три недели в июне

лёд уйдёт, я войду из пустоты. это ты, просто ты. ты была всегда.

Вранье — не лучшая в мире вещь. И оно способно отравить даже самые прекрасные чувства и эмоции. Но, если честно, в эту встречу с Иваном Лиза совсем не думала о Витьке. В этот раз они со Сворловым сидели на вершине холма, с которого был виден весь город, и синяя ленточка петляющей реки, пили сладкий пряный сидр и болтали, перебивая друг друга, смеясь и толкаясь. Как дети. В этот раз было совсем весело, не оставалось времени думать о том, что сейчас происходит что-то неправильное. Они же ничего ужасного не делают. Почему нельзя дружить с человеком, если он уже нравится твоему приятелю? Кто придумал эти бредовые законы? Закомплексованные придурки? Эгоистичные ревнивцы? Это были ускользающие быстрые мысли, фокусироваться на которых нет желания. Хотелось хотя бы ненадолго отпустить себя и просто наслаждаться моментом. Лизавета смотрела, как Ванечка вдохновенно поводит в воздухе кистью руки, зажимая в пальцах дымящуюся сигарету, и следила за этими движениями как загипнотизированная. Красиво. Лучи солнца застряли в золотистых кудрях, заставляя забываться с мечтательной улыбкой, не испытывая неловкости. Губы были сладкими и липкими от сидра, хотелось их постоянно облизывать. На плечо Ивану села голубая тоненькая бабочка, сложила и вновь расправила крылышки, перед тем как вспорхнуть, и Лиз счастливо проследила за её полётом. Время замедлилось, отдавалось где-то вдалеке дребезжанием трамваев и гудением редких самолётов, оставляющих в небе вскипающий белый след. Почему-то думалось о каникулах в шестом классе, о клубничных коктейлях и подтаявшем мороженом, которое так и норовит капнуть на новую футболку. Иван поглядывал на Лизу, скромно улыбался и, казалось, что его мысли чем-то схожи с её. Алкоголь создал приятную атмосферу единения и спокойной ровной любви к себе и ко всему вокруг. Не хотелось двигаться, идти куда-то ещё, прощаться или договариваться о следующих встречах. Хотелось вот так вот смотреть на Ванечкины золотые локоны и слушать его бесконечные рассказы про замечательно интересную жизнь маленького театра. Тени придорожных столбов всё удлинялись, пока не переползли на другую сторону дороги, чтобы там залезть на стены домов. От травы потянуло сыростью, воздух остывал слоями — внизу уже был слегка прохладный, напоминавший о скорой ночи. Ванечка и Лиза шли по опустевшей улице, слушая гулкие стуки подошв от тротуарную плитку, по детски стараясь не наступать на стыки. У дома Лизаветы Иван не прощался, пристально смотрел ей в лицо и молчал. В груди сладко заныло, но тут же кольнуло напоминанием — Витька. И Лиз отвернулась, когда лицо Сворлова оказалось недопустимо близко. Тот понял по своему: — Не целуешься на первом свидании? Хотелось спросить про Волчару, но было неудобно и страшно. А вдруг ответит что-то такое, что вмиг разрушит магию угасающего вечера? Поэтому Лиза просто помотала головой — пусть понимает, как ему удобнее, и улыбнувшись извиняющейся улыбкой, направилась к подъезду. Ванечка смотрел вслед с загадочным выражением лица, но остановить не пытался. *** Между Лиз и Витьком повис холодок недопонимания. Лизавета весь день избегала Волчару, не пошла в буфет, не совалась в курилку, а на парах сидела рядом с отличницей Анечкой Мухиной, которая, не поднимая головы, строчила ровным убористым почерком свои конспекты, по школьной привычке выделяя цветными ручками название каждой новой части. Скукотища. Уходя домой, оглянулась на курилку. Волков стоял рядом с Даней Вулкановым — второкурсником с худграфа, который улыбаясь до ушей что-то яростно ему доказывал, размахивая большой зелёной папкой. Волчара слушал, кивал головой, встряхивая кудрями, и вдруг встретился взглядом с Лиз, но тут же отвернулся, выдыхая дым и улыбаясь Дане. Лизу обдало жаром и холодом — знает! Стало стыдно, захотелось прижать ладони к пылающим щекам, но она просто шла, слишком выпрямив спину, чувствуя между лопаток тёмный взгляд Витька. Неприятно. Иван со вчерашнего вечера не писал, от чего можно было подумать, что его расстроил отказ Лиз от поцелуя. Типичный мачо. Хотелось заблокировать его номер, набрать Витька и позвать его пошататься по набережной, покормить хлебом уточек или прокатиться на колесе обозрения, истерично хохоча от высоты и прохладного свистящего ветра. Но Сворлов как чувствовал — телефон засветился, уведомляя о новом сообщении. Лиза недовольно глянула, тут же посмеявшись над собой за этот спектакль — перед кем тут изображать недовольство. Взяла смартфон, прочитала. Ванечка звал в гости, просил не бояться — «будут ещё люди, я не маньяк какой-то». Лиз улыбнулась, набрала ответ. Договорились, что Сворлов встретит её на половине дороги, и они вместе пойдут в его квартиру. Мысли о том, что там может оказаться Витёк как-то не приходили Лизавете в голову. Дома у Ивана было довольно чисто, свободно. Любовь к минимализму чувствовалась во всём: от высокого матраса, брошенного прямо на пол у стены, до абсолютно пустого балкона — без столетнего хлама и неизбежных лыжных палок, которые, казалось, являются постоянным атрибутом съёмных квартир. Пуфик поприветствовал Лизу как старую знакомую, разулыбался, зарделся, позвал курить. Потом перевёл взгляд с неё на Ивана, у которого кожа на скулах слегка натянулась, но лицо в целом хранило добродушное выражение — что-то понял. На кухне курили, играли на гитаре, нестройно пели про порезанные джинсы и три полоски, звучал девичий смех. В комнате из колонок лилось: «To take away the hurt inside is everything that matters to me, is everything I want in life», было свежо и сумрачно. Ванечка принёс две бутылки фруктового пива, кивнул на матрас, который тут, видимо, играл роль дивана. Сели рядом, прислонившись спинами к стене, чокнулись и засмеялись. Становилось всё темнее, люди перемещались из кухни в комнату, что-то спрашивали у Ивана, выходили на балкон. Пахло дымом, сухой вишней и зеленью, после недавнего дождя. Гитара всё так же стонала под чьими-то пальцами, тонкий девичий голосок подпевал нежно, хотелось слушать. Ванечка вдруг протянул Лизе руку и медленно сжал её ладошку в своих неожиданно горячих пальцах. Жест был какой-то откровенный, но без пошлости: просто человеку хочется подержаться за руку, почему бы и нет? Так сидели ещё какое-то время. И было хорошо без разговоров и расспросов, как будто давно знали друг друга и всегда по пятницам встречались в компании в этой небольшой, но ставшей уже такой родной комнате. Ближе к ночи Иван курил на балконе. От соседей лился желтый домашний свет, под окнами кто-то негромко переговаривался, слышалась стандартная мелодия вызова на телефоне. Проехала машина, шурша колёсами по асфальту. Залаяла собака, кто-то крикнул: «Джеки, ко мне! Я тебя!». И снова всё затихло, только ветки тополей близко качались, шебурша листьями. Сворлов вдруг придвинулся к Лизе, встал сзади, положив обе руки на перекладину по бокам от неё. Спине стало тепло, в душе тоже как-то потеплело. Он не раздражал и больше не лез, просто стоял легко дыша в затылок, объединяя их общим теплом и кутая в клубах голубоватого дыма с ментоловым запахом. В квартире позвонили в дверь, потом несколько голосов разом загоготали, выкрикивая приветствия. Послышался хлопок пробки и визг. Зазвенели то ли кружки, то ли бокалы. Гитара зазвучала яростнее и злее, и после возгласа: «А свою сыграй!», хриплый голос проникновенно начал: «Я прячу от тебя свои случайные слёзы, мне не верится, что всё так закончилось просто, я помню точно, как всё у нас начиналось, как сердца наши бились и из груди вырывались». Лиза почувствовала, как Иван за её спиной напрягся, но руки не убрал, всё так же дышал ровно, вглядываясь в темнеющий прямоугольник двора. Тем временем на кухне несколько голосов подхватили припев «Я тебе не верю, ну и что ж, и ты мне-е не ве-ерь, я тебе не ве-ерю и не буду плакать и рыдать». Мелодия резко оборвалась, кто-то хлопнул по струнам. Опять раздался звон посуды и топот. Дверь на балкон распахнулась, в проёме появился Витёк с открытой бутылкой шампанского наперевес. — Привет, мой дорогой друг, — губы не слушались, то ли от горечи, то ли от выпитого. Но скорее первое. — Привет, — просто ответил Иван, всё ещё не убирая руки с перил. Лиза почувствовала себя в западне. Захотелось съежиться до микроскопических размеров и раствориться в черноте ночи. Волчара отпил из бутылки, вытянул сигарету, одной рукой было неловко, он копошился, вызывая отчаянное желание помочь ему. И Ванечка сдался — зажёг свою мальборо, вставил в приоткрытые губы Витька, тот потерянно затянулся, пряча в карман зажигалку. — Я пойду, ладно? — посмотрела на Сворлова освобожденная Лизавета, встречи взглядами с Волчарой старалась избегать. — Я провожу! — тут же вызвался Иван. Но Лиз помотала головой и всё-таки взглянула на Витька, который стоял такой несчастный, пьяный и неприкаянный, что в носу защипало. — Прости, — зачем-то произнесла одними губами. Тот вряд ли услышал. В коридоре толпилась куча разномастных кед и кроссовок. Отдельно стояли чьи-то кофейные туфли «под лабутены», казавшиеся тут совершенно неуместными. Лиз подумала, что и она вот так же — неуместно забрела на чью-то вписку, бессовестно украла витьковское златокудрое счастье. А где её собственное счастье, а? Быстро шла в холодной темноте, обхватив себя руками и ругая за не вовремя проснувшуюся гордость. Лучше бы позволила Ванечке проводить. А то страшно. В лабиринте дворов кто-то кричал нечеловеческим голосом, доносился ржач сомнительной компании — атмосфера не добавляющая спокойствия. Сзади кто-то шумно затопал, послышалось сбитое дыхание, стало ещё страшнее. — Лиз! — с облегчением узнала голос Сворлова, и в груди опять всё затопило теплом: догнал всё-таки. Выровнял шаг, пошёл рядом. Потом стянул свою джинсовку, набросил ей на плечи. Лиза вдруг всхлипнула — опять стало себя жалко. Да что такое? — Тебе грустно, да? — Ванечка спросил как будто с издёвкой, в голосе сквозили холодные нотки. — Идёшь, жалеешь себя, одна в чужом городе. — Откуда ты знаешь? — вскинула на него глаза Лиза. — Волчик сказал. «Волчик» — так только Иван мог обозвать Волкова. Одновременно и ласково и как-то уничижительно что-ли. — Понятно, — Лиз ускорила шаг, захотелось прийти домой и никогда больше не видеть ни Сворлова, ни всю его компанию. — Ничего тебе не понятно, — проговорил Иван. — Слушай, я знаю, что ты думаешь, будто я изменяю — слово-то какое — ну будто обманываю Виктора с тобой. Но у нас ничего не было, и он знает, что я не гей вовсе. — А как же поцелуй? — остановилась Лиза, скрестив руки на груди и пристально глядя на светлое в темноте тонкое лицо Ванечки. — Ну выпили, поцеловались, с кем не бывало, — пожал плечами Сворлов. — Со мной не бывало, — отчеканила Калинкина, снова переходя на быстрый шаг. — Да постой ты! — с досадой произнёс Иван. — Я поговорил с Витей, он не сердится, он понимает. Ну не могу я быть с ним, в любом случае! Дело не в тебе. Не было бы тебя, я бы с другой девушкой стал встречаться рано или поздно. — Ах, вот как, даже не во мне, — Лизе стало смешно. — Оу… Да не в этом плане. Ты мне нравишься. Очень. Сразу понравилась. Я не знал, как показать это. У меня давно никого не было, и я разучился ухаживать и прочее. Да ещё понимал, что тебе перед Витей неудобно… Я нравлюсь тебе? — вопрос застал Лизавету врасплох. Она прислушиваясь к себе. Пожалуй, да. Странный Ванечка ей определённо нравился. У него были мягкие и тёплые губы, и до сих пор горячие пальцы, нежно коснувшиеся прохладной кожи щёки, будто постфактум прося прощения за поцелуй и разбитое витькино сердце.