* * *
Василиса невольно выгибает бровь, усаживаясь на какой-то деревянный ящик с надеждой на то, что капрон ее колготок не пойдет кривыми стрелками. — А я думала, у вас в Ялте все спокойно, — хмыкает, подтягивая колени к груди. Грубые ботинки с противным шипением ползут по грубому дереву, и она морщится. Маришка морщится тоже, из-за чего кроваво-алые губы искривляются. — Время от времени, как и везде, — пожимает плечами та, продолжая чистить свой разобранный «Макаров». Ее голые лопатки, не скрытые топом, так остро врезаются в сознание, что Василиса просто не может отвести взгляд от этих чертовых белоснежных крыльев, выпирающих из-под кожи. С умилением подмечает созвездие родинок и почти насильно останавливает поток мыслей, сводящий ее к тому, что их так охуенно было бы прочертить собственными пальцами — или языком. — Почему центр? Такое людное место, почти туристическое… Нападение на ведьму в одном из центральных кварталов Ялты не уходит от их внимания, казалось бы, не нападение — случайность. Попытка вырвать дамскую сумочку и ожоги третьей степени — как ответ на защиту. Девушка в больнице, и первичная диагностика говорит лишь о том, что без собственных чар ей предстоит обойтись еще, как минимум, пару месяцев. Маг почти не успел выпить ее магию — больше пострадала из-за собственных попыток защититься. Ребенок еще совсем — школьница, в которой едва проснулся дал. Василиса чувствует, как что-то едкое и шипучее проходится внутри, точно кислота, сжирающая внутренности. Ей мерзко понимать, что она мог быть кто-то из тех ребят, кому она вот только провела лекцию. Что это мог быть кто угодно. Но случилась маленькая безобидная ведьмочка. Она успела заметить это померкшее потрепанное создание, когда ее только притащили. Губы девчонки были почти синими, а когда белоснежней, бескровной, но глаза — глаза были открыты. И на дне зрачков, обрамленных полопавшимися сосудами, тонет почти животный ужас — она была напугана до смерти. Аура ведьмы была рваной, вся в прорехах, что ее почти и нет, насколько был растревожен ее дар и исчерпана магия. И сейчас Василиса с довольной улыбкой прячет в ножны привычный закаленный кинжал и чувствует, как огонь кипит в венах, — особый вид удовольствия. У нее копится уже около пятнадцати пропущенных от Лешки — они договаривались сегодня вечером махнуть в клуб ради случайных знакомств и пьяного веселья. — Привлечь внимание, — бормочет Маришка, с сосредоточенным лицом собирая «Макаров». Меж ее бровей столь незнакомо пролегает беспокойная морщинка, что Василисе хочется разгладить ее пальцем, чтобы вернуть ту привычную надменную ведьму. — Чье? Зачем? — вновь тупо повторяет Василиса, как заведенная. Единственное, что остается для нее загадкой все эти жизни — зачем? Зачем маги терроризируют их веками? Она помнит, как в одинокие вечера отец делился с ней реальной историей их прошлого, приданиями о войнах между магами и ведьмами, в результате которых ведьмы оказались в проигравших и веками прятались по деревням и селам. Пока Василиса не сожгла из дотла. Но даже спустя столько жизней она не может понять их мотивы. Сила? Власть?.. Стоит ли это все смертей выпитых до дна ведьм? Но перед магами, очевидно, этот вопрос не стоит. — Твое, конечно. Наверняка пошли слухи о том, что прибыл кто-то из ковена Огневых. Решили побуянить, — вновь почти не зло хмыкает Маришка, словно привыкшая к подобному. Любуется собранным пистолетом — по тонким вишневым губам скользит змеиная улыбка — и прячет его в кобуру. — Вот только, — Василиса недовольно сдувает упавшую на лицо почти алую в сумраке помещения прядь волос, пока зашнуровывает ботинок. — Я не из ковена Огневых. — Огнева, — закатывает глаза Маришка и тянет ее за тот же несчастный ботинок с ящика — пора. Больше медлить нельзя. — Какая ему, нахрен, разница? — Вау, — выдыхает Василиса, позволяя все-таки стянуть себя с неровного дерева. — Слышали бы тебя сейчас ученики. — Они и не то слышат, когда после тренировок я веду их в медпункт, — почти интимно сообщает ей на ухо Резникова, после чего резко вытягивает из комнаты, хлопая дверью — они, и правда, задержались. Но Василиса не то, чтобы против.* * *
У Маришки острые скулы и острый же язык. Она сжигает похлеще собственного пламени — даже в двадцать шесть ей достаточно одной фразы от Резниковой, чтобы, точно горючее, полыхнуть от окислителя. Маришка — белые косы, тонкие музыкальные почти пальцы, нежная улыбка во время колдовства. Она — цветы, нежность. И чертова кислота. Маришка смотрит весело почти, когда с безумием в небесных глазах целится в голову этому адовому созданию, призванному колдунишкой. Василиса, держа наготове кинжал и одновременно собирая магию на кончиках пальцев, понимает — Драгоций. Это чертов Драгоций. И закаленная сталь мгновенно рассекает бедро, скрытое тканью брюк, лишая того подвижности. Василиса хватает шипящую Маришку за раскаленное от магии предплечье, сбивая прицел, потому что знает — знает этот взгляд, с которым ведьмы с водным даром готовятся загустить кровь в венах, заставляя жертву биться в предсмертных конвульсиях и кричать от почти что адской боли. Она помнит, как мертвело ее собственное запястье под взглядом Маришки в шестнадцать, когда они обе еще не знали границ своей магии. А у Резниковой кипела кровь. Быть может, вскипает и сейчас, потому что она почти агрессивно бросается на Василиса, с силой прижимает плечи к стене панельного дома и шипит: — Что ты делаешь, Огнева? — Это Рок Драгоций, Резникова, — шипит она, с силой дергаясь из стального захвата и с треском дергая Маришку за тонкую снежную косу, отвлекая внимание, пока та не дала чертову Драгоцию еще и случайно сбежать, пользуясь заминкой. — Это тебе не случайный маг! Но тоже недооценивает Драгоция, потому что в следующую секунду, поворачиваясь, она видит несущийся на нее столб огня. Не такого, как у нее, не теплого и дружественного, а агрессивного и кусачего, готового сожрать ее целиком, и уже почти чувствует агрессивный едкий жар на своем лице, но… Но кто-то заслоняет ее собой. Их обеих. И почти с ужасом — почти с восхищением — видит перед собой карамельные кудряшки и широкую спину, скрытую за объемным свитером, чертовски несвойственным сентябрьской Ялте. Маар Броннер легко сковывает магией Драгоция и, оборачиваясь, ей подмигивает с ехидной усмешкой. — Получается, привет, хозяйка?* * *
— Сидеть, песик, — устало выдыхает Василиса, скидывая ботинки в углу выделенного ей номера после длительного разговора с бабушкой и почти бесконечного допроса Рока Драгоция. Маар с интересом следит своим изумрудным кошачьим взором за ее нервными перемещениями, опираясь щеками на сложенные в лодочку ладони — хотя он сам был готов уплыть от скуки еще полчаса назад, о чем ясно свидетельствовала бесконечная вереница сообщений, от которых разрывался ее телефон. — Ага, сейчас, — хмыкает он, нагло разваливаясь на ее кровати и не сводя этого настырного взгляда, который Василиса уверенно игнорирует, почти насильно выталкивая себя из тесного чернильного платья. — Ведьмочка, все-таки? Все, что она чувствует — бесконечная усталость. Неслучайный Драгоций, тем не менее, ни разу не проколовшийся во время допроса, стоически терпевший все ее пытки. На самом деле, Василиса ненавидит мучать кого бы то ни было. Но когда обстоятельства вынуждают — она делает это мастерски. Но Драгоций молчит, и пока она смотрит в эти кофейные глаза, перед глазами невольно всплывает растерянное невинное лицо его чертового родственника, потому что у него те же смольные кудри, та же остро, резко очерченная челюсть и нос точно горный хребет, о который то и дело спотыкается взгляд. И Василиса яростно выпускает языки пламени, превращающие помещение в чертов крематорий, и тонет в этом огне, растворяется, пока ее зло не хватает за плечи Мендейра, возвращая в реальности. Та шипит на нее, точно Маришка пару часов назад, но Огневой в это мгновение так плевать на потер. Контроля перед бывшими учителями. И сейчас, стоя посреди собственного номера, окутанная полумраком в одном нижнем белье, босая, с растрепанным пламенем рдяных волос, испещренная чертовыми веснушками, она скользит взглядом по случайно вырванному ею из Подмосковья Маару Броннеру, все еще закутанному в свитер и грубые черные джинсы, явно в этот раз не готовому ко встрече так, как в том баре — на глаза попадается трехдневная щетина, слишком уж встрепанные медовые кудри и синева под глазами, напоминающая собой вечернее небо Ялты. — Ведьмочка, — язвительно отвечает она, делая первый шаг в его сторону. — А ты чертов маг? — Почему сразу чертов? Если, выходит, что твой? — Маар по-кошачьи склоняет голову набок, прослеживая взглядом ее путь к кровати. В полумраке его глаза — почти черные бездны, и Василисе так легко в них утонуть после бесконечных переписок, обмена интимными фотографиями и непрерывного флирта. И сегодня, только сегодня она себя отпускает. Перекидывает ногу через его бедра, скользит голой кожей по грубой ткани и следующую усмешку ловит губами. Для сегодняшнего дня этот чертов неправильно сработавший ритуал привязки работает, как никогда, удачно. Перед глазами — заалевшее чуть острое ухо, контур которого она, не удержавшись, прослеживает языком, в мыслях — с силой сжатые тонкие Маришкины пальцы на нее плечах, злой румянец, заливающий ее щеки и шею, тонкие косы снежных волос, от резких движений хлещущие ее по лицу. Под ладонями — сильная мужская грудь, скрывающая под собой в клетке из ребер заполошно бьющееся сердце, его хочется сжать в когтях и вырвать к чертям, паразита, выживающего за счет чужой магии. Но Василиса лишь проходится по ней нежно, слегка царапая ногтями, и втягивает Маара в поцелуй, после чего шепчет: — Вот и проверим, насколько мой, песик. А после под аккомпанемент так правильно скользящих по ее белью пальцев захлебывается надрывным стоном. Перед глазами — усмехающаяся Маришка.