Шатуны

Слава гладит пальцами плечи Мирона, но все равно чувствует себя одиноким. Он как котенку разжимает его челюсти, чтобы пропихнуть в глотку витамины, осматривает его воспаленную руку, в которую наверняка попала инфекция, аккуратно бреет чужие щеки и выносит за пленником ведра с мочой и дерьмом, но ему все равно одиноко просто до чертиков. Иногда Мирон даже отвечает на его вопросы, иногда спрашивает что-то сам, но Славе одиноко. Одиноко. Одиноко. Почему-то ему кажется, что если бы в тот злополучный день Мирон все-таки обратил на него внимание в магазине, если бы они начали разговаривать и потом пошли к Окси домой, если бы они трахались на регулярной основе, а потом в какой-то момент Карелин бы переехал к нему, то все равно чувство одиночества бы никуда не делось. Все равно что-то будет не так: ему будет мало внимания, мало ощущения своей значимости, мало приятных моментов и мало поцелуев. Все равно будет чего-то не хватать. Ему хочется посадить Мирона на цепь, водить его с собой на каждое мероприятие и чувствовать, как татуированные пальцы постоянно забираются под его толстовку. Ему нужно ощущение, что его постоянно хотят и любят, но при этом иметь власть удерживать человека рядом с собой насильно. Чтобы без "сорян, Славик, я иду в Семнашку бухать с Ваней". Чтобы без "ты не можешь стоять рядом со мной на Фреш Бладе, люди этого не поймут". Чтобы без "подожди в коридоре, ты не можешь сидеть рядом, когда мне сверлят зуб". Слава должен быть рядом абсолютно всегда. Только и тогда ему будет, наверное, мало. У Мирона в глазах творилось что-то странное, и это заставляло напрячься и бояться неизвестности. То ли в нем потухала надежда выбраться на волю, то ли он просто чувствовал приближение собственной смерти – хрен этого жида разберешь, но Славе просто до боли хочется его согреть. Возможно, вытащить на пару часов наверх, чтобы они вместе посидели у печки, закутанные в одеяла. Только вот тогда он точно почувствует вкус свободы и снова попытается убежать. – Оксаныч, у тебя температура, ты в курсе? – Слава осторожно вытирает пальцами пот со лба Мирона, а потом делает себе в голове небольшую заметку: "купить еще одно одеяло". Он все чаще и чаще таскает вещи в этот подвал, и теперь он даже немного напоминает жилую комнату. Тут разве что стола нет, на котором Мирон мог бы писать, но зато неделю назад Слава все-таки подарил ему блокнот и упаковку шариковых ручек. Блокнот был толщиной с целую книгу, а обложка специально была твердой, чтобы можно было без проблем писать на своих коленях. Когда Мирон спал, Карелин всегда проверял, было ли там что-то написано. Но найти он не мог ни одного слова – только какие-то непонятные рисунки, каракули и штрихи. – Все нормально, Слав, – Федоров хмурится от усталости и напряжения, а потом немного отползает от Славы подальше, путаясь в скомканных простынях и одеялах. Как маленькая и бледная птичка, которая роется в гнезде и старается спрятать свою раненую лапку. Карелин ведь раздражающий, нервный, требующий внимания и слишком тактильный, и однажды это привело к тому, что он случайно коснулся пальцами искалеченной руки. Мирон тогда орал примерно так же, как когда его пилили, а после этого у него появилась привычка постоянно прятать свою бедную руку. Когда-нибудь она заживет. Если не пойдет заражение крови, то рана рано или поздно стянется – да, теперь он двигает пальцами руки с трудом, но главное, чтобы обошлось без ампутации. Было бы грустно лишать его руки с такими красивыми татуировками. Федоров ведь был так прекрасен. В последнее время у него слегка менялся стиль из элитного гопника в дорогих спортивках до настоящего буржуя – дорогие часики, очки от Рейбен, более качественные рубашки и постоянный уклон в черный цвет. Жилистость не особо высокого, но явно сильного тела. Красивые руки. Тяжелый и пристальный взгляд. Насмешливая улыбка. Тонкий стеб над Смоки. Олимпийский с фестом. Деньги. Власть. Однажды Слава лежал в кровати без возможности уснуть, и почему-то ему захотелось представлять, как Мирон пригласил бы его в дорогой ресторан. Как Слава бы специально оделся в самые старые джинсы и самую дурацкую толстовку, вся обслуга бы приподнимала брови от удивления, но поебать – Карелин бы с плохо скрытым восторгом смотрел на Мирона, который без особых раздумий сразу бы выбрал что-то вкусное и до одури дорогое, а потом они бы сидели и общались. Фантазии деревенской девочки, которая мечтает о хахале из Москвы. Даже смешно немного, но Славе это нравилось. Типичная такая Сонечка Мармеладова, которая потом будет протирать колени в туалете и насаживаться ртом на хуй, в то время как сильные руки будут оттягивать его волосы. Блять, они ведь могли быть так прекрасны. Прекрасны настолько, насколько их видят фанаты, у них могло бы быть столько жизненных ситуаций и они могли бы еще столько всего сделать. Теперь не могут. Теперь только подвал с холодными стенами, еда с привкусом желчи и ведра с дерьмом внутри. Мирон повернулся к нему спиной, но Слава все равно забирается на матрас, обнимает свою Оксанку рукой и утыкается носом ему в шею. – Я скучаю по тебе, принцесса, – он шепчет эти снова прямо в его шейные позвонки, притягивает близко настолько, чтобы всем телом чувствовать каждую торчащую кость, а потом снова замирает. Сердце бьется просто пиздец. Главное – не разреветься. – Ты был таким уебком, Мирош. Даже грустно. Мирон был уебком, которого хотелось всем сердцем ненавидеть, доводить его до края, а потом наслаждаться всеми проявлениями его ненависти. Хотелось, чтобы он гладил по голове, шептал на ухо что-то успокаивающее, а потом долго трахал его прямо на полу, постоянно сжимая шею и не давая дышать. Хотелось, чтобы Мирон не пускал его в Семнашку, заставляя ошиваться во дворе, а когда Слава все-таки бы нашел возможность пройти внутрь, то Окси схватил бы его за загривок и потащил ебать в туалет. Хотелось сидеть рядом с Мироном в то время, когда на него нападет желание загоняться и сжигать написанные собственной рукой тексты. Слава бы обязательно гладил его по лысой голове, целовал бы его в висок, разговорами все-таки бы заставил его прореветься, а потом трахал бы Федорова так долго, что под конец тот бы все-таки сорвал голос и начал натурально выть. Он вообще отлично представляет себе этот вой, который становится чуть выше каждый раз, когда член будет входить в его тело. Ритмичное подвывание. Хоть на бит накладывай. У Славы от этих мыслей немного встает. Именно от мыслей, потому что на тело Мирона член почему-то никак не реагировал – видимо, даже его больной мозг понимает, что ебать полумертвое тело это весьма сомнительная хуйня, но на мысли о "полумертвом" Оксимироне член становится еще тверже. – Ну давай, – Федоров внезапно вспыхивает, говорит это громко и очень отчетливо, а потом поворачивает голову и смотрит Карелину прямо в глаза. – Давай, выеби меня. Ты ведь уже почти все сделал – осталось только трахнуть, а потом убить. Вперед, Славка, действуй. Место в аду ты и так себе заслужил, поэтому терять нечего, ублюдок. Вперед. – Тиш-тиш, – Карелин успокаивающе гладит его по плечам, перехватывает рукой живот, чтобы в случае чего Окси не вырвался, а сам думает о том, что да, трахнуть его было бы вполне неплохо, отличная идея, Окс, ты очень вовремя мне это подсказал, ты вообще очень вовремя появился в моей жизни, да-да, только вот к траху ты явно был готов еще с самого первого дня, слишком настроен, слишком легко про это говоришь, а легко быть не должно, не должно, не должно... Карелин встает на ноги, а потом долго, слишком долго осматривает помещение. Мирон снова беспокойно возится, поднимает голову и напряженно буравит взглядом Славу – видно, что боится, видно, что напряжен, но на него пока не стоит обращать внимание. Взгляд падает на ножовку, которая валялась на полу и окровавленными следами напоминала о том, что было какое-то время назад. Закругленная деревянная ручка. Сантиметров двадцать. Примерно как мироновский хуй. – Ну, давай. Ложись на животик. Мирон ничего не отвечает, но реагирует достаточно спокойно. Видимо, он настолько был мысленно готов ко всему, что даже не удивлялся любой Славиной прихоти. Раньше у него бы затряслись руки, у него бы начала дрожать губа и он бы попытался что-нибудь сказануть, но нет – он просто смотрит, пытается, видимо, смириться, а потом слишком крепко сжимает зубы. Слава слышит скрип. Мирон натурально скрипнул зубами от напряжения – подумать только, насколько развит самоконтроль, и это заставляет его улыбнуться. Снова скрип, а потом Мирон потирает здоровой рукой свою челюсть. – Я сказал, чтобы ты лег на живот, – Карелин повторяет свои снова с удивительным терпением, а потом садится на матрас. Мирон молчит, но по его виску медленно собралась и потекла капля пота. Жалко, что подвал так плохо проветривается. Как же тут воняет. Мирон неуклюже переворачивается, никак не может устроить свою бедную ручку так, чтобы она не болела, а потом замирает. Было слышно, как он сипло дышит лицом в одеяло, но Слава это почти не замечает – стаскивает с него штаны вместе с несвежими трусами, а потом мягко подкладывает руку под живот, заставляя приподняться и встать на колени. – Красивый, – Карелин гладит пальцами его поясницу, очерчивает впалый живот, а потом долго и внимательно рассматривает худую и выпяченную задницу. Наверное, это было достаточно сомнительное занятие – не хватало еще, чтобы в процессе Мирон не выдержал и обосрался прямо на почти новое одеяло, но Славу это не останавливает – он почему-то уверен, что все пройдет хорошо, а еще он помнит, что Окси не ел уже несколько дней. Мирон немного дрожит то ли от холода, то ли от напряжения, а Карелин в это время сплевывает на рукоятку и размазывает по ней слюну. Осторожно приставляет ручку прямо к розоватому входу, который был сжат настолько сильно, что даже не верилось, что он может что-то в себя принять. Но Мирон ведь храбрый и сильный мальчик. Он замечательно со всем справляется. – Блять, давай лучше членом. Ты меня травмируешь, кретин, – Федоров все-таки подает голос, с трудом опираясь руками, но смотрит при этом куда-то вниз, прямо под собой. Наверное, ему достаточно неловко стоять раком и чувствовать рукоятку ножовки, которой до этого ему пилили руку, и Слава успокаивающе гладит его по ягодице. – Нет. Все будет хорошо. На самом деле протолкнуть предмет внутрь было не особо сложно. Нужно было только держать Мирона за бедра, чтобы он не пытался уйти от проникновения, а потом изо всех сил толкнуть рукоятку так, чтобы она зашла в его тело. Да, ему больно. Да, он начинает дрожать и пытаться освободиться. Но главное, что у Славы все получается. Рукоятка действительно заходит до самого упора. Мирон весь сжимается, падает лицом на одеяло и перестает стараться держаться на руках, но это ведь не главное. Наверное, если бы Карелин вошел в него членом, то ему самому было бы больно – больно настолько, что он бы не рискнул засаживать до конца, – но сейчас он лишь пассивный наблюдатель за этой сценой, поэтому ему было хорошо. А вот Мирону – нет. Он хрипит, когда Слава осторожно вытаскивает рукоятку, и можно было заметить, как края ануса вытягиваются, пытаясь удержать в себе предмет. Нужно бы использовать масло, хотя бы подсолнечное, но идти наверх не хватило бы терпения. Пускай будет так. – Молодец. Ты очень хорошо справляешься, – он гладит Мирона по ягодице, целует его в поясницу и снова начинает двигать ножовкой, теперь уже наращивая определенную динамику и темп. Федоров же не издает ни звука – лишь хрипло дышит и вздрагивает каждый раз, когда рукоятка заходит до самого упора, но спустя еще несколько толчков Слава слышит скрип. Этот ублюк снова предпочел скрипеть зубами вместо того, чтобы просто заорать. – Хватит, – Карелин толкается резче, вырывая движением всхрип, а в груди начинает кипеть раздражение. – Открой рот. Я не могу это слышать. Хватит, блять, прекрати! Мирон прекращает ровно в тот момент, когда Слава понимает, что нужно остановиться. Процесс ведь на самом деле действительно придется когда-нибудь остановить. Мирон от этого не кончит, Слава – тоже, а этот скрип зубами был просто невыносим. Мирон сразу же начинает поспешно натягивать свои трусы со штанами, переворачивается на спину, а Карелин откидывает куда подальше чертову ножовку, на которую даже не хотелось смотреть. Они в тупике. Славе мало Мирона даже тогда, когда он весь и целиком принадлежит ему. Слава находится в своих мечтах, где великий Оксимирон тратит на него все свое свободное время и трахается с ним при каждом удобном случае. Слава мечтает, Слава страдает, Слава мучается, а вместе с ним это делает и Федоров. Выхода нет, скоро рассвет, вся хуйня. Странно, что Мирон даже особо не сопротивлялся. Как будто смирился с неизбежностью и лишь скрипел зубами от напряжения вместо того, чтобы дрожать от страха, постоянно оглядываться, просить этого не делать и дергаться от прикосновений. Лишь сцеплял зубы, как тренированный пес, и держался. Не сказать, что это означает его смирение с поражением, но все равно уже было что-то не то. Слава садится рядом с ним на матрас, перебирает пальцы на своих коленях и задумчиво смотрит прямо перед собой. Мирон сидит рядом, привалившись спиной к стене, и молчит, словно это не его только что трахали деревянной рукояткой ножовки. Федоров вряд ли надеется вернуться в свою жизнь, полную денег, поклонников, творчества и подражателей. Единственное, на что надеется Федоров – чтобы его оставили в покое хотя бы на сутки. Такой Окси не будет наваливаться на него, чтобы потом бежать к лестнице и пытаться вырваться. Такой Окси не просит новый блокнот или тем более телефон, потому что ему уже на все поебать. Такой Окси целыми днями спит, изредка просыпаясь от кашля, а во время пыток или просто разговора напрягается и пережидает. Сильный мальчик, разумеется. Очень сильный и храбрый, но все равно уже не тот. – Мне нужно тебя убить, – Слава произносит это слегка надрывно, а потом поворачивает голову и с виноватым видом смотрит на Мирона. Тот не реагирует абсолютно никак – продолжает смотреть прямо перед собой, лишь слегка поджав полные и обветренные губы, но потом его лицо все-таки выдает какое-то подобие тоски. Словно он все это время знал, что его должны были уволить, но он до последнего не получал официальное предупреждение о том, что через две недели его здесь быть не должно. Словно он замечал все признаки, которые говорили ему о том, что девушка ему изменяет, но только спустя месяц смог увидеть ее в парке с другим мужиком. – У меня есть право на последнее желание? – Смотря на какое. Будничный разговор, в котором они обсуждают убийство, подумать только. Славе даже хочется сейчас внезапно изменить свое решение и отпустить Мирона на волю просто ради того, чтобы понаблюдать за его реабилитацией и тем, в какую сторону он направит свое творчество. Вот прямо сейчас Слава может встать на ноги, открыть дверь, а потом сказать: "Давай, поднимай свои косточки и выходи. Сейчас прогрею машину и поедем". Прямо сейчас он может позвонить по экстренному вызову и сказать, что нашел Мирона Федорова, пропавшего без вести три месяца назад, в каком-то подвале. Ему очень плохо. Он умирает. Его пытали. Помогите ему, пожалуйста". – Я хочу на улицу. Просто прогуляйся со мной и убей меня там же. – Не могу. Я потом заебусь твой труп закапывать. Мирон переводит взгляд куда-то ниже, медленно вычищает грязь из-под своих ногтей и долго о чем-то думает. Слава же представляет, как Федоров в первое время не поверит, что он может выйти наружу – будет до последнего думать, что это очередное издевательство или проверка, но когда его потащат к двери за шкирку, то он все быстрей и быстрей начнет перебирать ногами. Наверное, ему захочется выбежать на улицу и долго стоять, вдыхая чистый деревенский воздух. А потом он бегом побежит к машине и начнет проверять, заводится она или нет. – Я хочу позвонить родителям, – голос у Мирона даже не срывается, но сейчас он поднимает на Славу глаза и пристально на него смотрит, как будто пытаясь дать понять, что эта просьба была действительно важна. – Или друзьям. Ваньке с Порчи. Жене. – Не могу, Мирош. Они поднимут панику, а меня потом поймают. С моей же мобилки будешь звонить. Славе хочется, чтобы Федоров попросил что-то выполнимое. Например, напоследок понюхать полевые цветочки или погладить котика. Посмотреть свой любимый фильм. Глянуть на Ютубе, что происходит с друзьями. Попроситься на волю. Потому что Слава сейчас так ярко представил его спасение, что ему почти физически хреново от невозможности это сделать. Давай, Мирош, попроси меня. Ты ведь всегда был сильнее меня, поэтому сделай это за нас двоих. Попроси вызвать сюда МЧС на вертолетах, попроси увезти тебя отсюда на машине. Пожалуйста. – Окей. Тогда я ничего не хочу. Слава трет пальцами глаза, а потом устало выдыхает и поднимается на ноги. Убить Мирона – вещь достаточно сложная, в этом холоде вряд ли был смысл резать ему вены, да и эта принцесса заслужила быструю и безболезненную смерть. Карелин перебирает в голове варианты, а потом ему вспоминается, как ему кто-то рассказывал про методы казни Ивана Грозного. Очень удобно, если у тебя есть сарай с инструментами, которые достались от прошлых хозяев. Слава идет в сарай, по дороге подхватывая на руки кота. Котик оказался удивительно ласковым и добрым – всегда просился на руки и всегда мурчал, когда его гладили. Он таких котиков всегда любил, но в какой-то момент ему приходится все-таки опустить его на землю, потому что пора браться за инструменты. Когда Слава возвращается в подвал, то Мирон видит в его руках молоток и большой гвоздь. – Это будет быстро, – Карелин снова садится рядом и смотрит на Федорова все с той же грустью и участием – так, словно он случайно наступил ему на ногу, а потом очень переживал, что он обидится и не будет с ним разговаривать. Славе ведь было действительно больно – больно и до одури плохо, и если Мирон через минуту перестанет страдать, то Карелину надо будет делать что-то дальше. Жить, в конце концов. – Не переживай, хорошо? Моргнешь и все закончится. Федоров почти не боится, но смотрит с напряжением. Снова ерзает на кровати, уже совсем позабыв про свою раненую руку, пытается как-то сесть и что-то сказать, но потом просто отворачивает голову, чтобы никто не увидел, что по щеке у него покатилась слеза. Слава видел, но он дает Мирону возможность отвернуться и быстро ее смахнуть. – Ложись на спину. Скоро все будет хорошо. В "Шатунах" Мамлеева главный герой мечтал понять, куда стекает душа после смерти. Он убивал ради своей собственной науки и от непонимания, а однажды придушил девушку в тот момент, когда ее ебал. Слава не знает, почему он вспомнил про это именно сейчас, но ему чертовски грустно от того, что он не узнает, куда утечет душа Мирона. Федоров смотрит в потолок и слишком сильно сжимает пальцами края одеяла. Карелин видит, как бегают его глаза от страха – все равно что сидеть на кресле у стоматолога, только вот вместо огромного шприца он видит гвоздь, который Слава аккуратно устраивает острием к переносице. – Я люблю тебя, Мирон. Карелин заносит молоток, но пока не двигается, потому что хочет услышать ответ. И Оксимирон, его любимый, драгоценный и храбрый герой это понимает – смотрит на Славу своим привычным взглядом с прищуром, даже совсем немного ему улыбается, а потом едва заметно кивает ему головой. – Я знаю, Славик. Карелин отвечает ему теплой улыбкой, которая даже когда-то попала на видео VsRap и разлетелась по всему интернету. После баттла, когда Мирон проиграл, Слава тоже ему улыбался, и тогда почему-то чувствовалось, что стены между ними были разрушены. Сейчас Оксимирон снова проиграл, но от этого Карелин лишь любит его только сильнее. Молоток ударяет по шляпке гвоздя, а Мирон в последнюю секунду зажмуривается, чтобы потом больше никогда не открыть глаза. Как жаль, что нельзя узнать, куда ушла его душа. Слава бы обязательно последовал за ней.