три недели в июне

одиночество пугает и берет меня в плен, я слышу тихий скрежет кровеносных систем — Тебе, правда, всё равно, что с Витькой? Его уже неделю не видно, — Лиза смотрит на Данилу, пытаясь различить в его равнодушном лице хоть каплю заинтересованности. — Надеюсь, сдох где-нибудь с перепоя, — слишком зло произносит Вулканов и выкидывает недокуренную сигарету. Натыкается на удивлённый взгляд подруги, — что? Почему мне должно быть не всё равно? — Но вы же… ладно, — она понимает, что тему Витьки лучше не поднимать, — пойдём за кофе? Они спускаются по гулкой мраморной лестнице, попутно здороваясь с однокурсниками, и Лиза невольно задерживает взгляд на повороте, где висит во всю стену большое зеркало, и где когда-то они стояли с Волчарой, которого она тогда ужасно ревновала к Ивану. Это было два года назад, а кажется, что в прошлой жизни. Всё так изменилось с тех пор. Они все изменились. Все будто разом повзрослели, поскучнели, глаза вечно невыспавшиеся, тоскливые. Данька исхудал и обозлился. Витька спивается, и очень хочется верить, что сегодняшние слова Вулканова не оказались пророческими. А ей просто постоянно н е в ы н о с и м о грустно. Один только Ваня вышел из этой истории с достоинством — всё такой же свободный и прекрасный. Укатил в свои неведомые дали и думать забыл о них всех. Но даже эти мысли не дают ей злиться в полной мере. Лиза хотела бы воспылать отчаянной ненавистью к Сворлову, как Данила к Витьке, чтобы влёгкую можно было говорить «да сдох где-нибудь» и не терзаться муками совести, и не переживать, что вдруг правда сдох. Ненависть — обратная сторона любви. Её уродливая копия. Может быть, она не настолько сильно любила Ивана, чтобы теперь так же сильно ненавидеть? Или, может быть, в ней вообще не осталось способности что-то чувствовать так же сильно как раньше. Ведь для негативных эмоций тоже нужны немалые силы. Пока Даня покупал кофе, Лиз достала телефон, чтобы проверить вк и инстаграм. На страничке Волчары всё так же висело уведомление о том, что он был в сети неделю назад. Телефон его упрямо молчал. Подумалось вдруг, что они так давно дружат, а ведь ни разу даже не спросила у Витька, есть ли у него тут какие-то родственники или родители. И на работу ему звонить бесполезно, потому что у него этих работ миллион: то он в кинотеатре ставит фильмы для ночных показов, то он в кофейне протирает столики и клеит девочек, то на заправке заливает бензин и посылает матом мажоров на дорогих тачках, морщась от их понтов и напускного пафоса. Витька-витька, где же ты? *** зачем мне нужен город, в котором тебя нет, где, чтобы успокоиться, нужно сдаться? — Ты не хочешь вернуться? — спрашивает Ваня, заходя в комнату, где на диване сидит Волчара, с интересом читая потрёпанную книгу с оторванной обложкой. Откуда только вытащил этот раритет? С чердака что ли? — Ты меня прогоняешь? — Витька отложил чтение, выпрямился и печально взглянул на друга. Сам понимал, что уже слишком загостился. И в родном городе друзья, наверное, с ума сходят: где он, куда пропал? Но так не хотелось покидать этот уютный дом, просторную квартиру со скрипучим паркетом, прогулки по маленьким неухоженным скверам, самого Ванечку, который оказался вдруг невероятно чутким и заботливым. Видимо, понял, что ещё немного — и Волчара правда двинется. Поэтому без раздражения выслушивал его признания и бесконечные истории о пьянках и вписках, и даже разрешил сыграть ему пару тоскливых песенок под гитару, не ухмылялся на словах про любовь и страдания, и после подошёл близко, прижал к себе дрожащего Витьку. Подержал так в руках, молчаливо успокаивая. Волчара таял, но понимал, что всё безнадёжно. Если тебя не любят — то никак не заставить. Такое не выбирают. — Нет, не прогоняю. Я поеду с тобой, — ответил Ванечка, доставая из шкафа большую сумку, типа спортивной, и начиная неторопливо укладывать туда рубашки с плечиков. Витька понял «с тобой» — это не значит, что «к нему». Сворлов хочет вернуться из-за Лизы. Тут и думать нечего — предельно ясно: сам мучается и скучает, потому, не прогнал его — Витьку — потому стал таким чутким и внимательным. Они теперь тоже в одной лодке. Но кому от этого легче. Волчара поднимается с дивана и подходит к Ване, становится рядом, наблюдая, как кочуют с полок шкафа в сумку белые футболки. И всё-таки решается: — Поехали. Только, давай завтра, ладно? Ещё одну ночь здесь побудем. Пожалуйста. но я так не хочу: меня к тебе тянет. скажи, почему мы должны прощаться? Сворлов на удивление легко соглашается. Возможно, понимает, что Витьке нужно время, чтобы осознать — на этот раз, и правда, конец. Ночью Волчара обводит глазами тёмную комнату, стараясь запомнить каждую деталь, точно зная, что никогда не сможет выкинуть из сердца этот маленький город, затерянный между мегаполисами-миллионниками, и этого Ванечку, который сейчас крепко спит за стенкой — с утра за руль. Это была самая странная и самая правильная неделя в его жизни. И как всё хорошее, пролетевшая слишком быстро. — Прощай, Вань, — вникуда произносит Витька и отворачивается к стене, закрывая глаза. Завтра он будет самым сильным. Никто больше не должен пострадать. *** я сжигаю дотла всё своё прошлое, вставая, забываю про мрак У Сворлова, видимо, была такая особенность — внезапно появляться в толпе в тот момент, когда меньше всего о нём думаешь. Лиза чуть тетрадки свои не выронила, увидев его подстриженные кудри и прямые плечи. Он спокойно подошёл и встал рядом. Смотрел без улыбки на этот раз. Поднял руку и помахал ладонью из стороны в сторону, будто был сейчас далеко, но в пределах видимости. На другой стороне дороги, например. — Привет, — в глазах мелькнула непонятная радость, — а я вернулся. Навсегда. И обнял как раньше: легко, но крепко. Под тонким свитером на пуговках привычно колотилось сердце. И что тут было делать? — Ты еблан, — куда-то ему в грудь прошептала Лиза. Скорее для самой себя. Но Ванечка услышал. — Знаю, — и счастливо рассмеялся, будто от самого желанного комплимента. *** я тебя буду ждать, вечность, это не срок, времени не оторвать от жизни моей кусок Данила ненавидит этот огромный город, который наступает со всех сторон, шумит и взвизгивает тормозами автобусов, лязгает колёсами трамваев, окружает разговорчивыми людьми, сводит с ума бесконечным воем сирен скорой помощи и полиции. Он продирается сквозь толпу на главной улице и с облегчением сворачивает в полупустой переулок. Заглядывает в пачку — там тоскливо болтается последняя сигарета в компании с красной зажигалкой. Надо бросать. Бросать курить, бросать вспоминать о Витьке, бросать надеяться, что тот всё-таки поймёт и приползёт обратно, станет в ногах валяться и прощение вымаливать. Данечка, конечно, немного пообижается, чтобы набить себе цену. Но потом непременно простит. И они как раньше станут не спать полночи, целоваться на пустых улицах и держаться за руки в метро, наплевав на возмущенные взгляды. Тупые мысли! Распахивая тяжёлую дверь подъезда, Данила вспомнил, что сигарет так и не купил, но было ужасно думать, что надо вернуться, зайти в магазин, вновь видеть чужих людей, слышать надоевшие разговоры. Да ну нафиг. Обойдётся. Медленно поднимался по ступенькам, проклиная про себя весь этот день, жизнь, неработающий лифт, и вдруг словно о воздух споткнулся, замер, не веря своим глазам. И против воли ощущая невероятно сильную радость. На площадке, прислонившись спиной к серой оштукатуренной стенке, сидел Волчара.