***
— Знаешь, что сейчас самое паршивое? — Витька сидел на полу балкона, прислонившись лбом к холодным прутьям решётки. Лиза посмотрела на него, оторвавшись от телефона, в котором одно за другим сыпались сообщения от Ванечки. — Что? — Да всё, — горько произнёс Волчара. И Лиз отложила смартфон в сторону. Ванечка может и подождать, в конце концов. Тем более, было что-то кощунственное в том, что она переписывалась со Сворловым, в то время как тут сидит убитый им Витька, цепляясь за остывающие железные прутья тонкими пальцами. Сейчас он неуловимо напоминал маленького зверька запертого в клетку. — Не хочешь рассказать? — она подсела поближе, протянула ему сигарету. Витька посмотрел, словно не понимая, что с этим делать. Скорее всего, неуверенность относилась не только к сигарете. Он в принципе не понимал, что ему делать со всем этим: холодным Иваном, страдающим Данечкой, своими ненужными любовью и нежностью. Нежности было слишком много, она стояла у самого горла, когда он видел Ивана, поэтому боялся что-то говорить, чтобы не захлебнуться. А сейчас его просто тошнило от невозможности счастья, от желания, чтобы всё вдруг стало простым и понятным. Чтобы хорошо было каждому. Пока же ему казалось, что все смотрят друг другу в затылок: Данечка ему, а он сам Ване. И никто никого не замечает. — Почему он так со мной? — вдруг по-детски обиженно, с отчаянием произнёс Витька. Лиза не знала, что сказать. Вернее знала, но это был не тот ответ, который сейчас ему нужен. Когда они с Витей говорили про Ивана, тот виделся ей совсем другим: закрытым и расчётливым, далёким. А потом она открывала сообщения, набранные быстрыми сворловскими пальцами — так и представлялось, как он легко бегает ими по экрану своего айфона — и Ванечка оказывался солнечным и красивым, таким, на кого смотришь — и уже хорошо становится. Для Витька Ваня был дождём и концом октября, для Лизы — первыми днями июня. И при этом неизменно оставался самим собой — спокойным и понимающим, редко позволяющим себе эмоциональные всплески, как в тот раз, когда говорил про Волчару. Что же его так задело… «Но ты лучше у него спроси» — сказал он тогда. Спросить? — У вас с ним было ещё что-то, — вдруг догадалась Лиза, — уже потом, после поцелуя. В другой раз? И по спине пробежали мурашки от этой догадки. — Да, — Витька ответил будто балконной решётке, но потом повернул голову и снова повторил, — да, было. И он сам начал. Теперь Лизе захотелось прижаться лбом к железкам и сказать: «знаешь, что сейчас самое паршивое?». Её будто мигом затянуло туда, в лето, которое было два года назад, где они со Сворловым сидели в каком-то тёмном баре и он говорил «прости, я испугался, поторопился». Ничего не меняется. Никто не меняется. — Давно? — голос сильно выдавал её, но было уже не важно. — Он приезжал. Месяц назад. Я не хотел тебе говорить, но я не могу больше один быть с этим. Я хочу понять, зачем он так? Зачем посылает меня, а потом сам же звонит и просит встретиться? А потом делает вид, будто ничего не случилось. А теперь, он ведь с тобой, да? Да, ладно, не отвечай. Я знаю — видел вас. Лиз кивнула, надеясь, что Волчара не будет задавать подробных вопросов про их с Иваном отношения. Отношения? — Я не… — Витька не договорил, подтянул к себе согнутые в коленях ноги и уткнулся в них лицом. *** — Какого хрена ты такой, а? — Данила снизу вверх смотрел на высокого Сворлова и ему хотелось врезать по этому спокойному даже сейчас лицу. Иван ничего не ответил, но вдруг протянул руку и убрал со лба Данечки растрепавшуюся кудрявую чёлку. Тот даже отшатнуться не успел, ошарашенно вытаращившись на того, кого ненавидел яростно, считая виновным в том, что случилось с Витькой. — Смешные вы, — сказал Ваня, поглядев поверх головы Данилы, — и я тоже. И я тоже… Что именно «тоже» он не договорил, улыбнулся, ещё раз оглядев бледного и пылающего праведным гневом Вулканова, и пошёл по улице, постепенно растворяясь в толпе. Данечка долго-долго смотрел ему вслед, а когда худая чуть сутулая спина и золотистый затылок скрылись за поворотом, обессиленно прислонился к стене. Он понимал — против такого Ванечки у него нет шансов. Тот слишком независимый, слишком свободный. И даже если есть на свете человек, способный нарушить это титаническое спокойствие, Ваня никогда не покажет что что-то случилось. Не будет прощать, терзаясь ревностью — как это делает он — Данечка, не будет напиваться и признаваться в любви — как это делает несчастный влюблённый Витька. И именно это отличает его от всех других людей. *** Ваня стоял в тёмном дворе, закуривая уже третью подряд сигарету и отыскивая взглядом окно на четвёртом этаже. Там была Лизина квартира. Сама Лиза не отвечала ни на звонки, ни на сообщения. И в институте не появлялась уже второй день. Иван понимал, что тут как-то замешана история с Витьком и ему отчаянно хотелось оправдаться. Он тщательно подбирал слова, которые, как ему казалось, смогут объяснить, почему всё случилось как случилось. Но чем дольше он смотрел на светящееся ровным апельсиновым светом окно, тем тревожнее ему становилось. — Возьми трубку, возьми трубку, — шептал он, слушая длинные гудки, которые, казалось, впивались в мозг и отдавались там дребезжащей болью. «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети», — наконец ответил ему механический женский голос. Видимо Лизе надоело, что он без конца названивает, и она выключила телефон. Или просто батарея села. Ваня вдруг увидел себя со стороны. Одиноко стоящего в чужом дворе, продрогшего и печального, и подумалось, что он сейчас очень похож на Витька, который признавался ему в любви месяц назад и на Данилу, который сегодня вызвал его на серьезный разговор, с явным намерением набить морду. «Добро пожаловать в клуб неудачников, придурок» — сказал сам себе Сворлов, поглубже запахивая куртку — ночи были довольно холодными. привычно нахлынет печаль — это ночь смотрит в глазаклуб неудачников
2 октября 2018 г. в 19:03
небо рухнет на землю, перестанет расти трава. он придёт — и молча поправит всё
Витька выходит из института и машинально плетётся к курилке. Солнце жарит слишком сильно, чёрная футболка нагревается на плечах, неприятно липнет к худой спине. Закуривает, поднимает голову и тут же встречается взглядом с грустными глазами Дани. Тот машет рукой, показывая, что видит, но не подходит — всё понимает. Они расстались больше месяца назад, так получилось. Иногда Витьке надоедает изображать весёлого болвана, хочется побыть обычным, чтобы любили не за яркую улыбку и дурацкие шуточки. Чтобы кто-то (Ванечка) погладил по плечу и сказал, как сильно соскучился.
Но скучает кто угодно: девочки с курса, бариста из кофейни рядом с институтом, соседка-одинадцатиклассница, незнакомая девушка, каждое утро встречающаяся ему на остановке и тут же смущённо утыкающаяся в свой телефон, а больше всех — конечно, скучает Данила. Кто угодно, только не Сворлов.
Витька чуть ли не переламывает сигарету пополам, вновь окунаясь в холодные воспоминания годичной давности. Это был чей-то день рождения, сейчас уже не важно, чей именно. В ванечкиной квартире собрались как обычно уже слегка пьяные весёлые друзья-приятели. Данила преданно глядел в глаза и брал за руку, музыка становилась всё громче, пока соседи возмущенно не заколотили по батарее. Тогда колонки вырубили, уселись в кружок на полу. Витёк взял гитару и запел свою любимую: «расплавь меня взглядом, взорви словами, останься рядом и пусть обманешь». Алкоголь плескался в крови, глаза туманились, но лицо сидящего напротив Ивана оставалось слишком чётким. Сворлов смотрел прямо и слушал внимательно, а Витька умирал на словах припева, уже плохо соображая, что не отводит взгляд от золотистых глаз Ванечки, и что это, наверное, слишком заметно. Плевать!
— Читаю по губам, пью тишину… я не отдам тебя никому, — он допел, и увидел, как Иван, поднимается, усмехаясь, на ходу вытягивая из пачки сигарету, идёт в сторону балкона.
Не обращая внимания на удивлённый и больной какой-то взгляд Дани, Витёк кинулся следом, сразу же ещё больше пьянея от летнего ночного воздуха и от кудрей и глаз Ванечки, которые вдруг оказались слишком близко.
— И что это за спектакли? — холодно спросил Сворлов, когда Волчара облокотился рядом с ним на перила, забыв прикурить, забыв вообще обо всём на свете, кроме Ивана.
— Что? — голос прозвучал жалко, сдавленно.
— Что «что»? Ты же сам всё понимаешь. Я тебе объяснял. Не надо за мной таскаться. И песен этих не надо. За себя не стыдно, Данилу хотя бы пожалей — он же двинется, если ты его бросишь.
Витёк опустил голову, думая про себя: при чём тут Данечка, когда у него у самого сердце в хлам просто.
Иван молча докурил, затушил сигарету в плоской пепельнице и ушёл, мягко прикрыв дверь на балкон. А Витька так и остался стоять, разглядывая пыльные доски. Было не просто больно. Было никак. Он даже руку к груди приложил, чтобы почувствовать, что под футболкой всё ещё бьётся его собственное искалеченное сердце.
Прошёл сквозь собравшихся в комнате, как в лесу сквозь деревья. Они были другие. Беззвучно открывали рты, смеялись, таращили пустые глаза. Где-то краем взгляда заметил Даню, который сидел на подоконнике, обхватив себя руками — ему, наверное, тоже сейчас плохо. И острая жалость шевельнулась внутри. Не дал себе уйти из этой квартиры. Вернулся, обнял Данечку, уткнулся носом в короткие каштановые завитки на его макушке, думая, что многое бы отдал, чтобы полюбить его так же, как любил Сворлова. Но это ведь невозможно, такое не выбирают.
После того вечера всё стало другим. Иван уехал, в его квартире теперь жил Пуфик, но Витёк туда больше не совался — умер бы наверное, если бы вновь увидел тот самый балкон и ту комнату, где когда-то с ума сходил, лежа в темноте рядом с Ваней, слыша его размеренное дыхание и тогда ещё веря, что всё может сложиться вполне удачно.
сон — это нежная смерть. я так люблю на тебя смотреть
Данечка простил. Может быть не понял, а может быть, просто тоже любил слишком сильно, когда потерять настолько страшно, что готов переносить любые обиды и переживания, лишь бы точно знать, что вечером Витька снова придёт к нему, вытянется поперёк кровати и уместит кудрявую голову на его коленях, болтая обо всякой ерунде и хохоча на всю квартиру. Он смотрел, как тот курит, как иногда застывает его лицо и по нему будто пробегает судорога боли, делая правильные черты острее и печальнее. Данила бы убил Сворлова. Он его ненавидел до боли в сердце. За Витька, за то, что тот стал курить в два раза больше, осунулся, похудел и всё смешнее шутил, что ещё больше обнажало его страдальческое состояние.
Но ничего не помогало. Однажды, Витька пришёл пьяный и холодный, уселся прямо на пол, мрачно сверля взглядом стену, на которой висел постер 1975 и какой-то листок, исписанный мелким неровным почерком. Волчара молчал, но Даня уже всё понял. Сел рядом, взял за руку — согрел холодные пальцы в своих ладонях. Всё — что он мог теперь сделать для Витьки. Так они некоторое время сидели, каждый в своей боли и печали, вроде бы близкие, но в тоже время ощущающие, какая пропасть их сейчас разделяет. И будет разделять всегда.
Когда Витька ушёл, Данечка зашёл на кухню, вытащил из подставки самый большой нож и представил перед собой лицо Ивана. От тёмной злобы, переполнявшей его, стало страшно. Даня швырнул нож в ящик стола и потом долго умывался тёплой водой, боясь посмотреть на себя в зеркало и увидеть черноту в собственных глазах.
плачь! никто никогда не услышит тебя, здесь никто никогда не найдёт твоих слёз. это всё не всерьёз
Витька знал, что ему будет тяжело без поддержки Данилы, но больше не мог чувствовать себя сволочью, глядя в доверчивые тёмные глаза. Поэтому держал себя в руках: не срывался больше, не бежал через весь двор, чтобы сгрести в охапку своего бывшего парня-друга. Просто смотрел, сквозь тонкие струйки дыма, как Вулканов медленно идёт вдоль газона, пиная камешек и закинув на плечо свою сумку.