три недели в июне

ну где ты, лохматое чудо моё? В город можно влюбиться так же, как влюбляешься в человека. Сходить с ума от бесконечных проходных дворов, завороженно вглядываться в тёмную воду у кромки набережной, задирать голову, чтобы увидеть флюгер на макушке столетней башни, любоваться на высокие колонны и ровно подстриженные живые изгороди. Но чаще всего в город влюбляются за воспоминания. Однажды тут было хорошо. Пусть причиной этого стал тот, с кем пути разошлись ещё два года назад. Лиза выглянула в окно и зажмурилась от вдруг нахлынувшего чувства ровного счастья. Она, наконец, переехала и теперь в полной мере могла оценить все прелести самостоятельной жизни. Вечером собирались встретиться с Витькой, отметить переезд, а пока надо было прибраться в новой съёмной квартире, которая оказалась вполне уютной и чистой. Повезло. Уборка заняла совсем немного времени, ещё осталось, чтобы немножко поскучать и послоняться от окна к двери, ожидая, пока позвонит Волчара. Тот ворвался радостный, шумный. Обнял, прижал к себе. Казалось — за полгода, что не виделись, стал ещё худее и выше, кудри уже почти касались плеч — никак не хотел их состригать. — Афигенно! — Витька осмотрел комнату и высунулся на балкон, тут же машинально вытягивая пачку мальборо из кармана. — Хей, тут, вообще-то, не курят! — Лиза попыталась отобрать у него зажигалку. — Ну, в виде исключения, а? — сделал жалостливые глаза. — Ладно. Знаешь, как говорят? В новую квартиру принято запускать кошку, а я… — Типа, волка запустила, да?! — не дал ей договорить Витька, сам же расхохотавшись над своей тупой шуткой. От смеха его становилось дико весело. Захотелось встать рядом с ним, облокотиться на тёплые перила и курить одну на двоих, делясь рассказами о прошедших месяцах. Разговор был неторопливым и спокойным, пока не мелькнуло одно, слишком уж въевшееся в память имя. — Ванька на днях приезжает, собрать всех хотел. Лиза знала, что Ваня уже не живёт в N, уехал год назад. А они так и не виделись с той последней встречи. Он, правда, несколько раз звонил. Однажды даже откровенно пьяный, расстроенным срывающимся голосом шепча в трубку, что готов приехать прямо сейчас, что будет гнать по трассе всю ночь до её города, только пусть она скажет, что хочет его увидеть. Лиз закусывала губу и мотала головой. Не хочет. Не хочет и всё тут. От воспоминаний стало нехорошо. Уткнулась в плечо Витьки. Его толстовка почему-то пахла конфетами. Может, духи такие? — Слушай… Неужели она ему расскажет? Но тот всё неправильно понял: прикрыл глаза и потянулся к ней губами — как-то не было времени думать, нужно ли это. Целоваться с Волчарой было приятно. Ничего внутри не переворачивалось, не рушились здания, и не взрывались планеты, но останавливаться не хотелось. Но самой приятной была странненькая случайная мысль, что этих мягких губ когда-то касались губы Ванечки. Отстранились друг от друга одновременно. В глаза не смотрели. И так же одновременно произнесли: — Прости. Витька закурил. Дым легко поднимался вверх, прямо к звёздам, щедро рассыпанным по чёрному уже небу. Лиза вдруг решила, что Волчара тоже подумал про Сворлова. Но спрашивать прямо не стала. — Хорошо с тобой, — сказал Витька, — ты меня понимаешь. И не успела Лиз хоть что-то ответить, как услышала горькое, но такое ей сейчас близкое: — А он нет. и никогда не узнает никто, что мы ходили в кино и целовались в парадной *** Все самые лучшие вещи случаются неожиданно. По утреннему чистый и наполненный суетой проспект ведёт всё дальше и дальше в пятнистую тень набережной, по которой пройти ещё немного до поворота, а там уже виднеются бежево-розовые корпуса, и всё больше знакомых лиц встречается: кто-то машет рукой, кто-то просто улыбается. Мелькают тёмные кудри. И сразу воспоминания о вчерашнем случае на балконе. И тут же тоскливое: не то. Но обладатель этих самых кудрей оборачивается и Лиза понимает выражение: сердце в пятки ушло. Во всяком случае, именно это она сейчас и чувствует. Всё такое же безмятежно-холодное лицо, только волосы стали темнее и отрасли, поэтому и спутала со спины его локоны с волчаровскими. Но больше ничего общего не было: сейчас на неё смотрел два года не виденный Ванечка, сияя золотистым взглядом, улыбаясь тонко, будто не знал: рад или не рад встрече. Хотелось остановить время. Пусть бы этот момент длился вечно: поворот головы, взмах волос, знакомая линия скул, взгляд, маленькая смерть, быстрое воскрешение: — Привет. и на ресницах, мне не снится, застыла красота — Здравствуй, — это типичное его, сворловское. Ну кто ещё так скажет? Что ты забыл тут, Ванечка? В этой толпе, в этом городе, который, уже год как, спокойно живёт без тебя? Что ты забыл в моём сердце, которое уже сто лет как, спокойно (?) живёт без тебя. Вслух же сказала: — Ты совсем не изменился. — Ты тоже, — и посмотрел так, как будто не на людной улице встретились, а вновь оказались на том балконе, окутанные дымом, и где-то в глубине квартиры Витёк, терзаясь болью от разбитого сердца, проникновенно пел под гитару. Как вчера было. За такие взгляды надо убивать. Кто сказал, что это законно: одними глазами стирать время, расстояние, воспоминания о боли и грусти, мигом воскрешать в памяти те моменты, когда впервые поцеловались или просто сидели рядом, держась за руки и слушая про то, как «рвутся струны сами собой, как будто разрывается свет». Кто сказал, что это законно: спустя два года, быть таким же близким и одновременно недосягаемым. Привет, мальчик-загадка, а не пойти ли тебе нахуй? Но таких не посылают. Потому что не хотят оскорбить нарочитой грубостью и показаться обычными, обидчивыми снобами, не способными оценить порывов тонких душ. Слов всегда очень много. Больше чем чувств. Больше, чем ударов сердца, между паузами в разговоре. Больше, чем дней, когда не видели друг друга. Больше всей жизни. Поэтому есть моменты, когда слова не нужны вовсе. И такие моменты остаются в памяти навсегда. Он просто протягивает руку. Жест выглядел бы нарочитым, задержись Лиза в своём решении хоть на пару секунд. Но она тут же отвечает, и их пальцы переплетаются, разрушая всю киношность и нелепость подобных ситуаций. — Пойдём? — Ванечка произносит это так, что спрашивать «куда?» просто кощунственно. Нужно соглашаться. И они идут, забыв каждый о своём: о вечных обидах, о липких страхах, мучительной ревности, дополнительных парах, прошлых отношениях, недоверии и сарказме. Ведь бывают моменты, когда память нужно поставить на паузу, исключить прошлое, не переживать о будущем, и позволить настоящему стать всем. Единственным возможным вариантом. ожоги фраз, это тихое место, где нас не найдут. умоляю, забери меня с собой Они шли быстро, как будто сбегали и боялись, что их остановят. Или каждый боялся, что другой передумает, отнимет руку, окатит холодным «а что мы вообще делаем?» взглядом. Но чем дальше оставались знакомые дворы и улицы, тем тише становились шаги, тем спокойнее стучало сердце. Спрашивать ничего особо не хотелось, и Лиза просто поглядывала на Ванечку, который как будто слегка повзрослел за эти два года и стал чуть более серьёзным, собранным. Дошли до какого-то маленького дворика, замкнутого со всех сторон, заросшего. На площадке желтела горка песка, на самой вершине которой одиноко торчал пластмассовый грузовичок с красным кузовом. По тротуару лениво таскались толстые сизые голуби. На уровне окон первого этажа сушились наволочки и клетчатые полотенца. Суровая бабулька ревниво следила за ними, глядя сквозь чистое промытое стекло. Сели на лавочку, Ваня достал свои сигареты — на этот раз «Собрание». Они поражали разноцветностью: голубые, зелёные, розовые. Лиза взяла жёлтую. Сворлов щелкнул зажигалкой. Сладковатый дым устремился в летнее небо, слегка скрытое кронами деревьев. — А я вот приехал, — нарушил молчание Ванечка, вертя в пальцах лиловую сигарету — солнце играло на золотом ободке около фильтра. «Интересно, зачем?» — подумала Лиза, вслух же сказала: — Прикольно. Хотя ничего прикольного в этом не было. Но не хотелось подыскивать какие-то определения, формулировать длинные предложения и задавать вопросы. Назадавалась уже. Сколько можно. Иван понял по своему. — Ты обижаешься на меня за то, да? — За что? — Лиза правда не обижалась. Ей даже было вполне хорошо сейчас. Легко и в то же время как-то странно-печально, словно тосковала по своей давней влюблённости, которая закончилась, не успев начаться. Ванечка и сейчас нравился, но она уже смотрела на него сквозь те события и не могла позволить себе вновь утонуть в золотистом сиянии внимательных глаз и поддаться таким знакомым, но слегка подзабытым эмоциям. — Ну что я тогда вот так вот слился. Бросил тебя, можно сказать, — Ванечка поморщился на слове «бросил», Лизу тоже это резануло неприятно. — Никто никого не бросал… — хотела было начать длинную отповедь, но подумала и добавила уже мягче. — Я не вспоминаю уже про это, давно было. — Правда? — вдруг уставился на неё Сворлов. — Совсем-совсем не вспоминаешь? И чего он добивается? Чтобы она ему рассказала, как порой хотелось всё бросить и на первом же автобусе сорваться обратно, бежать по ступенькам, перепрыгивая через одну, стучаться в дверь, влететь в эту вечно шумную, полную каких-то весёлых хмельных людей квартиру, где на балконе постоянно кто-то курит, а на кухне поют про «села батарейка». Как хотелось, вытащить его чуть ли не за руку в тёмный, тихий двор, и просто обнять и может немного поплакать, уткнувшись в грудь той дурацкой рубашки, тихонько жалуясь на то, что так ничего у них и не вышло. — А с Витькой ты виделся? — вместо ответа, спросила Лиза, и Ванечка помрачнел и отвернулся. — При чём тут он? — а сам ковырял пальцем каплю засохшей краски у края скамейки. — Вы же дружили, — пожала плечами Лиз. — Дружили… — с усмешкой повторил Сворлов. — Дружили. Да я, если хочешь знать, из-за него и уехал! — Вот как? — Вот так! Но ты лучше у него спроси, он с радостью расскажет. Наверняка, захочет на меня пожаловаться. Какой я весь из себя отвратительный и злобный. Жизнь ему поломал. Лиза недоуменно воззрилась на Ивана. Таким она видела его впервые. Но тот уже пришёл в себя и вновь смотрел спокойно, улыбнулся, будто прося извинения за внезапный порыв. — Пойдём отсюда, — она поднялась со скамейки, и Сворлов послушно встал рядом. Они вновь шли по пустым летним улицам, держались за руки и рассказывали друг другу всякую ерунду. Но не покидало ощущение, что где-то по пятам за ними плетётся понурый и лохматый Витенька, на ходу прикуривая, и вытирая глаза замерзающими, не смотря на ровное июньское тепло, пальцами. не разнимая рук идём, и кажется, что ты права - лишь закрой глаза