Исключение

В руках Евгения тает снег, пока парень смотрит на него с раздражением. Аркадий улыбается – весь он такой, противоречивый. Холодный и безразличный снаружи, а на самом деле пылкий, тёплый и уютный, как плед и чашка чая в зимний вечер. Снег стекает тонкими струйками талой воды, ускользая сквозь пальцы, как годы юности теряются в пустых словах и глупых поступках. Евгений действительно недоволен ей, своей юностью, и думает, что мог бы не учиться сейчас не пойми, зачем на заочном на профессию, которая ему хоть и нравится, но оплачивается скудно. Евгений думает, что мог бы заняться чем-то более прибыльным, сайтами, например, или чем-то в этом роде, и это заставляет его хмуриться – растаявший снег не соберёшь снова в узорные снежинки. Аркадий смеётся, запрокидывая голову и открывая красивую шею со вчерашними синяками засосов, и говорит, что снег всегда выпадает снова, а Евгений обязан этому миру только одно – быть счастливым. Базаров обнимает его и чувствует, что свой долг исполняет на ура. В руках Евгения всегда стаканчик кофе, независимо от погоды, сезона и времени суток. Яростный порыв ветра швыряет Аркадию в лицо огромный рыжий кленовый лист, и, когда он снимает его и оборачивается на тихий мат откуда-то сбоку, то видит, как Евгений хмуро смотрит на разлитый на пальто кофе. Аркадий фыркает, сдерживая лёгкий счастливый смех, и парень смотрит на него, прищурившись и поджав губы. Кирсанов ласково целует его в щёку, не имея сил перестать улыбаться. Базаров бурчит что-то и утыкается до носа в шарф, чтобы ответная улыбка не сияла ярче скудного декабрьского солнца. Аркадий тащит его за руку в кофейню («До дома так далеко! Я сделаю тебе кофе вечером, а сейчас пей, что дают») и покупает ему капучино. «Содержанка», – фыркает смешливо Кирсанов, пока Евгений думает каким бы образом приложить загребущую руку на его задницу. У Евгения в руках – руки Аркадия. Тот постоянно мёрзнет, и с приходом зимы (это ещё с прошлого года прочно засело в голове Евгения) невыносимо ищет тепла, постоянно кутается в тысячи кофт, создавая в них, кажется, новые вселенные, – и всё равно остаётся холодным и дрожащим. Евгений обнимает его постоянно – никто особо не против, разве что бабки у подъезда шипят что-то, да кому до них есть дело! Он обнимает тонкие руки Аркадия своими большими руками, и Кирсанов так смешно сдувается сразу, смущается, мнётся и отводит глаза. – Ты даже во время секса так не смущаешься, дорогой мой, – шепчет Евгений, слушая в ответ взрыв возмущённого бормотания. – Это другое, – благоволит ответить Аркадий. – Это более интимно, понимаешь? Кто угодно трахнет меня, если я попрошу, но никто не будет греть мои руки, понимаешь? – и с надеждой смотрит своими огромными распахнутыми глазищами: – Понимаешь? Евгений только улыбается и прикасается губами к покрасневшим от холода костяшкам кистей – понимает. У Евгения в руках – смятые нотные листы. Порыв ветра из распахнутого окна сметает их со старого фортепиано, с тихим шелестом разнося по комнате, и раздувает тюль причудливыми волнами. Базаров зло смотрит на клавиши, и на ноты, и на свои чуть дрожащие руки. – Плохой день? – тихо спрашивает только что вернувшийся домой Аркадий. Он осторожно присаживается рядом с Евгением – тот забился в угол на диване и обречённо смотрит на разбросанные по полу ноты. – Да, – кратко отвечает он, не поднимая головы. Если бы Аркадий знал его хуже, то подумал бы, что день, и правда, был плохим. – Рахманинов? – парень окидывает взглядом разодранный второй концерт и чуть слышно хмыкает, осторожно кладя руку на тёмную макушку. Он нежно пробегается пальцами по затылку и тянет за резинку – волосы шлейфом расползаются по сильным плечам. Они раздуваются, совсем как тюли-паруса, и мягко обрамляют лицо Базарова, делая его совсем домашним. Евгений тяжело вздыхает. – Рахманинов, – говорит он задумчиво, с минуту сидит неподвижно, прислушиваясь к ощущению ласковых пальцев в своих запутанных немытых пять дней волосах, а потом с резким выдохом дёргает Аркадия на себя, усаживая на свои колени. – Ты ведь не бросишь меня такого никчёмного, да? – бормочет он едва слышно и почти обречённо. Возможно, Кирсанов подумал бы, что парень шутит, но тот так отчаянно цепляется за него, сжимает его в медвежьих объятиях, руки у него подрагивают, и голос тоже. Аркадий хмурится – обнимает Базарова за шею и утыкается в его волосы, пахнущие детским мылом. – Что случилось, родной? – спрашивает он чуть слышно; на улице шныряют туда-сюда такси, куда-то мчится скорая помощь, соседский кот орёт, будто его режут – Евгений же говорит едва слышно, но Аркадий слышит в этой беспорядочной вакханалии звуков лишь его голос. – Тебе кто-то гадостей наговорил? Я должен его уебать? Евгений отрицательно качает головой, сжимая лишь сильнее руки вокруг стройной талии. – Это неважно, – вздыхает он и целует Аркадия куда-то в шею. – Неважно… – совсем тихо повторяет он, застывая на секунду. – Но ведь знаешь, это правда. Что я могу тебе дать? Вот я приехал из Москвы назад, весь из себя герой, но ведь это из-за меня тогда… И потом, сколько получают пианисты? Я не про Мацуева, конечно, но вот в среднем? Это так мало! Я не смогу позволить себе даже свозить тебя на море пару раз в год. Это… – А ну заткнись! – шипит Аркадий и щиплет Базарова за шею, лишь хмурясь на возмущённый взгляд. – Придурок, блять! Ты вообще соображаешь, какого хуя ты несёшь?! Идиот! – он для убедительности даже шлёпает парня по спине, немного отъезжает на его коленях назад. – Я, вообще-то сам решился тогда на это дерьмо, так что не надо тут пиздеть. …заткнись! – отрезает он, когда Евгений открывает рот; ветер за окном взвывает и швыряет прямо в комнату лёгкие снежные хлопья, но ни Аркадий, ни Евгений этого не замечают. – Я люблю тебя, ясно тебе? И мне не нужны твои деньги, как тебе вообще это говно в голову пришло? Не иначе, кто-то наболтал чепухи всякой! Где твой нигилизм теперь? Послал бы этого мудака на огромный нигилистический хуй, ну, в самом деле! Нечего всякое слушать… такое, понял меня? Аркадий смотрит серьёзно, не разжимая крепкой хватки ладоней на шее Базарова, и тот наконец-то расслабляется – тихо выдыхает, плечи опускаются и он утыкается в шею Аркадия носом, медленно вдыхая рядом с ухом. Аркадий чуть краснеет, сжимает в кулаке светлые волнистые пряди, вздыхает глубоко. Базаров хмыкает и едва ощутимо прикусывает кожу под ухом, целуя следом. – Жень… – тихо выдыхает Аркадий шёпотом, оглаживает сильные плечи, мощную шею, крепкие руки. – Жень… – Где теперь твои маты? – хмыкает Базаров; отстраняется, смотря неожиданно серьёзно: – Спасибо, Аркаш. Мне важно, что ты так думаешь, правда. Я… постараюсь не загоняться, честно… – Заткнись нахуй, – ласково выдыхает Кирсанов, прикусывая губу, когда проворные руки Евгения комкают край его худи, поглаживая чувствительную поясницу сквозь ткань. – Мне очень нравится твой… голос, – он подавляет желание всхлипнуть, когда Базаров вдруг задирает его одежду до лопаток и надавливает на спину, заставляя прогнуться и податься вперёд. – …но, знаешь… сейчас, заткнись, ладно… – Как скажешь, дорогой, – шелестит Евгений тихим шёпотом в тон второму концерту, разбросанному по полу. В руках Евгения – Аркадий, который, как всегда, слышит только его голос.