***
В обветшалом доме, в котором их оставил Якоб, было два этажа. Наверху располагались небольшие спальни с тюфяками из слежавшейся соломы, брошенными прямо на пол, который почти полностью покрывали линялые ковры. Эзра ничуть не удивлялся запустению, а вот Колин напротив был смущен резким контрастом, не по своей воле променяв уютный дом на это мрачное пристанище. Но не столько упадничество тревожило его, сколько то, что в еще не затянувшиеся раны могла попасть грязь, и те могли загноиться, а лекарь из Колина был никудышный. В доме Якоба царили порядок и уют, а их заброшенное убежище походило на мертвеца. Все окна оказались заколочены досками, и оттого их везде преследовал вечерний сумрак. Но это лишь играло на руку: теперь можно было не опасаться, что их увидят с улицы. Зато сквозь щели открывался удобный обзор на улицу. И все же Колину и Эзре было опасно зажигать огни, чтобы не привлечь внимание прохожих, нельзя было покидать дом. Но и в западне, в которую они угодили, тоже нельзя было оставаться. Колин мог бы переждать здесь, пока патрульные рыщут по городу, отрастить бороду, чтобы его никто не узнал. Он выдал бы себя за местного, слился с толпой, добрался до порта и сел на корабль. — Ты спятил, — подвел итог Эзра, когда Колин изложил ему свою идею. — Сейчас пристань охраняется надежнее всего. Стража рыщет по городу, разыскивая заговорщиков. — Но мы не можем сидеть здесь вечно, — недовольно возразил Колин. — Возможно, если объяснить султану, что мы сами жертвы заговора… — У нас нет доказательств, только слова, — покачал головой Эзра и стиснул зубы, ухватившись за бок, когда рана вновь дала о себе знать. — Хорошо, а что ты предлагаешь? — поджав губы, спросил Колин. Он изо всех сил сдерживал эмоции, чтобы не поддаться раздражению. — Ждать, — просто ответил Эзра. — Ждать, — глухо повторил Колин. — Ждать чего? Эзра оценивающе взглянул на него, словно все еще сомневался, можно ли ему доверять. Судя по всему, он считал, что хоть они и оказались в одной лодке, это не значило, что он имел право делиться секретной информацией. — По ту сторону Золотого Рога в Галате есть наша база. Сейчас Юсуфа Тазима — наставника константинопольского Братства — нет в городе, но он, вероятно, единственный, кто может выслушать нас, прежде чем судить. Я не знаю, когда он возвращается, но действующему капитану базы я не рискну довериться. Потому что слишком хорошо знаю его, как и знаком с его методами. Колин хмуро взглянул на Эзру, и его темные густые брови приняли вид прямой линии. — И до этого времени нам придется быть в бегах? — сделал неутешительный вывод Колин. — Это лучше, чем пытаться покинуть город, чтобы разыскать там Юсуфа. Колин раскрыл рот, желая возразить. Им не обязательно искать этого Юсуфа Тазима, достаточно просто покинуть город. Они могли бы уплыть, потому что через городские ворота не пробиться. Колин был готов даже броситься с пристани в воду и пересечь Золотой Рог вплавь. Но тогда убийцы Генри и Лэнгдона останутся безнаказанными… Сомнения не отпускали Колина, так что прежде, чем он что-либо успел ответить, Эзра обнадежил его: — Нам не придется долго сидеть в этом доме. На западе, почти у самых городских стен Константина есть цыганский квартал, куда стража не сможет попасть. Мы спрячемся там до прибытия Юсуфа. Нужно только подождать. Не уверен, что моя болезненная походка не привлечет внимание стражи. Колин испытующе взглянул на него, словно не мог понять, как Эзра не видит огромную зияющую брешь в этом плане. — Разве цыгане не выдадут нас ассасинам? Эзра впервые довольно улыбнулся. — Ни за что.***
Все следующие дни Колин ухаживал за Эзрой, который с завидным упорство сопротивлялся его попыткам, желая показать свою полную самостоятельность даже в таком уязвимом состоянии. На следующий день ближе к закату явился Якоб с вестями из города. Он рассказал, что на улицах неспокойно, в городе выставлены патрули, на площадях и в порту дежурит стража, усилена охрана вокруг городских ворот, крепостных стен, султанского дворца Топкапы и сторожевых баз. — Две из таких баз в Галате контролируют ассасины, — объяснил Эзра после ухода Якоба, когда Колин проверял, как заживает его рана. — Разве они не должны принадлежать султану? — искреннее удивился Колин и невольно поморщился вместе с Эзрой, когда стал размачивать и отдирать присохшие к ранам бинты. — Нет, — выдохнул Эзра. Лоб его покрывала испарина, и Колин надеялся, что это от жары, волнения и боли, а не от начинающейся лихорадки. — Султан Баязид знает о лояльности ассасинов, хотя сейчас Братство поставлено под удар. Часть баз в районах Константин, Баязид, где мы сейчас, и Империал находятся во владении султана, часть у наших врагов тамплиеров, но они подчиняются авторитету султана и оказывают поддержку в защите города. — То есть вы с этими тамплиерами враги, но у вас общий нейтральный союзник? — искренне удивился Колин. Тамплиеры. Это слово казалось ему до боли знакомым. — Баязид не хочет принимать ни одну из сторон в этой распри. Вот почему тамплиерам выгодна эта ситуация. Если ассасины подорвут свое доверие, те смогут полностью контролировать город. А это выгодная военная и торговая база — перекресток дорог между Европой и Азией и выход к Средиземному морю. Колин со скепсисом нахмурился: — Разве ассасинов интересует торговля? — Нет. Но тамплиеры заинтересованы в ней. Дело не только в торговых путях. Константинополь — это мощный оплот, политическая и военная мощь, позволяющая контролировать территории и диктовать свои условия. — При этом вы контролируете только четверть города, — не укрылось от внимания Колина. — Галата отделена от другой части города Золотым Рогом, — напомнил Эзра. — Султан Баязид лоялен к нам, потому как наставник турецких ассасинов Исхак-Паша был особо приближенным к султану и состоял в его военном совете. Так мы закрепили свое положение в Константинополе и заняли базы в Галате. В остальных частях города основная военная мощь принадлежит османам. После смерти Исхака-Паши у нас появился новый наставник, а место Исхака-Паши занял хорошо тебе знакомый Тарик. Все солдаты подчиняются ему, и именно они контролируют сейчас остальные районы. Чем больше Эзра рассказывал, тем острее Колин чувствовал, что окончательно запутался. — И ты сказал, что Тарик не мог сделать это по своей инициативе. Кто-то отдал ему приказ. — Да. Скорее всего это был заранее спланированный ход, чтобы опорочить Братство ассасинов. Тарику приказали — он выполнил. Вопрос в том, кто отдал этот приказ. — Неужели есть варианты? Разве Тарик не верен только султану? — сделал вывод Колин. — Это обязанность Тарика как военачальника, — согласился Эзра. — Но это не значит, что он полностью разделяет его взгляды. Колин задумчиво нахмурился, и Эзра, слегка сменив позу, продолжил: — Ты должен понимать, что не все поддерживают мнение Баязида в выборе наследника. Некоторые не хотят видеть своим султаном принца Ахмета и отдают предпочтение его младшему брату Селиму. — Но ведь нельзя пойти против очередности престолонаследия. Эзра сочувственно улыбнулся. — Можно. Если очень захотеть. Колин хотел что-то возразить на это, но Эзра не дал ему такой возможности. — У нас власть переходит не к старшему, как это принято в Европе. Султан назначает принцев, şehzade, наместниками в других регионах Империи, санджаках. И когда султан умирает, его преемником становится тот, кто быстрее доберется до столицы. Так вышло, что Трабзон, наместником которого является Селим, находится от столицы дальше, чем города принцев Ахмета и Коркута. — Публичное волеизявление султана, — понял Колин, и Эзра кивнул. Из разговора с Эзрой Колин вынес для себя, что Баязид не будет удивлен, если окажется, что за всем могут стоять сподвижники принца Селима, которые намеренно решили рассорить султана с ассасинами, избавившись от венгерских послов. Значит им не о чем было тревожиться, их оправдают, надо лишь выждать благоприятный момент, чтобы передать весть Баязиду. Якоб продолжал навещать их, приносил еду и питье, раздобыл подходящую одежду, чтобы легко слиться с толпой горожан. За время, проведенное в доме, у Колина отросли усы, подбородок пока покрывала растительность, больше похожая на длинную щетину, чем бороду, и Эзра не отставал от него. Теперь в нем уже при всем желании нельзя было опознать танцовщицу, что пришла в дом к венгерским послам. И если янычары бы никогда не узнали Эзру, то с ассасинами этот трюк не пройдет. Именно они сейчас были для них более опасными противниками. Во всяком случае так утверждал Эзра наравне с тем, что ассасины не имеют общих дел с цыганами, потому что их предводитель Ру сторонился любого рода политики. А из-за того, что Братству неизвестно о Якобе и этом доме, они вдвоем пока что были в относительной безопасности. Всякий раз, оставаясь в одиночестве, Колин размышлял о людях, простых турках за стенами дома. Их не разыскивали ассасины и янычары, они свободно передвигались по городу, в то время как сам Колин застрял здесь. Почему все это происходило с ним? Чем он заслужил такую судьбу? Он вел честную жизнь, и теперь эта жизнь была под угрозой. Он не сомневался, что янычары скоры на расправу, и им ничего не стоит обезглавить его при поимке, а уже после разбираться кого схватили. Эзру они уж точно казнят на месте, зная о талантах ассасинов в сражении. Будь Колин янычаром, то казнил бы, чтобы исключить возможность побега. Подчинившись Эзре, Колин терпеливо ждал возвращения Юсуфа Тазима, но сколько еще предстояло ждать? Не обнаружат ли их укрытие раньше? Как скоро солдаты начнут следить за довольно приметным Якобом и решат проверить дом? Колин поделился своими опасениями с Якобом, и в следующий раз тот прислал вместо себя османского мальчишку. Так прошло около двух недель. Раны Эзры выглядели лучше. Вел он себя беспокойно, сидя на одном месте, но изо всех сил сдерживался ради безопасности их обоих. Наконец, в один из дней он попросил у посыльного мальчишки принести к следующему разу бумагу, перо и чернила. Тогда же он поведал Колину, что арифметике и письменности выучился в Братстве. — Плох ассасин, который не сможет прочесть важный документ, если тот попадет ему в руки, — объяснил он. Якоб выполнил просьбу, и в следующий визит мальчишка вместе с запечатанным воском кувшином вина, парой свечей и свежим хлебом принес то, что наказал Эзра. Мальчишка не стал дожидаться, когда письмо будет готово, и сразу ушел. Ради безопасности они не спрашивали его имени, чтобы не выдать ребенка, если их схватят и начнут допрашивать. Чем меньше им будет известно, тем проще не выболтать это под пытками. Колин не сомневался, что Эзра скорее бы умер, чем рассказал что-то солдатам, но сам он не мог себе этого обещать, потому как признавал, что был слабее физически и духовно. Тем же вечером Эзра спустился вниз и сел за стол, а Колин благоразумно оставил его в одиночестве, чтобы справиться с искушением подсмотреть, о чем письмо. Скрученную в трубочку бумагу Эзра залил сургучом. Когда тот немного схватился, он поставил «печать» литой подвеской, похожей по форме на два скрещенных кривых клинка в виде заглавной буквы «А».***
За окном был разгар дня: через щели в закрытых деревянных ставнях пробивалось солнце, и в ярких пучках света причудливо кружила в воздухе пыль, сверкая как драгоценность. С улицы доносились оживленные разговоры, веселая брань, ржание мулов и детский смех. Колину становилось все невыносимее томиться в этом затхлом склепе, слыша зов города. Он считал, что с момента их побега прошло достаточно времени, чтобы наблюдения велись не столь бдительно. Сейчас уже вряд ли в нем, небритом и грязном, кто-то признает чудесным образом спасшегося переводчика венгерских послов. Он почти решился отворить дверь, чтобы выйти, но услышал скрип пера в соседней комнате. Колин не мог уйти, не предупредив Эзру, но знал, что тот будет категорически против. Когда Эзра закончил, он помог ему подняться в спальню. Хотя тот всячески упирался и храбрился, Колина было не обмануть — он знал, в каком состоянии его раны. После того как Эзра лег, Колин поднес ему глиняную чашу с сильно разбавленным вином и спустился на первый этаж. Эзра ничего не говорил о своей слабости, но Колин догадывался, что тот чувствует себя скверно из-за того, что приходится принимать помощь. Якоб больше не появлялся, присылая вместо себя ребенка, и они теперь даже не могли узнать настроения в городе. Усилил ли Баязид охрану или все решили, что они мертвы или бежали из города? Колина не покидала мысль, чтобы обратиться к султану напрямую и просить аудиенции. Он уже сотни раз мог попытаться покинуть город, но не сделал этого из-за терзающей душу несправедливости. Тогда Эзра бы лишился единственного свидетеля, готового вступиться за него, а близкие Генри и Лэнгдона так никогда и не узнают, почему тем пришлось проститься с жизнями... Сам не зная как, Колин понял, что сидит за столом перед чернильницей и раскрученным свитком и пишет письмо Баязиду.***
Через два дня ранним утром их вновь навестил мальчишка с посылкой от Якоба. И все эти два дня письмо к Баязиду будто жгло Колина изнутри. Он не решился рассказать о нем Эзре и не был уверен, что готов передать его мальчику, чтобы тот доставил его во дворец. Как бы вообще он это провернул? Незаконно проник на территорию Топкапы? Нашел того, кто передаст? Наверняка он передаст письма Якобу, и уже тот будет думать, как с ними поступить. Но это не умаляло твердолобой решимости Колина. Мальчик сунул письма Эзры себе за пазуху, и тот сдержанно, но ободряюще улыбнулся ему. — Спасибо за твою помощь, arkadisim, друг мой, — сказал он ему, и мальчишка так же сдержанно кивнул в ответ. Колин не успел отдать свое письмо — Эзра был рядом до самого ухода ребенка. Когда дверь за тем закрылась, он обратился к Колину: — Из него бы вырос отличный ассасин. Он молчалив, исполнителен и хладнокровен не по годам. — Но он же еще ребенок. Как ты можешь так рассуждать? — с искренним изумлением спросил Колин. — Это вопрос времени, детство слишком скоротечно. А если бы он захотел научиться быть воином, то начинать учиться пора уже сейчас, — Эзра спокойно пожал плечами. Он прошел в большую комнату, где их ждала корзинка со свежим хлебом и парой глиняных горшков с остывшей похлебкой из пряного мяса и овощей. — Ты так спокойно рассуждаешь о том, чтобы учиться убивать… — с искренним недоумением прошептал Колин. Он боялся размышлять на эту тему, но раз уж Эзра поощрял его к разговору, он намеревался понять его точку зрения. — Как ты можешь жить в постоянной войне, среди крови и трупов? Ведь должно же быть что-то, ради чего стоит сохранить жертве жизнь. — Ты дурак, если думаешь так. Мы не трогаем мирных граждан. Мы учимся бороться не с людьми султана, а с тамплиерами. А они воры и убийцы, в большинстве своем. Предатели, наемники, мошенники… По-твоему, они заслуживают жизни? — пристально взглянув на него, спросил Эзра и, не дождавшись ответа, занялся посылкой Якоба. — Каждый заслуживает, — немного погодя ответил Колин, когда Эзра уже позабыл о чем шла речь. Эзру уже давно не трогали такие разговоры, каждая его цель заслуживала смерти, совершив тот или иной проступок, и теперь точно так же о нем могут думать в Братстве. — Я написал несколько писем для Юсуфа на случай, если одно перехватят. Ему должны передать их лично в руки, больше никому. Если до тех пор меня все же схватят, это будет предсмертной запиской. Колин не стал поправлять его — если схватят не его, а их, — решив, что это и так было ясно. А вот в чем Колин начинал сомневаться, так это что его словам, как свидетеля, поверят. Они с Эзрой провели долгое время вместе и давно могли продумать легенду, чтобы одинаково соврать на допросе, однако вместо этого обсуждали возможные причины заговора. Для достоверности потребовался бы кто-то из янычаров, но под маской мог оказаться кто угодно, маловероятно, что Тарик позволит подобное.***
Письмо так и не было отправлено. Колин понимал, что если оно попадет в руки Якоба, то никогда уже не окажется у султана. Его необходимо передать иным способом, но он не знал к кому обратиться, чтобы это не стоило им с Эзрой жизни, если все пойдет не по плану. Ему нужен был кто-то, вхожий в круг Баязида или хотя бы во дворец, что начисто сводило шансы на успех к нулю. На цыган и уж тем более ассасинов он не мог рассчитывать… Оставались голубятни. Надежда, что это сработает, была мала, но птица уж точно не выдаст того, кто привязал письмо к лапе. Надо лишь решить, как выбраться из дома и найти голубятню, чтобы Эзра ничего не заподозрил. Колин решился на ночную вылазку, когда тот уже будет спать. Весь вечер он старался не показать словом и видом своего волнения. Это оказалось довольно легко — после колючего диалога они держались друг от друга на расстоянии, так что Колин не лез лишний раз с разговорами. Кажется, Эзра был даже рад хоть на время отделаться от него. Целыми днями он усердно возился с оружием, в любой момент ожидая нападения: чистил, затачивал лезвия и тренировался по мере сил. «Я должен быть готов к атаке и знать, что даже с раной смогу орудовать мечом и клинками», — ответил он, когда Колин посоветовал ему вернуться в постель. Колин не стал возражать. Он был рад, что Эзре лучше, и еще больше тому, что тот уже способен уверенно держать меч. Но мысль, что Эзра не колебался убивать, засела внутри занозой, не давая покоя. Он жил войной. Потерял счет своим жертвам, и потому каждое следующее убийство давалось легче предыдущего. Именно поэтому Колин решился написать, чтобы предотвратить возможные жертвы. Его не беспокоил переход за грань, если он убьет кого-то, если станет оплакивать прошлого себя: он вообще не собирался никого убивать, хотя понимал, что ни одна война не обходится без отнятых, порушенных жизней. Но всегда есть разница между состраданием своей вынужденной жертве и тем, чтобы просто убить. И кажется, что Эзра забыл эту разницу. Эзра уснул на закате, но Колин выждал еще некоторое время, чтобы его сон стал глубже, и лишь после этого накинул поверх одежды плащ с капюшоном, который Якоб сложил им вместе с остальными вещами, прокрался к выходу и выскользнул на улицу. Руки от волнения дрожали как у пьяницы, пока он запирал дверь. Ржавый замок не поддавался, будто не хотел отпускать. Старый механизм мог выдать Колина, а Эзра, будучи опытным воином, обязан иметь прекрасный слух, чтобы даже во сне различить посторонние шорохи. Колин старался действовать как можно тише и в один момент даже подумал оставить дверь как есть, лишь притворить ее, чтобы никто не надоумился лезть в дом. Когда Колин почти готов был сдаться, ему наконец удалось сладить со строптивым замком. Он спрятал ключ в поясной сумке, где хранилось письмо, поглубже натянул капюшон и двинулся прочь вниз по улице. Теперь оставалось самое трудное — найти голубятню. Константинополь накрыла глухая беззвездная ночь, луна лишь изредка выглядывала из-за облаков, то ли шпионя, то ли присматривая за Колином. Это был не первый раз, когда он оказался ночью посреди чужого города, но первый, когда был напряжен до предела, воровато бредя по улицам и поглядывая на крыши в поисках голубятен. В европейских королевствах и республиках, где он путешествовал, большие клети располагались именно на крышах, к глухим стенам были приставлены лестницы для заводчиков, кормивших птиц и ухаживающих за ними. Ничего подобного Колин не видел в Константинополе. Возможно здесь иная система, вот только узнать об этом было неоткуда. Колин боялся уйти от дома слишком далеко и не успеть вернуться до момента, как Эзра проснется и обнаружит его отсутствие. Не веря своему счастью, Колин увидел в прилегающем к широкой улице проулке приставную деревянную лестницу. Он оглянулся по сторонам, убедился, что вокруг ни души, и юркнул в подворотню. Колин спешил и пару раз оступился на лестнице — нога провалилась в пустоту, но он держался крепко и быстро нащупал опору. Добравшись до ската двухэтажного здания, он осторожно глянул на крышу, надеясь увидеть голубиную клеть, но вместо этого обнаружил сидевших там турков в драных лохмотьях. Испугавшись, что его увидят, Колин резко пригнулся, спустил ногу, ища перекладину, и снова провалился, не найдя опоры. — Эй! — крикнул кто-то, а потом послышались шаги и сухой треск лопнувшей черепицы. Все же заметили! — Эй, bir arkadaş, друг! — дружелюбно обратились к нему. Поставив ногу на перекладину, Колин задрал голову. В тусклом свете вновь появившейся луны он увидел небритое лицо насмешливо улыбающегося мужчины. — Если решил проститься с жизнью, то с такой высоты только ноги переломаешь. Он протянул Колину руку, и тот, понимая, что выбор у него невелик, неохотно ухватился за нее и с чужой помощью взобрался на крышу. — Меня зовут Надир, — представился турок. — К… Карим, — соврал Колин. Имя «брата» Эзры очень кстати внезапно всплыло в памяти. — Что же заставило тебя в такой час, Карим, лезть на крышу? — участливо спросил Надир. Колин еще раз взглянул на Надира и его приятелей, которые играли в кости, на их бедную одежду, и сделал вывод, что на осведомителей янычаров они мало походят, а потому решил рискнуть. — Я ищу голубятню. — Поздно, всех голубей уже съели, — сказал один из приятелей и разразился над собственной шуткой лающим смехом. Колин не понял, издевка это или глумление, но один из товарищей ткнул того под локоть, и он затих. — Голубятен на крышах не бывает, — объяснил тот, что пихнул локтем. — Ты не местный что-ли? И акцент какой-то… — Да, не местный, — согласился Колин и с внезапно накатившим вдохновением продолжил: — Я из Бурсы, перебрался недавнего в Константинополь. Хочу отправить письмо матери. — Мы поможем тебе, kardeşim. — Надир хлопнул Колина по предплечью. — Давуд сказал верно, на крышах голубятен нет, они все на земле в небольших двориках. Но за ними сейчас наблюдают. В каждом дежурит по стражнику. — Как же мне отправить письмо? — с досадой спросил Колин. — Одному — никак, — ответил Надир. — Но мы можем отвлечь стражника, а ты в это время проберешься во дворик и отправишь письмо. Колин натужно выдохнул и слабо улыбнулся: — Спасибо! — Ты смотри, рад так, будто письмо для любовницы, а не матери, — снова не смог смолчать «шутник». Надир косо на него взглянул. — Довольно, Халил, — велел он и поднялся с черепицы. — Слышали, ребята? — обратился он к остальным. — Кариму нужна наша помощь. Когда Колин спустился, то с облегчением вновь ощутил под ногами землю. Турки шустро последовали за ним, вывели назад на улицу и пошли в том направлении, оттуда пришел Колин. Он боялся, что Надир и остальные начнут расспрашивать его о Бурсе, в которой он никогда не был, но те не задавали лишних вопросов. Преобразившись, серьезные и сосредоточенные, они уверенно шли по полутемной, неказистой улочке, будто были здесь хозяевами. — Теперь остановись, — велел Надир Колину, выставив руку, и остальные по команде замедлили шаг. — Халил и Давуд отвлекут стражника, а мы с Ахмедом останемся снаружи, пока ты будешь отправлять письмо, — распорядился он. Не дожидаясь команды, Давуд и Халил юркнули в переулок, где, по словам, располагался дворик с голубятней. Колин вместе с Надиром и Ахмедом отступили в тень, скрывшись в неуместно смотревшихся среди потрепанных зданий пышных кустах жасмина, и стали ждать. — Эй, а разве мама тебя не учила, что в такое время надо спать? — прозвучал голос Халила. — Пошли прочь, оборванцы, — сердито прорычал стражник. — Как негостеприимно, — вздохнул Халил, — мы научим тебя хорошим манерам. Послышалась возня и даже звуки борьбы, а затем стражник воскликнул: — Кошелек! Вернись, грязный вор! Под гневные окрики из переулка выскочил Халил, и следом за ним Давуд. В руке тот сжимал кожаный, туго набитый мешочек. — Назад, отребье! — надрывался выбежавший на улицу стражник, в руках у него была алебарда. Оглянувшись по сторонам, он заметил мчащихся вниз по улице воров и припустил за ними следом. — Я вам taşak оторву и заставлю сожрать! — Сейчас, Карим, — шепнул Надир и чуть подтолкнул в плечо одурманенного тревогой и ароматом жасмина Колина. Не мешкая, тот выступил из тени укрытия и заметил, что несколько окон на верхних этажах открылось, чтобы понаблюдать за разыгравшейся на улице сценой. Сейчас или никогда. Колин просочился в переулок и, переходя на бег, направился к проходу во дворик, над которым перегнулась украшенная ковкой арка. Внутри было пусто и тихо, если не считать приглушенного воркования голубей. Если бы Колин проходил мимо, то никогда бы не подумал на это сооружение, что оно может оказаться голубятней. Восьмиугольный деревянный домик с парой десятков отверстий-лазков, он больше походил на пчелиный улей. Под сонное птичье воркование Колин на удачу сунул руку в один из лазков и на ощупь осторожно схватил прячущегося в убежище голубя. — Порядок? — спросил Надир, когда Колин через минуту или две вернулся обратно на улицу. Ему должно быть показалось, но над крышами домов он заметил птичий силуэт. «Я идиот, как птица в ночи сможет сориентироваться куда лететь», — укорил себя Колин и, не в силах говорить, заторможено кивнул Надиру. — Отлично, — подбодрил тот, — тогда пошли отсюда. Они втроем направились в сторону, противоположную той, куда побежали Давуд и Халил, и спрятались в очередной подворотне. — Не знаю, как и благодарить вас, — проговорил Колин и взглянул на небо. Казалось, что до рассвета еще далеко. — Рады были помочь, efendi, — улыбнулся Надир. — Но кто вы все же такие? — Разве ты не слышал стражника? — хмыкнул до этого хранивший молчание Ахмед. — Мы воры. — Я решил, что это из-за кошелька. — Давуд вернет ему кошелек. Ну разве что одолжит оттуда пару акче за наши хлопоты. Надир тоже взглянул на небо. — Думаю, тебе пора, как и нам. Рады были знакомству, Карим. Он пожал Колину руку. — И я тоже. — Да направит тебя Аллах, — улыбнулся на прощание предводитель воров. Разбежавшись, он шустро взлетел по стене и ухватился на балюстраду балкона. Колин с изумлением наблюдал, как Надир и Ахмед проворно взбираются по стене, немыслимым образом находя уступы и щели, за которые они цеплялись пальцами и мысками башмаков. Еще мгновение назад они стояли рядом, и вот уже перемахнули за свес крыши и скрылись из виду. Проводив их взглядом, Колин поспешил назад: ночные приключения отняли много времени, а ему еще нужно было успеть вернуться, пока не начало светать. Мысленно он все еще был у голубятни с письмом. — Отнеси его во дворец Топкапы, — попросил он голубя, не зная, понимает ли он его и как вообще надо объяснять птице, куда лететь. Останется лишь надеяться, чтобы письмо попало в верные руки, Баязид прочел его послание, сделал верные выводы и снял с них обвинения. Одно успокаивало — Эзра не найдет письмо в его вещах.