого-то знакомить. Мартериар молча последовал за ней наверх и, когда Кайра, измотанная слезами и потрясением, рухнула на кровать и обняла себя за плечи, поднял и сдвинул к столу опрокинутый стул, подбросил дров в маленькую печку в углу комнаты, закрыл походную чернильницу. Кайра похлопала по одеялу рядом с собой:       — Иди ко мне, — и, видя, что он собирается возразить, добавила: — Давай все потом, ладно? Про комнату, про то, где ты остановился, да остальное… У меня голова кружится.       Мартериар присел на край кровати и снова прижал Кайру к себе. Она больше не плакала — и на том спасибо! — только потянула его лечь, и как же правильно оказалось пристроить голову у него на плече и положить руку ему на грудь, чувствуя, как она поднимается и опускается в такт дыханию.       — Немножко так со мной побудь, — попросила Кайра. — Я как будто… Ты-то наверно точно знаешь, но мне кажется, будто я и сама из посмертия вернулась. Меня… как будто все это время не было.       — За таким необязательно ходить в посмертие, — прошептал Мартериар, осторожно убирая пряди с ее заплаканного лица. — Но ты рисковала. Ты не знала, жив я или мертв, но все равно подошла без оружия и свидетелей. Что, если бы это был кто из восставших?       — Я не рисковала, — пробормотала она, не открывая глаз. — Я когда тебя увидела… Все очень просто: или это был бы ты и я тебя бы встретила, или это был бы не ты, и тогда уже ты встретил бы меня в посмертии.       — Лучше бы ты была за сотни миль от меня, но в порядке, чем…       — За сотни миль от тебя я уже была, — возразила Кайра. — Не получилось у меня быть в порядке.