ничего святого

      В отражении выключенного телефона мелькает собственное лицо, и она с неудовольствием замечает, что черная помада, ее визитная карточка, чуть смазалась от выпитых коктейлей.       Бар кишит различной нечистью, но встречаются и обычные люди — их легко различить по отсутствию ауры.       Снова проверяет телефон — ничего. Она убьет Захарру.       Воздух так отвратительно пропитан чужим потом, характерным для веселящего газа ароматом и приторным запахом спирта. За барной стойкой с шипением открывается бутылка очередной газировки, которую мешают с водкой — или любым другим видом крепкого алкоголя по желанию.       Ее пассия застрял где-то в очереди в уборную, и Василиса с нехорошим предчувствием предполагает, что он просто решил свалить, не оплатив счет. Они выслеживают шарашку этого колдунишки уже пару месяцев, и вот, наконец, они вышли на него.       Она легко цепляет его харизмой и ломанными изгибами, что эффектно подчеркивает шелковое кроваво-алое платье. Ляхтич, увидев ее в полном облачении, скривился:       — Огнева… слишком много огня, тебе не кажется? — он кривится каждый раз, когда она умудряется сочетать алое с рыжими волосами, зная, как эффектно это может смотреться и цеплять взгляд.       И все-таки черный ей привычнее.       Но это всегда работает — самые заносчивые мужчины падают ей в ноги, и только Ляхтичу она мозолит глаза.       Ее всегда для него слишком.       Наконец мигает на экране сообщение от Захарры — можно уходить. Чертов маг слинял через черный выход, почему-то не купившись на километровые переписки с признаниями в любви и нюдсами и свидания в галереях, театрах и вот таких вот барах.       Два месяца нервотрепки демону под хвост.       Василиса раздраженно вздыхает и скидывает локацию Алексею, своему водителю, который просто подрабатывает на ее отца, чтоб накопить на платку в МГУ.       Лешка встречает ее очередной лучезарной улыбкой, его карие глаза с прищуром осматривают ее сквозь опущенное стекло. Этот мальчишка все превращает в сюр — аромат лаванды превращает черный мерседес в тусовку девочек-подростков, наклейки вокруг приборной панели с ублюдскими цветочками, Винкс и Человеком-Пауком мозолят глаза, по которым помимо прочего бьет неоновая подсветка.       — Свидание не удалось? — Лешка ей подмигивает, цепляясь крепкими рабочими руками, окольцованными сотнями браслетов, за руль — эти руки, как ничто, выдают в нем обычного небогатого человечишку с мечтой запечатлеть себя в науке и исторических вехах.       Рукава розовой толстовки закатаны, Василиса невольно залипает на красивую вязь вен на этих сильных руках, острые покрасневшие костяшки — Лешка занимается боксом, она знает это потому, что он, как и Захарра, просто не умеет вовремя умолкать. Эти руки алеют в фиолетовой подсветке, точно огни города в ночи.       В первую встречу ее сносит потоком совершенно бессмысленной информации, к чему она не привыкла — в ее семье говорят всегда отрывисто, четко и по делу.       В ее семье. Эти слова приятно греют что-то внутри, из-за чего она осторожно приподнимает уголок губ в улыбке. Лешка так и не дожидается ответа, но ему он и не требуется — способен болтать за двоих. И даже за троих, если потребуется.       Всю дорогу он рассказывает о новой классной кофейне, открывшейся в Сити, куда они и направляются, о милом бариста оттуда, что, кажется, клеится к нему, о колкой девчонке Инге с курсов по английскому, Василиса половину пропускает мимо ушей, отсеивая важное:       — Кофейня? Бариста?       — О, ты не разучилась говорить, — по-доброму усмехается Лешка, и любого другого она бы заставила за такое обращение захлебнуться в собственной крови, но ему — ему можно. — Да, буквально у самой набережной. Сумасшедшие… Откуда столько денег на ее содержание?..       — И как давно они работают?       — Да уже месяц как, я раз в пару дней заглядываю, когда забираю Норта с тренировок, — Лешка чуть морщится, ведь ее брат его чертовски раздражает. Он прожужжал ей об этом все уши, когда понял, что Василисе плевать и сдавать его братцу или отцу она не собирается.       Норт — манерный ублюдок, которому не перепало и крупицы того наследия, что разделили они с Дейлой. Весь свой подростковый период, когда Василиса только попала домой, он капризничал, поливал ее тоннами оскорблений, дар давался ему тяжело, как и его укрощение, и он часто болел и часто хандрил, точно в первый раз по эту сторону.       И это было еще одним парадоксом — Норт не помнил своего прошлого, в воспоминаниях Дейлы и Василисы он тоже не фигурировал, а отец лишь загадочно отмалчивался на этот счет — они подозревали, что у братца этого прошлого просто… не было.       Но таких магов почти не встречалось теперь, как и тех, кому не удавалось подчинить себе собственные память и магию.       Василиса тут тоже выделилась еще ребенком. Она сжимает ладони в кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в нежную кожу, оставляя кровавые полумесяцы — отработанная схема.       Лешка вновь болтает про своего баристу, пока она утопает в собственных воспоминаниях, и перед глазами вновь огненная пелена, запястья в кровь стирает грубая бечевка, а посреди пепелища стоит он — и усмехается, так по-мудацки, не так, как улыбался ей всегда — нежно, покоряясь этим чарам.       Кристально-голубые радужки застилают кровавые отсветы.       — Эй, — Лешка осторожно трогает ее за оголенное плечо, и кожа следом покрывается предательскими мурашками. Василиса незаметно смаргивает слезы и слегка замутненным взглядом окидывает их новую остановку — набережная Москвы-реки в Сити, как обычно, в вечернее время сияет неоновыми огнями. Перед ними — очередной небоскреб, на крыше которого, видимо, и прячется та самая кофейня. — Будешь кофе? Или лучше какао? Я быстро сбегаю, у нас есть лишние пятнадцать минут.       И Василиса не в силах отказаться. Когда хлопает дверца машины, она тянется на заднее сидение за кашемировым пальто, кутается в него и выныривает в вечернюю прохладу.       Чтобы оказаться у набережной, необходимо перейти через проезжую часть, но здесь, как и почти во всем Сити, ни одного нормального пешеходного, и она, вздохнув, перешагивает через бордюр.       Шпильки звонко стучат по асфальту. У ограждения никого нет на несколько метров вокруг, что удивительно, ведь сейчас самое время для туристических прогулок и высыпающих из зданий айтишников под руку, как правило, с ведьмами всех мастей, что успешно скрывают свою работу от благоверных.       Она опирается на перила, будто бы чувствуя спиной чей-то настырный взгляд. Но когда Василиса наконец оглядывается, только лишь веселящаяся компания ведьмочек выныривает из распахивающихся дверей здания. Одна из дам, проходя мимо нее, подмигивает и натягивает уголок губ в приветствии — Василиса фыркает, ведь буквально пару часов назад они столкнулись в стеклянных дверях Нева Тауэрс — их единственных отец допускал в личные апартаменты, помимо Елены и Константина Лазарева, что отвечал за очеловечивание его компании.       Наконец из здания выныривает Лешка, и она до сих пор не понимает, почему тот просто не останавливается у Афимолла, а приезжает за напитками именно сюда. Видимо, ему прельщает все-таки внимание того самого баристы, хотя с его простым мироустройством он никогда в этом не признается.       Он вырос на окраинах Москвы, где за гаражами местных школ за такое могут избить до полусмерти до сих пор. И он определенно наслаждается этой возможностью быть собой — облачаться в яркие шмотки, обвешиваться браслетами и кольцами, разъезжать на дорогих автомобилях по Сити, ведь ее семье откровенно плевать, как он выглядит как себя ведет, если работу выполняет достойно.       Не задает лишних вопросов и вовремя забирает их, откуда и куда бы не понадобилось.       В свои наивные шестнадцать Василиса могла бы в него влюбиться, когда еще не воспринимала свою внешность и умение флиртовать как оружие. Сейчас она позволяет этому несуразному мальчишке забалтывать ее, поить какао с маршмеллоу и посыпкой в виде сердечек и ненавязчиво отвлекать от утопления в болоте из собственных мыслей.       Он провожает ее ровно до дверей офиса и остается у входа — в среднем, это занимает минут пятнадцать, состоящие из ее сухих отчетов, отцовских «угу», новых распоряжений и напичканные обеспокоенными взглядами. Последние две минуты Нортон Огнев уделяет расспросам о ее самочувствии, сеансах с психологом, а также ненавязчивым разговорам о делах компании, новых симпатиях Дейлы и сумасшедшем нраве Захарры.       Как и всегда последние пару лет она распахивает двери на выход не со злостью, сжатыми кулаками и едкими словами на губах, а с легким сердцем и теплой улыбкой.       Нортон Огнев не умеет заботиться, как типичный родитель, но он никогда не забывает о своих детях: терпит нытье Норта или его же рассказы об очередной тренировке с прихвостнями Мортиновой, слушает вдохновленные рассказы Дейлы о жизни простых людишек, о мерзких тараканах в общаге и странных студентах, прогуливающих все пары, чтобы в конце семестра сдавать горящие дедлайны по всем дисциплинам, любит помолчать с Василисой, закрывает глаза на ее бойкий нрав и едкие комментарии в сторону некоторых работников и отпускает шутки в сторону приглянувшегося ей неожиданно Лешки, шебутной и необязательной Захарры, неусидчивой Дианы, не позволяя себе пройтись только по Ляхтичу и Чаклошу, ведь это только она может выливать все свое бесконечное недовольство его подбором наемников.       А самое главное — он оставляет за ними этот выбор. Приезжать или нет, жить в Сити, как Норт, или черт знает где, как Дейла и Василиса, работать на него или учиться в университете, чтобы потом создать что-то собственное, вляпываться в неприятности и учиться разрешать их самостоятельно.       Не позволяет только одного — пропадать насовсем, погрязая в собственных проблемах.       Так, Василису, сбежавшую в двенадцать под опеку старой подруги матери, развернули в сторону отцовского крыла в шестнадцать, когда пробудился дар.       Она помнит этот момент, как сейчас, она проживала это множество раз, начиная с того самого, рокового.       Того, что снится ей в кошмарах в каждой из жизней.       Лешка встречает ее очередной улыбкой, упаковывает ее в пальто и дышит в затылок весь путь до лифта и от него — до автоматических стеклянных дверей.       Всю обратную дорогу они молчат, но тишину заполняет с лихвой кислотный музыкальный вкус мальчишки, на что она тоже молчит, хотя первое время плевалась ядом.       Но это ничего не дало.       Каждый едкий комментарий Лешка стойко встречает усмешкой и забавной историей из жизни.       Когда огни Сити скрываются вдали, как и исторический центр, их встречает мрачная реальность Москвы — старые ветхие дома, которые периодически обновляют или сносят, выстраивая вместо них низкие версии башен делового центра. В одном из истинно старых домов Москвы ее и ждет нетерпеливая Захарра, наводняющая ее мессенджеры сотней бессмысленных сообщений.       Вибрирует телефон, загорается экран — очередной мем остается непрочитанным. В другой день она бы уже смеялась, отправляя в ответ дурацкие смайлики и что-то из историй с официальной работы у отца. Они обе любят посмеяться с неловких людишек, заполняющих офис, проливающих на себя кофе или отвлекающихся на разговоры по телефону, в которых одна история интереснее другой.       Кто-то забывает вовремя оплатить счета, кто-то ругается со спутницами по телефону, одна милая мадам однажды шипит в микрофон инструкцию о том, как менять подгузник ее ребенку, раздражаясь от полнейшего непонимания ее благоверного.       Люди так от них отличаются, и в этом есть своя прелесть. Только Диана вечно качает головой и твердит о том, что те совершенно такие же, не считая большего опыта и количества ментальных травм.       Дорогое пальто и изящное шелковое платье смотрятся в локации их съемной квартиры откровенно смешно, Василиса лет с восемнадцати чувствует, что больше совершенно не вписывается в этот мир, но вот уже три года упорно воюет с дерьмовой проводкой, надоедливыми соседями и обычной туркой вместо привычной кофемашины.       И — ни о чем не жалеет.       Их пестрый Ковен откровенно смешон на фоне тех, что образовывались столетиями, где место наследуется из поколения в поколение.       Василиса в прошлом состояла в таком, она помнит эти унылые будни под предводительством ее бабушки, что отстранила от дел прадеда еще три столетия назад, и Родион всем запомнился излишне добрым помещиком, что позволял своим крестьянам слишком много, а Нерейва не зря обрела прозвище среди ведьм как Черная Королева.       И сохраняет его до сих пор по праву, пронося через каждую из жизней.       Но в прошлый раз отец избрал свой собственный путь, и теперь Василиса следует его примеру. Но, несмотря на это, в отличие от отца и сестры, она продолжает семейное дело.       Когда-то его зародив.       Захарра встречает ее на пороге в короткой юбке, сидящую на коленях в луже крови. В воздухе стоит стойкий запах меди и химикатов из ближайшего «Магнита». Василиса не спрашивает — разувается на пороге, сдувая с лица чуть вьющуюся челку, шелк приятно скользит по ногам, когда она почти ювелирно перешагивает алое пятно, все-таки цепляя пяткой самый краешек. Она морщится и спешит в ванную комнату смыть с себя приевшийся налет отвратительного бара, где ей приходилось выслушивать льстивые речи от не слишком трезвого мага, мягко улыбаясь в ответ, аромат лаванды, осевший на кожу в автомобиле, и городскую пыль, что никогда не станет привычной.       — Куда? — почти воет подруга, продолжая оттирать свидетельство чьего-то неудачного приставания. — Я там уже мыла, сука, Огнева!       — Нажалуйся дядюшке, — хмыкает Василиса, озвучивая общую шутку, на формирование которой ушло не одно столетие.       — Пошла ты, — фыркает Захарра, полоща тряпку в пластиковом ведре. Она могла бы сменить воду чарами, но с испарением у нее все еще были проблемы, так как понимание процесса ей не давалось, сколь бы упорно та не штудировала учебники по термодинамике, пользуясь вузовской библиотекой.       — Кто же этот несчастный?       — Да не человек это! И не маг, к сожалению, — фыркает Захарра, наконец отмывая последние потеки. — Для ритуала привязки требовалось жертвоприношение.       — Так сейчас же даже не День Похищений, чтобы проводить ритуал привязки. На что ты рассчитываешь? И зачем, — замершие руки греет горячая вода, а мыльная пена отдает приятным и ненавязчивым ароматом луговых цветов, что колышет в ней что-то древнее, далекое.       Она ненавидит всплывающие воспоминания из прошлого. Они, точно призраки, преследующие ее тоской по утраченному.       Никогда больше она не сможет нырнуть в поле рука об руку с сестрой в Навий день, провожая ушедших, или пообщаться с ними же на Троицу под стрекот дурманящих сознание костров. Уже несколько жизней, как она не встретит теперь вечно нервную Дейлу, тогда еще умиротворенной, с ласковой улыбкой, сияющими глазами и венком из трав, окольцовывающим светлые косы. Не сможет ночевать в горном ущелье в объятиях нежного тогда еще Маркуса.       Из жизни в жизнь — разные имена, новые травмы, но семья — семья всегда рядом.       Пока весь ее мир не перевернулся.       И вот теперь — Дейла зубрит историю и правоведение в университете, чтобы лучше понимать, как устроен этот новый мир и не допускать прежних ошибок, Захарра наконец решает жить собственную жизнь, а не быть игрушкой в руках дядюшки, Маркус работает на ее отца, а сама Василиса продолжает свой путь мщения, истребляя магов.       И больше никогда, никогда им не верит.       — Ты забыла, чья я дочь? — Василиса так и представляет, как Захарра приподнимает бровь в знакомом жесте.       — Забудешь с тобой, — хмыкает она, спуская с острых плеч лямки платья. То легко скользит к ногам, она нагибается, чтобы поднять его.       — Все еще отличная задница, — хмыкает непосредственная подруга, продолжая с усердием протирать пол новой порцией отбеливателя, не забывая пройтись и по поверхности шкафа, стоящего в коридоре. Василиса лишь показывает ей средний палец, прикрывая дверь ванной так, чтобы слышать дальнейший рассказ. — Так вот, — как раз понятливо продолжает Захарра. — Если уж не удалось его приворожить естественно, я решила, что мы привяжем его к одной из нас, и с делом покончено.       — И кому из нас нужно новое домашнее животное? — едко отзывается Василиса сквозь шум воды, что приятно омывает острые лопатки. Вся она — из углов да сколов.       — Да к черту этого мальчишку, придумаем что-нибудь после того, как выследим его дружков. Или ты хочешь спустить с рук, напоминаю, три убийства и два изнасилования?       — Маги в конец охуели, — не сдержавшись, выдыхает Василиса, вспоминая того запуганного парнишку, пришедшего в себя только через пару дней отпаивания отварами из лаванды с полынью и, для подстраховки, один ритуал призыва. К счастью для него же, он помнил едва ли треть от произошедшего, но это не помешало его крикам по ночам навечно врезаться в ее память. Он был из ковена Хронимары, едва принявший свое наследие и еще не умевший с ним управляться.       Маги всегда выбирают легкие цели.       Василиса их ненавидит, нет, презирает — для ненависти нужно добиться хоть какого-то уважения.       Она яростней трет кожу мочалкой, когда скрипит дверь за вошедшей Захаррой. Их отделяет друг от друга несчастная занавеска, но именно сейчас Василиса желает, чтобы ее не было. Чтобы Захарра испарила слезы с ее глаз и крепко обняла, стоя по щиколотку в воде.       Но она излишне уважает чужое личное пространство, несмотря на все ее шутки. Ведь у Захарры долгие столетия его не было.       Та в последний раз полощет тряпку под проточной водой, хотя смысла в этом особого нет — Василисе все равно придется ее сжечь. Шумит вода, сливаемая из ведра, с гулким стуком почти пустая бутылка отбеливателя опускается под раковину.       Василиса стоит на коленях на полу ванны, прячет голову под лейкой, смывая с волос кондиционер с запахом маракуйи и гуавы, что почему-то отдает чем-то лесным. Родным. Мочалка механически скользит по распаренной коже, но саму себя, едкую, грязную, ей не смыть. Но она все равно стоит под душем еще лишние десять минут, зная, что за воду в этом месяце предстоит платить ей.       Василиса уже кутается в махровый халат, когда возвращается с работы Диана, как обычно, уставшая и молчаливая в такие моменты. Поэтому они тоже молчат, усаживаясь за стол на кухне, который уже успела накрыть к ужину Захарра. Диана, помыв руки, заходит тоже, скользит к плите, снимая с нее сварившуюся кашу и сваливая на стол пакет из магазина.       Василиса тянется к нему первой, выхватывая любимое копченое мясо, а Захарра усеивает тарелку салатными листья, которые тут же омывает магией от грязи и микробов.       Высушить их у нее не получается, и Василиса, вздыхая, представляет, как молекулы воздуха вокруг начинают ускоряться, сдвигая следом за собой и воду. Она тоже может испарять жидкости, но только в реакции с окружающими их газами, что требует больших усилий и сосредоточенности, нежели у водных ведьм.       — Спасибо, — Захарра ей благодарно улыбается, нарушая тишину. Словно решив, что этого достаточно, она продолжает. — Я сделала привязку.       — И на кого же?       — На себя. Не подвергать же мне снова вас опасности. Идея-то моя.       — А посоветоваться? — устало вздыхает рассудительная Диана, уже знавшая, к чему приводят спонтанные идеи Захарры. — Позвонила бы хотя бы.       — Я пробовала написать Василисе, но ты, — она обиженно бурчит, тыкая вилкой в Василису, что стыдливо опускает взгляд. — Наверняка опять флиртовала со своим водителем.       — Алексей милый, — как обычно, добавляет Диана, подначивая и предвкушая очередное шоу. Василиса не может себя сдержать в такие моменты. Жизнь научила ее использовать мужчин лишь как инструмент для достижения цели, не доверять ни магам, ни обычным смертным. К тому же, те, в отличие от ведьм, едва ли встретятся ей в следующих жизнях.       Маги — червоточины на израненной коже этого мира, они — паразиты, отбирающие у него магию и создающие прорехи, рваные раны, что способны погубить все живое вокруг. Они способны использовать магию с рождения, но они забирают ее извне, нарушая баланс. А ведьмы — ведьмы являются проводниками для магии по ту сторону реальности, они — хранители и хранительницы этого мира, относящиеся к нему с уважением, за что им всегда дарована возможность вернуться.       Им всегда тут рады.       А маги — чертовы варвары, грабители, и их здесь не жалуют, отчего они редко возвращаются и еще реже помнят прежний опыт.       Мир отбирает у них это в ответ.       Честная сделка.       Но все они — пришельцы, и те, кому предназначен этот мир, прожигают свой недолгий век и после сгорают навсегда.       Так, однажды и от Лешки останется одно лишь пепелище.       И поэтому привязываться к людишкам бессмысленно.       Поэтому Василиса в очередной раз закатывает глаза и пихает Захарру локтем в бок, та охает и тычет ее в ответ, выроненная вилка звонко бьется о край тарелки. Диана продолжает молчаливо и с интересом наблюдать за представлением, и подруга начинает подло щекотать ее.       И Василиса впервые за этот долгий день смеется, щекоча ее в ответ, чувствуя, как шатается под ней неустойчивая древняя табуретка.       Когда они прекращают дурачиться и болтать за ужином, город за окном уже застилает чернильная мгла. Горят редкие лампы в окнах, какие-то прохожие еще бредут, точно муравьи, в свои муравейники. Ляхтич традиционно возмущается ей в сообщениях на кипу документов, что оставил его разгребать ее отец. Василиса в ответ шлет ему что-то, похожее на сочувствие, а Марк раздражается еще больше.       Лешка, наверное, уже спит, ведь ему утром отвозить Дейлу в университет, а потом мчать на собственные курсы. У них нет привычки болтать вне автомобиля, но иногда Василисе не хватает этого и в обычной жизни. Он бы хорошо дополнил своими надоедливыми комментариями их вечерний просмотр фильма на ноутбуке Захарры.       Василиса утыкается лицом в колени Дианы, уже укутанные домашними штанами и пледом поверх. Ей тепло — это особая магия, которую она может познать все эти столетия, когда ты обнимаешь близкого и заполошно колотящееся сердце ненадолго успокаивается, и все становится таким простым и легким.       Это просто — когда Диана гладит ее по спине поверх домашней футболки, а Захарра ворчит под боком на очередной глупый поворот сюжета.       Это просто — когда Лешка отпускает очередную дурацкую шутку по пути на работу.       Это просто — когда в ее собственном кабинете нагло сидит Ляхтич, уже принесший ей сводку новостей по новым делам и утреннюю чашку кофе — как проявление заботы наряду с ворчанием и недовольным лицом.       Это просто — когда ты не один.       Долгие годы Василиса была одна, порой думает, что и сейчас.       Никто из них не знает, каково это — погибать от того, что собственная кровь закипает в венах, а всегда обычно дружелюбное пламя сдирает кожу. Просыпаться от привкуса пепла в горле, а во снах видеть только пепелище и эту подлую усмешку, слышать отчаянный крик сестры.       И чувствовать, как магия впервые так остро, так активно скользит сквозь скрюченные в судороге пальцы.       В конце концов, это она положила путь этому началу конца. И продолжает до сих пор.       Но сейчас — сейчас можно прикрыть глаза и усмехнуться, когда Диана неожиданно все-таки спросит:       — Так кого ты убила?       — Соседскую кошку, — охотно делится Зазарра. — Я проводила ее по ту сторону с заботойне переживай, правда, без особого удовольствия.       — Ну-ка повтори, ты что, зарезала Ванькину любимицу? — пораженно выдыхает Диана над ухом.       — Заколола, попрошу, — недовольно поправляет Захарра, поджимая ноги под себя. — Она задрала орать весь березень.       — Март, — механически поправляет Василиса, зевая. Кошку почти не жаль — она будет верно ожидать своего шестилетнего хозяина по ту сторону, и однажды они воссоединятся навсегда.       — Зато завтра утром будет орать бедный мальчик, — качает головой Диана, но не осуждает — не раз и не два им всем приходилось провожать души до Калинова моста. Парадоксом было то, что каждый видел реальность так, как им угодно, в силу своих убеждений, веры и религии. Мир всегда подстраивался под людишек, он им принадлежал по праву.       — Черт, об этом не подумала, — досадливо цокает Захарра, а Диана, не выдержав, кидает в нее диванную подушку, отчего Василиса, не удержавшись у нее на коленях, соскальзывает на мягкий плед рядом.       И лежит так еще около часа, когда фильм уже заканчивается и они включают следующий. С закрытыми глазами она ждет того мгновения, когда сознание вновь утянет в мир сновидений.       И за ней опять придут кошмары.       Опять придет Фэш.