Утрата

      Капли дождя падают, словно в замедленной съемке, размывая неверный свет фонарей. Уилл идет по темной улице по направлению к дому, в котором бывал столько раз. Идет, словно на эшафот, каждый шаг гулким эхом отдается в голове. Шаг, еще шаг — он уже знает, что там его ждет нечто ужасное, все его нутро противится происходящему, но — еще шаг. Еще один, еще несколько капель сбегают по лицу за воротник, наполняя тело и душу пронзительным холодом — или это страх, предчувствие будущей боли? Пистолет холодит руку, пальцы сводит от этого ощущения, он вдруг кажется безумно тяжелым, даже мельком проскальзывает мысль его выбросить, но Грэм отметает ее, как безумную.       Он идет по бесконечной подъездной дорожке под дождем, навстречу потере, что ждет его в доме. Никакого покоя, никакого света. Под ногами только грязь, в небе только дождь. Нужно торопиться.       Он равнодушно проходит мимо лежащей на асфальте Аланы Блум. Под ногами хрустят осколки. Она выкарабкается, а у него нет сил позаботиться о ней сейчас.       Дверь в ад открывается так медленно, страх звенит в душе Уилла, как струна, бледные руки с зажатым в них пистолетом дрожат, вода капает с его одежды на дорогие ковры. В сердце словно застряла игла.       Он чувствует чье-то присутствие и оборачивается. Эбигейл Хоббс стоит у стены в полумраке, из ее разрезанной сонной артерии сочится кровь, заливая белое летнее платье. Уилл опускает пистолет.       «Нужно помочь, нужно остановить кровь», — панической телеграммой проносится в голове у профайлера, но он с тоской понимает, что уже не успеть. Его сердце разрывается от горя и любви. Он так скучал по ней, так ждал ее — но она умрет, она обречена с того самого момента, как повстречала их обоих.       — Эбигейл, — с мольбой шепчет Грэм. Глаза у нее совсем мертвые.       — Он ждет тебя, — безжизненно говорит Эбигейл Хоббс, и новая порция крови выплескивается на белоснежную ткань. Ее нежная белая рука медленно поднимается, указывая на что-то за спиной Уилла.       Ему не хочется оборачиваться, он уже знает, что его ждет, он не хочет пережить это вновь, только не опять, только не сейчас… Но этого не избежать.       Его любовь и боль отражается в глазах Ганнибала, и игла вонзается в сердце все глубже.       — Вы должны были сбежать, — в отчаянии произносит Грэм, не в силах оторвать взгляд от лица своего самого близкого врага, сходя с ума от желания прикоснуться к нему, почувствовать, что он реален.       — Мы не могли уйти без тебя, — разочарование в голосе Лектера сковывает Уилла ледяным холодом. Но тут Ганнибал касается его щеки — так нежно — и на мгновение Грэм верит в него, как верят в спасение, потом закрывает глаза в безграничном доверии, в предчувствии боли, которой никогда не сравниться с той, что кипит в его душе.       — Время повернулось вспять, чашка собралась из осколков, — говорит Ганнибал, и эти слова колоколом звенят в голове Уилла. Он понимает, что свою душу ему из осколков не собрать. Нож вонзается в живот, но боль кажется такой далекой, такой нереальной по сравнению с той, что разрывает его сердце.       — Я хотел удивить тебя, — кровь течет на пол, дождь течет по стеклам, — Но ты решил удивить меня.       Ганнибал всего на миг прижимает его к себе, агент отчаянно цепляется за доктора, не чтобы поймать — только чтобы ощутить его хотя бы на мгновение дольше, почувствовать сквозь воду и кровь, которой пропиталась его одежда.       Но безжалостные руки Лектера разжимаются, момент их близости проходит, и Уилл сползает на пол, бессильный что-либо изменить.       «Он же сейчас уйдет, Господь милосердный, он же сейчас навсегда уйдет!» — бьется в голове агента, он делает последнюю отчаянную попытку встать, заливаясь кровью, но в глазах темнеет, силы покидают его.       — Не уходи, — хрипит Уилл, но едва слышит сам себя.       Ганнибал смотрит на него в последний раз и одними губами произносит:       — Я тебя прощаю. Простишь ли и ты меня?       На секунду — на едва заметную секунду — в его глазах проскальзывает нежность.       — Нет, — говорит Уилл, теряя последние капли драгоценной крови, — Нет.       «Если я не прощу его — он останется» — цепляется профайлер за последнюю соломинку, но Ганнибал только медленно закрывает глаза и отворачивается, направляясь к выходу.       — Неужели ты думал, что сможешь изменить меня, как я изменил тебя?       — Я уже сделал это, — отвечает Уилл, потому что так положено, потому что так написана эта проклятая пьеса о прощании, которую они разыгрывают. Но он хочет сказать совсем другое. То, что никогда не сможет произнести вслух.        Не уходи. Пожалуйста, не сегодня. Я вытяну, я вытащу тебя из твоего безумия, мы будем спасены и больше не нужно будет убивать, страдать, мучиться. Я склею все твои чашки, залечу все раны…       Но Ганнибал уходит. Его плавные, бесшумные шаги, его запах — все дальше и дальше, и уже никогда больше… Дождь не течет вверх, а разбитые чашки не собираются из осколков. Только горе. Никакого покоя, никакого света.       Не уходи!       И Уилл просыпается.       … Просыпается, буквально задыхаясь от боли. Пот течет градом с его лба, руки изо всех сил сжимают одеяло, он не может понять, где находится, что реально, а что нет. На краткий миг — почти неощутимо краткий миг — ему кажется, что все было лишь сном, очередным ночным кошмаром, игрой воображения, а вечером на традиционном сеансе они с Ганнибалом будут пить чай и обсуждать это странное видение… Но это мгновение немилосердно быстро проходит, и Уилл вспоминает. Боль потери привычно пронзает сердце — разбитая чашка все еще там, внутри, каждый острый осколок — единственное, что осталось на память от Ганнибала, кроме, разве что, шрама, на который Грэм порой, ненавидя себя за это, любуется, как на старую совместную фотографию, вспоминая, как дарил свою кровь, которая утекала, словно вода — страшно и прекрасно.       Утренний свет бьет в окно, просачиваясь сквозь неплотно задернутые шторы, пылинки танцуют в рассветных лучах. Подниматься Уилл не хочет — только лежать и смотреть в потолок, пока снова не стемнеет. И еще — прекратить. Чтобы все это, наконец, прекратилось. Пистолет, таблетки, веревка — только пусть закончится.       — Не сегодня, — еле слышно бормочет профайлер. — Еще один день. Один денечек. Давай, братец, вставай. А завтра мы все это как-нибудь решим.       Уинстон слышит, что хозяин проснулся, и несется к нему с нежностями. Уилл выдавливает из себя улыбку — кошмар понемногу отступает. Он свешивается с кровати и треплет собаку за загривок, попутно высматривая, куда вчера поставил вечернюю бутылку виски и смутно припоминая, осталось ли там еще что-нибудь. Без очков все плывет, но бутылку он все же находит — вот она, дорогая, почти под кроватью. Осталось на донышке — агент ФБР опустошает ее одним глотком, испытывая смутный укол совести по этому поводу. И так день за днем, день за днем…       … Холодный утренний воздух выплескивается Грэму в лицо из открытой двери. Собаки бросаются на улицу, едва не сбив его с ног, а он еще некоторое время стоит на пороге, вдыхая северный ветер.       «- Мы не могли уйти без тебя.»       Его острые скулы в блике света, его тяжелый темный взгляд, капли крови на его губах… Господи, как жить-то теперь с этим?       Уилл делает шаг навстречу новому проклятому дню, полному новой проклятой боли. Надо. Еще день. Завтра.       Собаки носятся по полю, а агент медленно, как зомби, идет к покосившемуся почтовому ящику на краю участка. Флажок поднят — значит, принесли какой-то очередной вздор. Счет, газету — не важно. Надо забрать. Надо-надо, никаких возражений, мистер Грэм. Просто механически повторяйте то, что вы обычно делаете — рано или поздно станет легче. Однажды вы обнаружите, что все прошло. Когда только наступит это «однажды»? Ящик открывается с каким-то зловещим скрипом, словно дверь фамильного склепа — давно надо бы смазать… Поначалу Уиллу кажется, что ящик пуст, и он уже готов захлопнуть его, но вдруг он видит на дне конверт для открыток. Сердце подскакивает к горлу — кто может слать ему открытки?       Руки дрожат то ли от ветра, то ли от алкоголя, а может быть, и от волнения, и Грэму не сразу удается подхватить крошечный листок бумаги.       Круги почтового ада, которые пришлось пройти этому посланию, почти стерли запах, но Уилл чувствует, на самой границе восприятия, так, что это кажется почти галлюцинацией… Он уже знает, от кого это.       Конверт вскрывается с легким треском разрываемой бумаги, открытка выпадает в ладонь…       В меру яркая, изысканная фотография, которую он бы узнал из тысячи — Палатинская капелла. Конечно, образование Уилла имело немало пробелов, но это место он знал.       Он вдруг понял, что не хочет переворачивать открытку. Да, прекрасная идея — он просто выбросит ее сейчас в мусорный ящик, а еще лучше сожжет в камине и забудет, как страшный сон (ох, уметь бы еще забывать страшные сны)… Там ничего не написано, ничего важного, не так ли, мистер Грэм?       В отдалении, на небольшом пригорке, Уилл видит привычный грациозный силуэт оленя, украшенный ажурными ветками рогов. Он молча смотрит на профайлера с каким-то странным сожалением, если эту категорию вообще можно применить к животному, и Грэм с тяжелым сердцем понимает, что никуда он эту проклятую открытку не выбросит.       «Дорогой Уилл»… — и все плывет перед глазами.       Тот самый почерк, тот самый, те самые руки! Время обернулось вспять… Мгновение Грэм захлебывается в своей утрате, но вскоре самообладание возвращается к нему.       «Дорогой Уилл!       Надеюсь, ягнята теперь молчат. Итак, когда вход в очередную комнату разрушен, а прошлое погребено под монолитами воспоминаний, я настоятельно рекомендую тебе туда не возвращаться.       С пожеланиями скорейшего выздоровления, Ганнибал Лектер.»       Черт тебя возьми, Ганнибал Лектер.       «Настоятельно рекомендую тебе туда не возвращаться!».       … Уилл бросается на шею Лектера, даже не задумываясь, ответит ли тот на объятие, впивается в него, вдыхая запах его волос, чувствуя его тепло всей кожей, всем телом, задыхаясь от близости, ищет его губы…       … Нож медленно вонзается в шею связанного Ганнибала, но улыбка не сходит с его лица. Кровь медленными брызгами летит Уиллу в лицо, словно делая их единым целым. Он ловит капли губами, чувствуя их солоноватый вкус. Может ли быть более интимный момент, чем убийство?..       Яркая картина проносится в воображении Грэма, но он отгоняет чарующий образ. Muerte Generosa, дорогой мой друг. Скоро чашка соберется вновь.       До скорой встречи.