Элис

Ещё две недели пролетели, как во сне. Мы с Элис не расставались. Едва ли проходил час, чтобы мы хотя бы не держались за руки. Мы пользовались каждой возможностью, чтобы выражать друг друга нашу любовь различными явными и ласковыми способами, занимались любовью в постели, в душе, в бассейне, однажды даже на лестнице, большей частью вдвоём, но иногда и с другими.  Однажды мы выбрались в город – это было похоже на медовый месяц. Я никогда не была в Париже, и Элис с радостью водила меня по разным достопримечательностям, хотя, должна признаться, я не увлекаюсь историей. И всё же я неожиданно для себя узнала, насколько Элис образованна, и куда бы мы ни заходили, она рассказывала такие подробности, которые было бы мучительно скучно слушать от кого-то ещё.  С ней нам не нужно было экскурсовода. Мы ехали на вершину Эйфелевой башни – и она сообщила мне её точную высоту в дюймах и сантиметрах с таким видом, будто была здесь уже миллион раз, добавив, что это аналогично высоте восемьдесятиодноэтажного здания. Париж во всём великолепии простирался под нами на несколько миль во все стороны в чистом свете вечернего солнца, и я притворилась, что очень впечатлена, но открывавшийся вид был не так красив, как сама Элис, которая улыбалась на солнце в изысканном голубом берете, надетом наискось на прекрасную головку.  Мы посетили Версальский дворец, и замок Шамбор, несколько соборов, включая Сакре-Кёр и Сен-Сюльпис – я прогуливалась по священным местам под руку с вампиром, а она комментировала архитектурные стили и подыскивала тихое место для секса по-быстрому. Мы посетили Триумфальную арку, и я удивилась, что на фасаде располагалась скульптурная композиция в виде голых французских мальчиков, сражающихся с кучей бородатых немцев. Наверное, я просто некультурная американка, но мне это показалось немного глупым. Не иначе, мужчины высоко ценят свой вклад в историю человечества.  Лия и Джейн иногда ходили с нами, и однажды все мы отправились в Лувр, даже с Эсме и Карлайлом. Таня тоже пошла с нами. Казалось, будто большая семья выбралась в культпоход – вместе с приёмной сестрой-француженкой, которая мне столь не нравилась.  Сам музей был нормальный. Куча туристов толпилась вокруг отгороженной области, и едва мы подошли поближе, как оказалось, что на дальней стене висит "Мона Лиза". Мои спутники улыбнулись и спросили у меня моё мнение о ней, однако у меня не очень получается облекать мысли в слова. Честно говоря, она мне показалась несколько безобразной, маленькой по размеру, но я не хотела показаться глупендрой, поэтому притворилась восхищённой. Джейн обозвала картину отстоем, а Элис засмеялась и допустила, что критики, возможно, её переценили, и даже Карлайл согласился, что у Тициана картины гораздо лучше.  Это правда, у Тициана картины очень даже ничего, как и у Рубенса, но больше всего мне понравилось "Купание Дианы" Буше, на которой он изобразил пару голых блондинок. Одна из них разглядывала ноги другой. Это не так круто, как некоторые из фотографий, которые я видела в Интернете, но в истории вряд ли можно найти что-то получше. Некоторые из скульптур тоже показались мне очень красивыми, особенно Венера Милосская. У неё нет рук, а сиськи немного маловаты, но я бы с ней переспала.  В общем и целом, день прошёл познавательно и весело, но если быть до конца честной, я больше пялилась на попу Элис, чем на экспонаты. Тем не менее было приятно выбраться куда-то вместе, как семья. На Карлайле был угольного цвета костюм, он шёл под руку с Эсме, как образцовый джентльмен, которого он изображал в Форксе. Зная, что он на самом деле женщина, я несколько раз внимательно рассматривала его, когда он говорил со мной. Джейн большую часть времени пререкалась с Элис, возражая ей на каждое замечание о каждом произведении искусства, а Лийе, по-видимому, было так же скучно, как и мне. Мы перешёптывались глубокомысленными замечаниями о картинах, и единственный раз, когда она отошла от меня, был, когда Таня потребовала к себе внимания. Казалось, Лия и правда неровно дышит к шлюхе-француженке, и мне приходилось с неохотой признавать, что они мило смотрятся вместе.  Это смешно, но мы все чувствовали себя семьёй. Я смотрела, как Элис и Джейн бегают и дерутся, подобно шаловливым подросткам, Эсме выговаривает им, Карлайл смотрит с улыбкой, – и радовалась, что мы с Элис решили поделиться нашими отношениями с другими. Групповой секс по ночам – несущественная плата за воссоединение семьи, и прежде всего было здорово видеть, что Элис счастлива и жива.  Но как бы ни прикольно было общаться всей семьёй, самое интересное началось, когда мы с Элис откололись от всех остальных и она показала мне свои любимую картину. Я бы предпочла по-быстрому перепихнуться в туалете, но Элис чуть не захлёбывалась от волнения узнать моё мнение об этой картине, и мне стало даже интересно, что же это за такое произведение искусства, которое столь потрясло её до глубины души.  Латунная табличка гласила "Пастухи Аркадии" (1). На первый взгляд картина была скучная: пасторальный сюжет, три пастуха стоят у входа в гробницу где-то за городом, а на них смотрит девушка в роскошных одеждах.  – Ещё картина называется "Et in Arcadia Ego", – поведала мне Элис, взяв за руку. – Что думаешь?  – Круть! – я кивнула в притворном восхищении.  – Ты хоть знаешь, что означает "Et in Arcadia Ego"? – Элис улыбнулась и закатила глаза.   Я покраснела – надо было думать раньше. Если я собираюсь стать идеальной девушкой, нужно изображать хотя бы любопытство к тому, что интересует мою партнёршу. Поэтому я изобразила на лице нужное выражение и спросила:  – А что это означает?  Элис улыбнулась и повернулась к картине:  – В вольном переводе это означает: "И в Аркадии Я".  Я вскинула брови, хотя перевод мне ничего не объяснил. Где эта Аркадия? Кто этот "Я"? Мне-то какое до всего этого дело? Но, к счастью, моя увлекающаяся живописью девушка не дала мне сгореть от любопытства. Много лет назад она училась в Сорбонне, и по знанию истории искусства могла потягаться с любым профессором.  – Это картина о смертности, – объяснила она, все ещё держа меня за руку. – Аркадия – это метафорическое обозначение рая, а тень пастуха на могиле – метафора неизбежности смерти. В общем, это означает, что даже в рай приходит смерть. Что даже в раю... мы все умрём.  Она говорила тихо и как бы нерешительно. Я взглянула на неё – и с удивлением заметила, что она краснеет, будто с неловкостью признаётся в каком-то сексуальной фантазии. Наверное, в каком-то смысле, так оно и было. Понятно, что эта тема её заметно волновала, и я знала из прошлого, что смерть для неё своеобразный фетиш. Она из тех девушек, для которой идеальный выпускной вечер заключается в том, чтобы раздеться и убить друг друга.  Но всё это мы уже проходили. Я слишком любила её, чтобы смущаться от такого напоминания. Элис – ненормальная девушка с ненормальными мечтами, но именно это я в ней люблю.  Я повернулась обратно к картине, присматриваясь и пытаясь разделить её интерес. К сожалению, у меня полностью отсутствует художественное чутьё, и мои замечания в основном примитивны. На картине изображались три пастуха. Один из них присел у могилы. Его тень падала на могилу, и он, казалось, рассматривает надпись на плите. Женщина, как я поняла, просто стоит там, и наконец я спросила:  – А кто эта женщина?  Для меня это было самым интересным. Она была красиво одета и смотрела на пастухов. Даже со моими скудными познаниями в искусстве, я понимала, что тут должен быть какой-то символический смысл, но мне никогда не догадаться самой, если кто-то не растолкует. Но и тогда нет никакой гарантии, что до меня дойдёт.  Элис улыбнулась и продолжила тихим голосом:  – Женщина – символ искусства. Это сложная картина, со сложной композицией. Пастух, указывающий пальцем на свою тень на могиле – отсылка к древней традиции, что именно так и появилось искусство живописи. Но сама тень символизирует смерть. В сочетании эти две темы означают, что открытие человечеством искусства является реакцией на шок от открытия своей смертной природы. Таким образом, притязания смерти на право правления даже в раю Аркадии оспариваются девой, которая символизирует искусство и настаивает на том, что она тоже присутствует в Аркадии, следовательно она законно правит везде, а смерть – только узурпирует её власть. Перед лицом смерти обязанность искусства и смысл его существования – это хранить память о потерянных близких, утешать тревоги, вызывать и примирять противоречивые чувства, бороться с одиночеством и помогать выражать невыразимое.  Я изо всех сил старалась её понять, но до меня так и не допёрло. Некоторые вещи до меня доходят, как до жирафа, и это, вероятно, одна из них.  – О… – сказала я. – Это очень круто!  Элис улыбнулась и рассмеялась. Она понимала, что до меня не дошли её слова, и я сразу же пожалела, что притворялась. Нужно было переспрашивать у неё до тех пор, пока это не усядется в голове.  – Ну, да, – сказала она мягко. – Я просто хотела показать тебе эту картину.  Она уже собиралась идти дальше, но я по-прежнему стояла у экспоната. Она по-прежнему держала меня за руку и повернулась обратно. Я кивнула на картину.  – А почему она тебе так нравится? – спросила я в надежде, что она ещё что-нибудь расскажет.  Это сработало. Она улыбнулась и слабо пожала плечами.  – Не знаю, – сказала она. – Я много думаю о смерти. Особенно в последнее время. Ну, не совсем так. Я всегда о ней думала. С тех пор как была маленькой. Смерть всегда казалась мне гораздо лучше, чем жизнь – ни боли, ни горя, ничего вообще.  Она не закончила. Её голос стал тихим и каким-то далёким. Я смотрела на неё и думала о том, какая у неё была жизнь, а потом сжала её руку.  – Тебе тяжело пришлось человеком, так? – спросила я мягко.  Я хотела донести до неё, что она может всё же рассказать мне о том, что с ней было, если захочет, но она только хихикнула и высвободила руку.  – Да, тогда жизнь была жёсткой, – сказала она. – Если бы тебе пришлось расти до изобретения сотовых телефонов и секс-игрушек, ты бы тоже задумывалась о самоубийстве.  Я улыбнулась, но внутри будто открылась пропасть. Как-нибудь я попрошу её рассказать мне всю правду самой, но сейчас я не собиралась настаивать.  Она вздохнула и перевела взгляд на картину на стене. Позади нас проходила туристические группы, галдящие на пяти различных языках. Через некоторое время Элис снова заговорила:  – Но да, – сказала она. – Жизнь была жёсткой. Вики столько раз спасала меня, когда мы с ней сошлись. Она, конечно, очень властная, но именно это мне в ней нравится. Она дала мне почувствовать себя бесценной. С ней я чувствовала себя в безопасности.  Я не ответила, но от упоминания о Виктории немного занервничала. Я уже почти месяц в Париже, и никто из нас не видел Викторию и Розали с момента нашего воссоединения. Нам ещё предстояло решить эту проблему, но я понятия не имела как. Казалось логичным, чтобы интимный характер общения с семьёй включал также блондинку и рыжую, но будет ли этого достаточно? Удовлетворится ли Виктория тем, что мы с Элис будем её своего рода подругами? Или она захочет большего?  – Скучаешь по ней? – спросила я.  Элис нахально ухмыльнулась.  – А ты не скучаешь? – парировала она. – Насколько помню, это у тебя к ней больше всего лежала душа.  Она не язвила, но я мне стало стыдно. Два раза рыжей удавалось меня соблазнить, а один раз она даже изнасиловала меня, и мне это понравилось. Про третий раз Элис ещё не знает.  – Прости, – сказала я, отметив про себя, что она тоже ушла от ответа.  Элис улыбнулась и повернулась к картине.  – Но дело не только в смерти, – продолжала она. – Смерть – это очень увлекательно, но больше всего мне нравится в картине, что в качестве символа искусства художник изобразил девушку. Картина как бы говорит, что искусство является для человечества лекарством против смерти, и одновременно утверждается, что искусство вдохновляется женственностью или просто красотой. Мне нравится этот посыл, что с красотой жизнь становится легче, что красота притупляет страх смерти. Это тема, которая мне очень близка, потому что я всегда считала так же – ну, большую часть времени, по крайней мере.  Она опустила взгляд с картины, но на меня не посмотрела. Она продолжала держать меня за руку, а её улыбка казалось немного грустной. Внутри меня разлилась странная боль, и хотя я до сих пор не понимала, о чём она мне говорит, мне хотелось, чтобы ей стало лучше. Наконец, она повернулась ко мне с застенчивой улыбкой и сказала:  – Перед твоим возвращением я правда хотела умереть. Мне казалось, что у меня есть для того веская причина. Я думала, ты ненавидишь меня, а если я умру, то отпущу тебя и ты будешь счастлива без меня. Мне так казалось справедливо, – она отвернулась с румянцем и блеском в глазах. – До сих пор не могу поверить, что ты всё ещё любишь меня после всего, через что из-за меня прошла.  Слово "любовь" наконец-то было мне понятно, поэтому я поспешила успокоить её.   – Конечно, я люблю тебя, Элис, – сказала я. – Я полюбила тебя с первого взгляда.  – Но ведь было время, когда ты меня ненавидела, верно? – спросила она.  – Нет, – сказала я без колебаний. – Я же говорила тебе, Элис, что совсем не имела в виду всё то, что наговорила на выпускном. То есть, я потом целый день названивала тебе, чтобы извиниться.  – Правда? – она удивлённо хихикнула, как если бы услышала что-то приятное.  – Конечно, – я заключила её в объятия. – Я не хотела, чтобы ты уезжала.  Она обняла меня в ответ, и я некоторое время просто крепко сжимала её в руках. Я не привыкла быть сильной, но при всех своих слабостях я такой стала – скалой для Элис. Я нужна ей, как человеку нужен другой, и мне страстно хотелось не разочаровать её. Мне больше всего на свете хотелось, чтобы она была счастлива. Другого мне было не нужно.  Год назад её разговоры о смерти до смерти бы напугали меня. Собственно, так оно и вышло. Но те времена прошли. Элис – вампир возрастом несколько веков, и если я собираюсь быть с ней, если я собираюсь сделать её счастливой, мне нужно быть открытой и понимать все её мечты, даже тёмные. У меня не было убеждения, что смерть – самое лучшее для нас, но одновременно я не хочу, чтобы она подавляла свои истинные желания. Я хочу любить её – любить её всю.  Я вздохнула и успокаивающе погладила ей спину.  – Мы же так и не поговорили о том, что произошло той ночью, – прошептала я.  Элис не ответила, но заметно напряглась. Я выпустила её из объятий, чтобы она прочла по моему лицу, что я хочу только поговорить.  – Ты до сих пор об этом мечтаешь? – спросила я. – Ты все ещё хочешь...?  Тревога отразилась на её лице, и она скрыла её под игривым смешком.  – К-конечно, нет, – сказала она. – Ты была права, это было так глупо.  Я улыбнулась. Обычно актриса из неё была гораздо лучше. Неужели я застала её врасплох? В любом случае, она очевидно говорила мне именно то, что, на её взгляд, я хотела услышать. Она не знала, насколько я собиралась посвятить себя нашим отношениям, и, может быть, сейчас самое время ей это рассказать.  – Всё нормально, Элис, – сказала я нежно. – Я не собираюсь психовать. Я просто хочу знать, что ты чувствуешь, вот и всё.  Она замотала головой, с трудом подбирая слова:   – Я не...  Очевидно, что она была готова к разговору, да и вряд ли такое стоило обсуждать посреди музея. Поэтому я похлопала её по плечу и улыбнулась, чтобы успокоить.  – Всё нормально, – повторила я. – Нам необязательно говорить об этом сейчас, если не хочешь. Просто помни, что со мной об этом можно поговорить, если захочешь. Я уважаю твои мечты, Элис. Что бы ни происходило у тебя внутри, я хочу, чтобы ты об этом со мной говорила. Хорошо?  Казалось, я её не совсем убедила, будто она подозревала, что я готовлю ей какую-то ловушку. Но она кивнула, чтобы поскорее соскочить с этой темы и притвориться, что между нами вообще никаких проблем.  – Хорошо, – сказала она.  Я улыбнулась и взяла её за руку.  – Пошли, – сказала я. – Давай догоним остальных.